Матур помнит об этом, значит, так и было.
- Позволь вернуться к этому разговору.
- Хочешь стать спичечным королем? В нашей стране это не большая
честь. Ведь у тебя есть одна спичечная фабрика?
- Это не моя фабрика, - поправил я Тантунчока. - Это
национализированная фабрика, я лишь числюсь ее директором.
- И хочешь купить мою старую, не дающую дохода фабрику в Танги? Может
быть, чтобы подарить ее государству?
- Не исключено, - сказал я спокойно. - Особенно после того, что
случится сегодня ночью.
- Что? - Старик давно почувствовал неладное. Его черные, круглые
мышиные глазки уперлись мне в лицо.
- Сегодня ночью падет правительство Джа Ролака.
- Давно пора, - сказал Тантунчок. Он старался понять, как это
отразится на его делах. - И кто придет к власти?
- Твоя спичечная фабрика все равно не дает дохода, - продолжал я. В
комнате не было плевательницы для бетеля, и это меня раздражало. - Если у
власти будет левое правительство, начнется национализация. И ты лишишься
фабрики. Может, безвозмездно.
- Ты уверен, что фабрика уцелеет в твоих руках?
- У меня нет такой уверенности, - улыбнулся я.
- Народный фронт разгромлен, - рассуждал вслух Тантунчок. - Вряд ли
они могли бы... - И он помолчал, потом добавил: - А твой Урао никогда не
стал бы национализировать фабрики...
Мышиные глазки Тантунчока метнулись ко мне, проверили, не отразилось
ли что-нибудь на моем лице.
- А если никакого переворота и не будет?
- Разве бы я посмел солгать?
- Нет, - согласился со мной Тантунчок, - не посмел бы. Ты согласен
заплатить цену, над которой смеялся месяц назад?
- Нет, - сказал я. - Цена в четыреста тысяч ват меня не устраивает.
Но я готов заплатить сто тысяч.
- Шутник! - морщинки собрались вокруг глаз Тантунчока. - Фабрика
застрахована в триста пятьдесят тысяч.
- Ну что ж, - искренне вздохнул я, - тогда подожги фабрику и получи
страховку. Но сделать это надо срочно.
Тантунчок мог бы возмутиться, выставить меня за дверь, но он ничего
подобного не сделал.
Фабрика в Танги стоила по крайней мере четыреста тысяч. И главное,
так она была оценена в списках управления снабжения армии. Больше ни слова
о фабрике. Лишь одно скажу: национализация не проводится в первый же день
после смены власти. Это требует времени и организации.
- Я знаю, - сказал я, - что твои дела привлекут внимание нового
правительства. Я предлагаю спасение. Большего не предложит никто. Теперь
я, с твоего позволения, уйду. Но предупреждаю: через неделю я не дам за
фабрику и пятидесяти тысяч.
Я поднялся. Тантунчок не останавливал меня. Я спросил:
- Ты не примешь решения?
- Уходи, - сказал Тантунчок; малаец стоял в дверях, словно опасался,
что я не подчинюсь.
- Ты должен быть мне благодарен, - сказал я на прощание. - У тебя
есть два часа, чтобы принять меры. Деловые люди должны помогать друг
другу.
Улица перед кинотеатром опустела. Последние торговцы тушили газовые
лампы, подсчитывали нищенскую выручку. Далеко, на башне вокзала, часы
пробили одиннадцать раз.
Машина стояла за углом; я с минуту сидел, положив руки на руль, и
продолжал думать. В конце концов я решил, что визит к Тантунчоку был не
напрасным. Через два-три часа он убедится в моей правоте. И если я был
прав в том, что переворот произойдет сегодня ночью, он поверит и в
национализацию. И он продаст мне эту фабрику. А если так, то записка К.
уже принесла мне по крайней мере триста тысяч ват.
Я исполняю свой долг перед семьей - она нуждается в одежде и пище.
Добиваясь собственного блага, я способствую общему благу государства.
Встреча с Тантунчоком, хоть и не совсем удачная, способствовала
внутреннему удовлетворению. Теперь я мог полностью выкинуть из головы
материальные заботы.
ДИРЕКТОР МАТУР
Гостиница "Империал" не отвечает своему гордому названию, хотя
когда-то, более полувека назад, она считалась импозантной и
предназначалась для чиновников из Калькутты или Сингапура и для богатых
индийских дельцов. Стоит она неподалеку от порта, на границе Китайского
города, ее викторианский фасад потерял респектабельность, а тяжелые
гипсовые украшения, которые должны напоминать постояльцам о старой доброй
Англии, осыпались.
