- Я знаю - вы думаете, что я его боюсь. Но я докажу, докажу, - шептала
Альбина. - Вы еще удивитесь моей отваге.
- Ванюша, - сказала Лидочка, - нам пора идти?
Ваяюша не понял, но был счастлив, что Лида к нему обратилась.
- Ванюша, - повторила Лида, - я совсем замерзла.
- Я же говорила вам, что вы замерзнете, - сказала Альбина.
Алмазов подошел к ним, встал рядом с Ванюшей Окрошко.
- Ну что, мои дорогие девушки, - сказал Алмазов. - Не пора ли нам домой,
на бочок?
- Да, и как можно скорее, - сказала Альбина. - Вы же видите, что Лида
совсем замерзла.
- Это дело поправимое, - сказал чекист. Лидочка не сразу поняла, что он
делает, только когда Ванюша заскулил из-за того, что не догадался до такой
простой мужской жертвы, только тогда Лидочка обернулась - но было поздно.
Алмазов уже снял свою мягкую, на меховой подкладке, кожаную куртку - внешне
комиссарскую, как ходили чекисты в гражданскую, но на самом деле иную -
мягкую, уютную, теплую и пахнущую редким теперь мужским одеколоном.
Куртка улеглась на плечах Лидочки и обняла ее так ловко, что попытка
плечами, руками избавиться от нее ни к чему не привела, хотя бы потому, что
Алмазов сильными ладонями сжал предплечья Лиды, Лида не посмела обернуться,
зная, что тут же встретится глазами с озорным, хулиганским взором Алмазова.
Лидочка пошла к лестнице, как под конвоем - ладони Алмазова, хоть и
отпустили ее, никуда не делись, в любой момент они могли вернуться и сжать
ее снова. Так что Лидочка поспешила вниз по лестнице - сзади уверенно
скрипели сапоги Алмазоаа, но, набирая скорость на лестнице и легче,
изворотливее перепрыгивая с пролета на пролет, Лидочка смогла оторваться от
опеки - спрыгнула с нижних ступенек, сорвала с себя куртку, обернулась и
протянула ее перед собой, ^ как щит, подбегавшему Алмазову.
- Большое спасибо, - сказала она. - Мне уже не холодно.
- Отлично, - сказал Алмазов, который умел не настаивать в тех случаях,
когда настойчивость ничего ему не обещала, - я постарался лишь загладить
тот грех, который совершил на дороге.- В темноте жемчужными фонариками
светились его зубы и белки глаз.
Лида сделала шаг в сторону на край дорожки и таким образом оказалась
отрезанной от Алмазова и Мати Ванюшей Окрошко, который не успел толком
разобраться, что же произошло, и со значительным припозданием спросил:
- Вам мое пальто дать?
- Зачем, на мне уже есть пальто.
- А куртку надевали, - сказал Ванюша с обидой, и всем стало смешно.
Когда они миновали перекресток: справа - погреб, слева вниз - дорога к
пруду, Лидочка увидела, что к пруду, опираясь на палку, спускается
Александрийский.
- До свидания, - сказала Лида быстро. - Спокойной ночи.
Последние слова она произнесла на бегу.
- Вы куда? - закричал Ванюша.
- Она лучше вас знает, куда, - услышала Лидочка голос Мати. Видно, тот
удержал аспиранта, потому что Лиду никто не преследовал.
Александрийский услышал ее быстрые шаги и остановился.
- Павел Андреевич, это я, - сообщила Лидочка на бегу.
- Вижу, - сказал тот. - На вышку бегали?
- Там неинтересно, - сказала Лидочка, поравнявшись с Александрийским, -
Просто далекое зарево.
- Когда-то я поднимался туда. Но только днем и в хорошую погоду. Но мне
кажется, что если вам хочется полюбоваться Москвой, то лучше это сделать с
Воробьевых гор. Недаром Герцен с Огаревым клялись там.
- Клялись?
- Утверждают, что там они решили посвятить себя борьбе за народное
счастье. Разве вы этого не изучали в школе?
- Нет.
Они шли медленно - Александрийский неуверенно ставил трость и не сразу
переносил на нее тяжесть тела.
- Я не так давно стал инвалидом, - сказал он. - Я даже не успел
привыкнуть к тому, что обречен. Вы не представляете, как я любил кататься
на коньках и поднимать тяжести...
Профессор говорил, не поворачивая головы к Лиде, и ей был виден его
четкий профиль - выпуклый лоб, узкий нос, выпяченная нижняя губа и острый
подбородок. Лицо не очень красивое, но породистое.
