поля, внушая дьявольские планы, и внушение достигло цели -- словно нехотя и
даже не спеша Хуан побежал к нашим воротам, а наши нападающие, напрасно
прождав от него паса или аута, погнались следом. Но опоздали. Так что Хуан
встретился с неосмотрительно выбежавшим из ворот Харитоновым, обогнал его и
побежал дальше к воротам. Харитонов бежал за Хуаном Обермюллером, требуя,
чтобы тот остановился и перестал хулиганить, наши нападающие и защитники
бежали за Харитоновым и клеймили его последними словами, судья тоже бежал за
всеми...
Некоторые из болельщиков, что сидели в первых рядах, поняли, чем это
безобразие может кончиться, и стали выбираться на беговую дорожку, но тоже
не успевали. Снайперы, которые могли бы подстрелить Хуана, к сожалению,
истратили боеприпасы раньше, лишь один фоторепортер успел выскочить на поле
и упал на пути аргентинца. Но аргентинец, к сожалению, не обратил внимания
на этот подвиг и, вкатив мяч в ворота, сам упал туда следом.
-- Ну где же ветераны?! -- кричал Милодар. -- Где ветераны с
пулеметами?
Ветеранов не было. Продажный судья засчитал гол, а герой-фоторепортер
поднялся, вытащил мячик из сетки и убежал с ним, давая этим понять, что
никакого гола и не было, потому что и мячика не было.
Кришнаит протянул Коре кунжутную лепешку, и Кора заподозрила, что он
втайне болеет за аргентинцев. Сосед с другой стороны, в наушниках, сидел,
закрыв глаза, и блаженно улыбался. Это был странный человек.
Когда после пятиминутной задержки, в ходе которой солдаты отбивали у
болельщиков то, что когда-то было нападающим Хуаном Обермюллером, и уносили
в госпиталь, игра возобновилась. На табло горели цифры "2:0" в пользу
Аргентины.
До конца первого тайма оставалось несколько минут, и стадион угрюмо
шумел, не в силах придумать, чем бы взять этих аргентинцев. И вдруг
откуда-то издалека донесся крик: -- Плюш-кин... Плюш-кин... Плюш-кин... --
Плюш-кин! ПЛЮШ-КИН!
Стадион скандировал это слово, как будто кричал: "Ура!"
-- Что это? -- спросила Кора у толстого соседа. Тот не услышал.
-- Кто это? -- спросила Кора у Милодара. -- Ах, отстань, -- ответил
комиссар. -- Ничего не выйдет!
Тут прозвучал свисток судьи, и команды, провожаемые воем и ревом
публики, спрятались в подземных туннелях зализывать раны и планировать новые
атаки. -- Пойдем в буфет, -- предложил Коре комиссар. Она сначала хотела
отказаться -- такое состояние ста тысяч человек ее удручало и вызывало
дурноту, но Милодару почему-то нужно было, чтобы Кора испытала полный набор
мужских удовольствий. Так что Кора, чтобы не спорить с начальством, пошла с
ним под трибуны, где было шумно, накурено, воняло перегаром, валялись банки
из-под пива и бутылки из-под "Смирновской" водки, где мрачно шумели
рассерженные болельщики, словно пчелиный рой, готовый кинуться на прохожего,
который случайно задавил его матку.
Коре показались невкусными и пресными бутерброды, которые добыл для нее
Милодар, и пиво, принесенное кришнаитом, который на правах старого знакомого
.увязался за ними.
-- Кто такой Плюшкин? -- спросила Кора, чтобы поддержать светскую
беседу.
-- Ничего не выйдет, -- сказал кришнаит и сунул Коре в карман листок со
своим телефоном.
Но комиссара такие дешевые трюки не смущали, он вытащил листок из
кармана и проглотил его, не разжевывая.
-- Плюшкин, -- сказал он, -- выведен из состава команды еще до начала
первенства мира. И за дело. -- За какое? -- осторожно спросила Кора. -- Это
был неплохой нападающий... -- Отличный нападающий, -- добавил кришнаит. --
Но он нарушил режим, -- сказал Милодар. -- Вообще-то все нарушают режим. --
Кришнаит вытащил из кармана блокнот и написал на листке свой телефон. -- Но
тут дело было в принципе.
