Громова.
Я опустил трубку на рычаг. Меня вдруг охватило странное предчувствие,
что я не скоро вернусь в мой кабинет. Я окинул взглядом комнату, не забыл
ли где-нибудь бумаги, проверил, заперты ли ящики письменного стола. В
кабинете стоял затхлый теплый воздух - кондиционер был с вечера выключен,
а Хасан не удосужился проветрить помещение, хотя я специально просил его
об этом. Мне вдруг захотелось пить. Я достал из холодильника последнюю
бутылку оранжа. Высокий, сразу запотевший стакан приятно холодил ладонь. Я
упоминаю эти незначащие детали, потому что они отражают напряжение,
владевшее мной с того момента, как я проснулся ночью от грохота под окном
и увидел, как по тихой улице один за другим идут три танка. Заперев
кабинет и покинув здание представительства, я увидел, что садовник все так
же стоит у машины. У него были очень тонкие, сухие ноги, дхоти подобрано
высоко и забрано за пояс. Я подумал, что при переворотах и революциях
страшнее всего беззащитным иммигрантам, беднякам, приезжающим на
заработки.
Когда я пересекал улицу Свободы, бывшую Виктория-стрит, на соседнем
перекрестке, у пагоды Забаган, увидел танк. Люк был открыт, и на башне,
свесив ноги, сидели два солдата с автоматами.
Слухи о возможном перевороте витали в воздухе уже не первый месяц. В
качестве организаторов называли и правых сепаратистов, и репрессированную
правительством партию Народной свободы. Было ясно, что слабое, раздираемое
внутренней борьбой, продажное правительство Джа Ролака неминуемо будет
свергнуто - но когда и кем, оставалось тайной. И вот бригадир Шосве... что
принесет этот переворот трудолюбивому лигонскому народу?
По мере приближения к посольству мои мысли перешли к предстоящему
разговору с Иваном Федоровичем Соломиным. На время отпуска Михаила
Степановича советник Соломин замещал его. Я никак не ставлю под сомнение
деловые качества Ивана Федоровича, но убежден, что, не будучи кадровым
дипломатом, Соломин не обладает тем огромным опытом, выдержкой и
хладнокровием, которые свойственны Михаилу Степановичу. И надо же было так
случиться, что Михаил Степанович улетел в Москву на совещание и буквально
тут же случился переворот. Теперь вся ответственность за деятельность
нашего небольшого посольства легла на плечи Ивана Федоровича.
По бетонной дорожке, огибающей газон, обсаженный каннами, я подвел
машину к стоянке.
Громов встретил меня на лестнице. Он, как всегда, спешил и, увидев
меня, громко сказал:
- Привет, Пиквик, Соломин тебя заждался.
Не дав мне ответить, он исчез. При всей моей терпимости я не выношу
панибратства, свойственного, в частности, Громову. Забывая о почти
десятилетней разнице в возрасте, он порой позволяет себе шутки далеко не
лучшего свойства.
Перед кабинетом Ивана Федоровича я был вынужден несколько минут
подождать, так как советник проводил совещание с военным атташе, о чем мне
сказала Ниночка.
Наконец военный атташе Николай Павлович вышел из кабинета Ивана
Федоровича, поздоровался со мной и поспешил к выходу. Я не стал
задерживать его. Сегодня у работников посольства много неотложных дел. Я
не сомневался, что именно в свете этого Ивану Федоровичу понадобилась моя
помощь. Михаил Степанович неоднократно прибегал к ней в периоды
составления отчетов и иной документации, признавая тем самым мои
способности к такого рода работе.
ИВАН ФЕДОРОВИЧ СОЛОМИН
Это был сумасшедший день, и я чуть было не забыл о приезде
профессора. Спасибо, Саша Громов, светлая голова, улучил момент
относительного затишья и напомнил:
- Что будем делать с учеными?
Глаза у Саши были красные. Я поднял его в час ночи. С тех пор он
вертелся белкой в колесе, не теряя, правда, чувства юмора.