- А вы раньше встречали этого Алмазова?
- Да, встречал. В прошлом году, когда я был чуть покрепче и даже
намеревался выбраться в Кембридж на конференцию по атомному ядру, он тоже
вознамерился ехать с нашей группой под видом ученого. Я резко
воспротивился.
- И что?
- А то, что я никуда не поехал.
- А он?
- Он тоже никуда не поехал. Они не любят, когда их сотрудников, как это
говорят у уголовников... засвечивают. А мне сильно повезло.
- Повезло?
- Конечно. Если бы не моя грудная жаба, сидеть бы мне в Соловках с
некоторыми из моих коллег. Когда они узнали, каково мое состойние, они
решили дать мне помереть дома.
Они вышли к пруду. Пруд был окружен деревьями, которые склонялись к
водяной глади, у берега дремали утки, по воде плыли желтые листья, словно
реяли над внутренним небом. Было очень тихо, лишь с дальней стороны пруда
доносился шум льющейся воды, словно там забыли закрыть водопроводный кран.
- Может быть, я стараюсь себя утешить, успокоить, а они посмеиваются и
готовы забрать меня завтра.
- Сейчас наоборот, - сказала Лидочка, хотя сама не очень верила
собственным словам. - Сейчас многих отпускают. Я знаю, в Ленинграде целую
группу историков выпустили - Тарле, Лихачева, Мервартова...
- Свежо предание, - сказал Александрийский.
Он остановился на берегу пруда. Здесь фонарей не было, но поднялась луна,
и бегущие облака были тонкими - свет луны пробивался сквозь них.
- Вы думаете, что он вас узнал? - спросила Лидочка.
- Вряд ли. Было темно - он вышвырнул меня, как вышвырнул бы любого из
нас. Он полагал, что академики в кабинах грузовиков не ездят.
Александрийский вдруг повернулся и пошел вдоль пруда куда быстрее, чем
раньше. Он стучал тростью и зло повторял:
- Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
- Не волнуйтесь, вам нельзя волноваться, - догнала его Лидочка и
попыталась взять под руку, но профессор смахнул с локтя ее пальцы.
Он быстро дышал, и Лидочка все-таки заставила его остановиться, потому
что испугалась, что ему станет плохо. Чтобы отвлечь Александрийского,
Лидочка спросила у него, правда ли, что Матвей Шавло был в Италии.
- Не производит впечатления настоящего ученого? - вдруг рассмеялся
Александрийский. - На меня вначале он тоже не произвел. Скоро уж десять
лет, как я его впервые увидел. Ну, думаю, а этот фат что здесь делает? Я не
терплю отдавать должное своим младшим коллегам, но в двух случаях Академия
не ошиблась: когда посылала Капицу к Резерфорду, а Шавло - к Ферми.
- А как они согласились?
- Кто?
- Резерфорд и Ферми. Они живут там, а к ним присылают коммунистов.
- Они думали не о коммунистах, а о молодых талантах. Прокофьев сначала
композитор, а потом уже агент Коминтерна. Петю Капицу я сам учил - он
чистый человек. И ему суждена великая жизнь. И я был бы счастлив, если бы
Петя Капица остался у Резерфорда навсегда. Но боюсь, что наши грязные лапы
дотянутся до Кембриджа и утянут его к нам... на мучения и смерть.
- Но почему?
- Потому что рядом с политикой всегда живет ее сестренка - зависть. И
всегда найдется бездарь, готовая донести Алмазову или его другу Ягоде о
том, что Капица или Прокофьев - английский шпион. А кому какое дело в нашей
жуткой машине, что Капица в одиночку может подтолкнуть на несколько лет
прогресс всего человечества? Это будет лишь дополнительным аргументом к
тому, чтобы его расстрелять. Вы знаете, что расстреляли Чаянова?
- А кто это такой?
- Гений экономики. Талантливейший писатель. И его расстреляли.
- А зачем тогда Матвей Ипполитович вернулся?
- Во-первых, он не столь талантлив, как Капица, хотя чертовски светлая
голова! У него кончился срок научной командировки, а положение Ферми в
Риме, насколько я знаю, не из лучших - возможно, ему придется эмигрировать.
Фашистская страна сродни нашей. Те же статуи на перекрестках и крики о
простом человеке.
- Павел Андреевич!
- Вот видите, и вам уже страшно, а вдруг дерево или вода подслушают.