-- Вот именно что в принципе, -- согласился Милодар и отнял блокнот у
кришнаита. -- Плюшкин набрал лишний вес. -- Ну и что? -- не поняла Кора.
-- Ему было сказано -- не набирай лишний вес. А он набрал.
-- И что же в том криминального? -- Даже президент издал указ, чтобы
Плюшкин сбросил лишний вес.
-- А он не сбросил, -- сказал кришнаит. Писать ему было больше не на
чем, и он показывал номер на пальцах. -- Он добавлял еще и еще. -- И стал
плохо играть в футбол? -- Никто не знает, -- ответил Милодар. -- Он же не
был допущен. -- Но почему?
-- Потому что это было сделано по аморальной причине, -- сказал
кришнаит. -- Он плотски влюбился в одну женщину. А та сказала ему, что
хочет, чтобы он стал толстым и красивым. Несмотря на то что руководство
команды и государства требовало от Плюшкина спортивной формы и подтянутой
фигуры, он начал бессовестно жрать, нарушать режим... -- А она? -- спросила
Кора. -- Кто она? -- не поняли мужчины. -- Женщина. Она полюбила его? -- Об
этом ничего не известно, -- сухо ответил Милодар, словно Кора допустила
бестактность.
-- Нет, -- печально сказал кришнаит. -- Она заявила, что толщина портит
мужчину. Она не может любить человека, который ради развращающей женской
любви мог пойти на нарушение спортивного режима, на предательство интересов
команды и спорта в целом. Она ушла от него к председателю акционерного
общества "Большой честный спорт". -- А он? -- спросила Кора, пожалев
футболиста. -- А он, говорят, играет в дворовой команде. -- За этим
скрывались большие интересы монополий, -- заметил Милодар, -- молодому
человеку они непонятны.
-- И не хочу понимать, -- ответил с достоинством кришнаит. -- Я
сторонник духовной любви, чистой от плотских утех. Вы меня понимаете? -- Он
обратил страстный и двусмысленный взор на Кору, будто предлагал ей не верить
его словам.
Тут по переходам и подземным помещениям разнеслись звонки и свистки, и
зрители, доедая бутерброды и допивая пиво, поспешили обратно на трибуны.
Второй тайм начался бурными атаками российской команды. Казалось, гол
назревал, он, как говорят комментаторы, витал в воздухе. Но никак не мог
довитать до ворот противника. Аргентинцы (их число поубавилось, так как уже
трех или четырех игроков вывели из строя наши защитники, а резерв замен
аргентинцы уже исчерпали) продолжали нагло обороняться, а их вратарь брал
мячи, что неслись в дальние от него углы. По трибунам, как электрический
разряд, пронесся слух о том, что президент обещал автору каждого русского
гола по "мерседесу-лада", но это лишь прибавило суматохи на поле и шума на
трибунах.
А когда вовсе не удавшийся ростом и неприятный на вид, почти чернокожий
Каравелло, таща на плечах и спине четырех наших славных защитников,
умудрился забить нам третий мяч, а подлые тринидадцы его посмели засчитать,
тяжелая тишина овладела стадионом. Медленно поднялся и направился к выходу
президент России, потянулись к другим выходам наиболее неуверенные в себе и
слабонервные зрители.
Но основная масса болельщиков будто проснулась, будто очнулась от шока
и начала скандировать все громче и увереннее:
-- Плюш-кин! Плюш-кин! Плюш-кин! По стадиону, перекрывая гул голосов,
разнесся механический голос из мощных динамиков:
-- Уважаемые гости стадиона "Уэмбли"! Сообщаем вам, что нападающий
Плюшкин дисквалифицирован Федерацией за нарушение режима и
антипатриотическое поведение. -- Плюш-кин! Плюш-кин!
Игра остановилась. Все наши футболисты, не глядя на мяч, присоединились
к реву толпы: -- Плюш-кин! Плюш-кин!
Аргентинцы, как настоящие спортсмены, к тому же уверенные в своей
победе, также остановились и стали кричать: -- Плющ-кин! Плюшь-кин!
Даже проклятые тринидадские судьи, поддавшись народному мнению,
кричали: -- Плю-ши-ки! Плю-ши-ки!