- С какими еще учеными? - рявкнул я. Я только что вернулся из
министерства иностранных дел, где всем заправлял пехотный майор, наши
переводчики никак не могли справиться с простой на первый взгляд, но не
однозначной лексикой программного заявления Революционного комитета, два
сотрудника ГКЭС уехали с вечера на море и там были задержаны солдатами, и
так далее...
- Иван Федорович, помилуйте, - сказал Саша Громов. - Вы же лично
собирались встретить профессора Котрикадзе.
- Разумеется, - ответил я, как положено начальнику, который не
забывает о вчерашних решениях. - Во сколько самолет?
- В двенадцать двадцать.
- Больше на борт к нам никого нет?
- Только двое. Профессор и с ним сотрудник.
- Номера в гостинице заказаны?
- В том-то и сложность. Номера в гостинице заказаны лигонской
стороной. Они же взяли все расходы на себя. Но где сейчас те, кто брал на
себя эти обязательства, ума не приложу.
- Со временем узнаешь. Лучше проверь.
- Ничего не получилось. Правда, я отыскал знакомого чиновника в
министерстве шахт и промышленности. Он обещал связаться с Временным
комитетом, через час позвонить.
В иной ситуации я был бы рад поехать на аэродром, встретить
профессора. Лигонцы бы осветили его приезд в местной прессе. А вот сейчас
профессор превратился в обузу. Но революция или нет, стихийные бедствия
будут продолжаться. Они не обращают внимания на степень прогрессивности
правительства.
Тут меня отвлек телефонный звонок. Чешский посол хотел заехать после
ленча. Договариваясь с послом, я продолжал в уголке мозга размышлять о
профессоре Котрикадзе... В горах неспокойно...
- Ладно. Пока суть да дело, надо встретить их на аэродроме. Где
представитель Аэрофлота?
- Наверное, уже там.
В дверь сунулись стажеры с очередным вариантом перевода.
- Надо быть готовым к любому обороту дела, - сказал я. - Кто-то
должен поехать от нас.
- Собирался ехать корреспондент ТАСС.
- Исключено. Он не поедет. Кто еще? Думай, тебя же учили.
- Думать не учат, - вздохнул Саша. - Это у меня в генах.
- И из посольства никем не могу пожертвовать.
- И из ГКЭС, и из торгпредства, - развил мою мысль Саша.
- А что ты думаешь о Вспольном? Он просился в Танги.
- Понимаете... рохля он.
- Но язык знает и в стране уже второй год. Как Дробанов?
- Завтра выписывается.
Вспольный появился после одиннадцати. Вид у него был одновременно
покорный (наверное, потому, что опоздал) и возвышенный. Он полагал, что я
поручу ему написать эпохальный доклад, который никто из нас, простых
смертных, не в силах сформулировать.
- На той неделе вы просились в горы, - сказал я.
- У вас изумительная память, Иван Федорович, - поделился со мной
нечаянной радостью Вспольный, поправляя круглые очки. - Я побеспокоил вас
этой просьбой исключительно в интересах дела...
- Считайте, - сказал я, - что я вашу просьбу о поездке удовлетворил.
Он изумленно хлопнул светлыми ресницами.
- Но при одном условии. Вместе с вами едут два наших геолога. Они
сегодня прилетают в Лигон. Вы их встретите, проследите, чтобы они были
размещены и груз был в целости. А в горах поможете им. Вы ведь знаете
язык?
- В умеренных пределах, - поспешил с ответом Вспольный. - К тому же,
ввиду сложности внутреннего положения...
- Вот, возьмите эту синюю папку, там все документы. Самолет прибывает
в двенадцать двадцать.
ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ
Когда самолет поднялся, оставив внизу раскаленный Дели, я откинул
полочку перед своим креслом и разложил сувениры. Я купил их на девяносто
рупий. Отар изобразил презрение и сказал:
- На обратном пути ты бы сделал то же самое с большей пользой для
родственников и поклонниц. Теперь будешь три месяца таскать этих слоников
в чемодане и проклинать свою склонность к экзотике.