От основной дорожки, шедшей вдоль цепи прудов отходила дорожка поуже. Она
поворачивала налево, проходя по перемычке, отделявшей верхний пруд от
следующего, лежавшего метров на пятьдесят ниже.
Они свернули на нее. Но пройдя несколько шагов, Александрийский
остановился.
- Пожалуй, пора возвращаться.
- А что так шумит? - спросила Лидочка. - Где-то льется вода.
- Вы не догадались? Пройдите несколько шагов вперед и все поймете.
Лидочка подчинилась старику. И при свете вновь выглянувшей луны увидела,
что в водной глади, метрах в полутора от дальнего берега пруда, чернеет
круглое отверстие диаметром в метр. Вода стекала через края внутрь
поставленной торчком широкой трубы и производила шум небольшого водопада.
- Сообразили, в чем дело? - спросил Александрийский.
- Туда сливаются излишки воды, - сказала Лидочка.
- Правильно. Чтобы пруд не переполнялся. А на глубине по дну пруда
проложена горизонтальная труба, которая выходит в нижнем пруду под водой, -
вы можете запустить рыбку в водопад, а она выплывет в следующем пруду.
Интересно?
Александрийский совсем устал и говорил медленно.
- Я прошу вас, - сказала Лидочка. - Давайте посидим. Три минуты.
Переведем дух.
- Отвратительно, когда тебя жалеет юная девица, - сказал Александрийский.
- Дряхлый старикашка!
- Вы совсем не старик! - сказала Лидочка. - И когда выздоровеете, я еще
буду от вас бегать.
- Я специально для того постараюсь выздороветь,- сказал Александрийский,
послушно отходя к скамейке.
По плотине быстро шел человек - занятые разговором Александрийский и
Лидочка увидели его, когда он подошел совсем близко.
- Вот они где! А я уж отчаялся. Решил - утонули! - Это был Матя Шавло.
- Легок на помине, - сказал Александрийский.- Что вам не спится?
- Вы перемывали мне косточки! - заявил Шавло. - То-то я чувствую, что
меня тянет в парк. И что? Он называл меня развратником, лентяем, пижоном и
наемником Муссолини? - последний вопрос был обращен к Лиде.
- Любопытно, - усмехнулся Александрийский. - Он взваливает на себя сотни
обвинений для того, чтобы вы не заметили, что он упустил в этом списке
одно, самое важное.
- Какое? - спросила Лидочка.
- Агент ГПУ, - сказал Александрийский.
- Ах, оставьте, - сказал Матя, подходя к самому краю воды и глядя, как
вода, серебрясь под светом луны, срывается тонким слоем в странный колодец
посреди пруда. - Мне уже надоело, что каждый второй меня подозревает в том,
что у Ферми я выполнял задания ГПУ.
- Я вас в этом никогда не подозревал, Матвей, - сказал Александрийский. -
Я отлично понимаю, что Ферми читал ваши работы. Как только он увидел бы,
что вы агент ГПУ, вы бы вылетели из Италии. Кстати. Ферми не собирается
покидать фашистский рай?
- Маэстро признался мне, что намерен улететь оттуда, как только он сможет
оставить свой институт, - ведь он же не жена, бросающая мужа. Целый
институт.
- Проблема национальная?
- При чем тут национальность! - Матя красиво отмахнулся крупной рукой в
желтой кожаной перчатке. - На институт обратили внимание итальянские
военные. Говорят, что интересуется сам дуче.
- Это касается радиоактивных лучей?
- Нет. Разложения атомного ядра.
- К счастью, это только теория.
- Для вас, Павел Андреевич, пока теория. Для маэстро - обязательный
завтрашний день.
Лидочка увидела, как Александрийский чуть морщится при повторении
претенциозного слова "маэстро"
- Это - разговор для фантастического романа, - сказал Александрийский,
как бы приглашая собеседника продолжить спор.
Матя сразу попался на эту удочку.
- Хороший фантастический роман, - сказал он,- обязательно отражает
завтрашнюю реальность. Я, например, верю в лучи смерти, о которых граф
Толстой написал в своем романе об инженере Гарине, не читали?
- Не имел удовольствия.
Лидочка только что прочитала этот роман, и он ей очень понравился - даже
больше, чем романы Уэллса, и ей хотелось об этом сказать, но она не посмела
вмешаться в беседу физиков.
- Толстой наивен, но умеет слушать умных людей, - продолжал Матя, нависая