-- Нет, -- произнес тогда сосед Коры справа, стягивая с головы
наушники. -- Когда меня гнали из команды, так никто и слова в мою защиту не
сказал.
Он снял темные очки и положил их в верхний карман пиджака.
-- А теперь им, видите ли, понадобились мои ноги? Разве я не прав?
-- Вы совершенно правы, Плюшкин, -- ответила Кора симпатичному
толстяку. -- И мне очень грустно, что ваша преданность, верность и честность
не нашли должной оценки. Но если вы свободны завтра вечером, я могу
пригласить вас поужинать со мной.
Милодар так громко заскрипел зубами, что многие подумали, что падает
осветительная вышка. Кришнаит тоже услышал и зарыдал.
-- Спасибо, дорогая девушка, -- сказал футболист, -- но, к сожалению, я
до сих пор верен этой паршивой суке, то есть Тамарке. Но как вы думаете,
стоит ли мне идти на поле?
Тут вновь включились динамики. На этот раз в них звучал женский
грубоватый голос:
-- Слушай, Слава Плюшкин, говорит Тамара. Я тебе все простила. Если ты
выйдешь на поле, то я вернусь к тебе. -- Ууууууу! -- зарычал стадион. Рычал
он со сложными, смешанными чувствами. С одной стороны, он презирал Тамарку,
которая предала такого героя, с другой -- надеялся на то, что призыв
возымеет свое действие.
-- Обманет, -- сказал Милодар. -- Я слышу рядом с ней мужское дыхание.
-- Знаю, -- печально ответил Плюшкин. -- Но не могу сопротивляться.
Он поднялся, и в первое мгновение никто на стадионе не узнал его.
Прежде чем пойти вниз, Плюшкин прошептал Коре: -- Я уже сбросил шесть
килограмм. Он пожал ей руку своей сильной, мягкой рукой и пошел не спеша
вниз, на футбольное поле.
А навстречу ему уже бежали костюмеры и ассистенты с российской формой.
Стадион узнал своего бывшего кумира. Болельщики выли, как волки в лесу.
Аргентинцы растерялись и уже пожалели о своих рыцарских словах и жестах. Они
побежали к тринидадскому судье, показывая на часы и торопя его продолжить
встречу. А тем временем руководство аргентинцев уже толпилось у ложи
комиссара, доказывая, что Плюшкин на игру не заявлен. Неизвестно, как дальше
проходили переговоры, но через минуту Плюшкин, переваливаясь, выкатился на
поле.
И стадион, который был готов почти к любому исходу, замер от ужаса.
Ведь у многих дома висели фотографии Плюшкина, но никто не подозревал, что
человек может так растолстеть. Казалось, Славе не пробежать и трех шагов.
Болельщики начали свистеть, обреченно и даже не очень громко.
Судья как бы в ответ прикоснулся к своему свистку. Если верить часам,
то до конца матча оставалось меньше получаса.
Делать нечего -- свисти не свисти, все замены сделаны. И игра
продолжалась при вспышках хохота с трибун, когда круглый и неуклюжий Плюшкин
никак не мог подпрыгнуть или дотянуться до мяча. И чем больше хохотал
стадион, тем злее становился бывший нападающий. Кора это чувствовала лучше
всех на стадионе, потому что ей очень понравился этот человек, способный на
такие жертвы ради любви.
И она смогла уловить полусекундную паузу в стадионном шуме и крикнула
ему громко, но на такой ноте, которая достигла ушей форварда: -- Слава, я
тебя понимаю!
Слава замер и посмотрел вверх. Его заплывшие глазки отыскали на трибуне
Кору. Он поднял толстую руку, улыбнулся -- может, именно такой, дружеской,
искренней поддержки ему и не хватало.
Как раз в этот момент к нему приближался стройный, как тополь, и
нахальный, как русский банкир, Хуан Обермюллер, который явно решил забить
четвертый мяч в русские ворота и доказать всему миру, что настоящего футбола
в этой стране не знают.
Толстяк Плюшкин не казался ему достойным соперником, тем более что
Хуан, как и любой другой футболист, знал о трагической истории своего
русского коллеги и, скорее, сочувствовал ему. Но сочувствие в спорте
остается за оградой стадиона. Спорт не знает снисхождения.
Но не тут-то было! Ловким движением корпуса Плюшкин отрезал Хуана от