- Хорошо быть опытным путешественником, - ответил я. - Может, это мои
первые зарубежные сувениры.
Отар потерял ко мне интерес и распахнул пухлую индийскую газету. Он
вел себя, как чин из ЮНЕСКО, который только и делает, что посещает
отдаленные страны. Он немного пижон. По утрам гладит брюки, даже если
живет в тундре. Нужды в этом нет, но какой-нибудь Юлий Цезарь тоже так
делал, а Отар следует доброму примеру. Цезарь гладил брюки и перешел
Рубикон. Отар Котрикадзе гладил брюки и стал академиком. Вернее, станет.
- Так, - сказал тут Отар спокойно, - осложнение.
- Какое? - спросил я. Угадать масштабы осложнения по тону Отара
нельзя. Может быть, он забыл дома запасные шнурки от ботинок, может быть,
страна Лигон провалилась в тартарары. Говорят, что грузины - эмоциональный
народ. Эмоциональный - это я, представитель обрусевшей части корейского
народа.
- Прочти, - Отар протянул мне газету.
- Спасибо, шеф, - сказал я. - Для меня чтение этой заметки -
невыносимое умственное напряжение. А вы все равно уже прочитали.
- Для практики полезно, - отрезал Отар. Он меня вечно заставляет
учиться. Пришлось читать.
"Как сообщает агентство Рейтер, сегодня ночью в Лигоне произошел
военный..."
- Что такое коуп дета?
- Это французское выражение - переворот.
- Ага, переворот... - Я снова углубился в текст, и минуты через две
меня осенило: - Слушайте, Отар, мы же туда летим!
- Вот именно. - Отар отобрал у меня газету и принялся листать ее в
расчете найти другие сообщения из Лигона.
- Нас же премьер-министр приглашал, - осведомил я Отара. - А он...
Судьба неизвестна.
- Не преувеличивай, - сказал Отар. - Премьер-министр и не знал о
твоем существовании.
- Так что же, поворачивать назад?
По мере того как до меня доходил смысл, настроение портилось. Я уже
представил себе, как нас встречают на аэродроме черные полковники... Даже
хорошо, что я купил сувениры. Приеду, все будут спрашивать, как в
тропиках, а я им в ответ слоника. Бывает же такое невезение. Два месяца
оформляли документы, готовили оборудование, весь институт старался, а они
- военный переворот.
- А ведь уезжать обратно нам нельзя, - сказал Отар. Это ко мне не
относилось. Профессор думал вслух.
ЮРИЙ СИДОРОВИЧ ВСПОЛЬНЫЙ
Должен признаться, что я покинул кабинет Ивана Федоровича в некоторой
растерянности. К сожалению, напряженность момента не позволила мне
аргументированно возразить Ивану Федоровичу: ведь я обращался в свое время
к руководству посольства с просьбой направить меня в горные районы для
ознакомления на месте с состоянием советско-лигонских культурных связей,
полагая тщательно подготовиться, проштудировать нужную литературу и
принести наибольшую пользу делу, а также способствовать сбору материалов
для моей будущей книги, так как, за исключением группы врачей, выезжавших
в тот район два года назад на эпидемию чумы, никто из советских граждан
там не бывал. И вдруг обнаруживается, что я должен в тревожной
внутриполитической обстановке немедленно лететь в горы, сопровождая (что
не входит в круг моих обязанностей) незнакомых мне ученых. К этому следует
приплюсовать еще и болезненное состояние моего начальника, которому
придется взять на свои не окрепшие после операции плечи весь объем работы
СОДа.
Мой "Москвич" раскалился на солнцепеке так, что я обжегся, взявшись
за ручку дверцы. Я снял пиджак и повесил его на крючок в салоне
"Москвича". До прибытия на аэродром я позволю себе поблажку. Возможно, я
излишне привержен протоколу, однако это дисциплинирует и меня и
окружающих.
Улицы были пустынны, однако я не стал относить этот факт к
последствиям военного переворота, так как в Лигоне в это время дня даже