Китаец-портье мирно дремал за конторкой, и при желании я мог бы
незаметно пройти в нужный мне номер. Но господина Дж.Суна нельзя
беспокоить ночью, не предупредив заранее.
Я подошел к стойке и постучал по ней костяшками пальцев. Портье
проснулся, растерянно моргнул, но ему было достаточно одного взгляда,
чтобы осознать, что имеет дело с джентльменом.
- Господин из двадцать четвертого номера у себя?
Портье бросил взгляд на доску с ключами. Я сделал это раньше его.
Ключа от двадцать четвертого номера там не было.
- Предупредите его, что пришел господин Матур.
Вежливость - достоинство королей, так учил нас отец Джонсон в
миссионерской школе. Я всегда вежлив с теми, кто ниже меня.
- У него гости, - ответил портье, разглядывая потолок, на котором не
было ничего, достойного внимания.
Я не успел поставить портье на место, как услышал, что сверху со
скрипом приехал лифт. Из него вышел господин Дж.Сун и незнакомая мне
девушка. Кабина лифта была хорошо освещена, и я мог оценить вкус господина
Суна. Я хотел было подняться, но не счел удобным сделать это в присутствии
девушки, которая происходила из хорошей, хотя и небогатой семьи, -
подобные суждения, и всегда верные, я выношу почти мгновенно.
Портье выскочил из-за стойки и побежал на улицу звать такси.
- Непременно, - донеслись до меня слова господина Дж. Суна, - все
будет в порядке. Завтра в десять утра я вас жду.
Нужна крайняя смелость либо крайняя нужда, чтобы молодая девушка
решилась прийти в гостиницу в этом сомнительном районе. Хрупкая красота
девушки, подобная красоте цветка, произвела на меня впечатление.
Я пытался понять, откуда она и что связывает ее с господином
Дж.Суном, однако вынужден был отказаться от этих попыток.
Сун вернулся в холл. Я вышел из темноты.
- Что-нибудь важное? - спросил господин Сун, не здороваясь. Он лишен
хороших манер, он, как говорят американцы, "селф-мейд мэн", то есть никому
не обязан своей карьерой. Но Сун пользуется большим весом в своем, не
всегда благонамеренном, мире.
- Очень важное, господин Сун, - ответил я. - Мне не хотелось бы
говорить здесь.
Господин Сун кивнул, и мы направились к лифту.
- Говорите, - сказал Сун, пропуская меня в комнату.
- Важная новость, - сказал я, - для господина князя. Полагая, что вы
сможете связаться с его светлостью...
- Что случилось?
- Сегодня ночью будет военный переворот.
- Кто во главе?
- Очевидно, бригадир Шосве.
Я протянул Суну записку. Он указал мне на кресло, сам сел в другое,
налил себе виски из бутылки, стоявшей на столике.
- Когда вы получили ее? - спросил Сун, складывая записку.
- Записку следует уничтожить, - сказал я.
Сун кивнул:
- Информация получена только что. Я сразу поехал к вам.
Он надолго задумался. Я поглядел на часы. Менее чем через полчаса
танки пойдут к президентскому дворцу. Мне хотелось скорей вернуться домой:
в любой момент может начаться стрельба, а у меня дома беззащитные женщины
и дети...
Я прервал ход мыслей Дж.Суна, заявив, что теперь, по выполнении
долга, я хотел бы вернуться домой.
Тогда господин Сун сказал, что в силу изменившихся обстоятельств
важно, чтобы верный человек немедленно отправился в Танги и передал князю
пакет. Я возразил, что моя кандидатура исключается. В минуты опасности я
должен находиться рядом с семьей.
Господин Дж.Сун умолял меня, предлагал деньги. Если власть перейдет к
армии, свобода передвижения будет ограничена. Я же относился к числу
немногих, имевших достаточное влияние, чтобы отправиться куда угодно. Но я
был непреклонен.
- Директор Матур, - сказал он, - мы благодарны вам за помощь. Но от
того, как быстро мы сможем ответить на этот шаг армии, зависит
благосостояние и, может, даже жизнь вашего друга князя Урао. Неужели вы
откажете в помощи в такой момент?
- Мое имущество и жизнь в распоряжении моих друзей, - ответил я. - Но
долг перед семьей сильнее, чем голос дружбы.
- Тогда, - сказал господин Дж.Сун, - вы не вернетесь к детям. Знаете,
какой властью я пользуюсь в этом районе?
- Да, - сказал я. - Знаю. Но я не боюсь физического насилия. Если мне
суждено погибнуть, на то воля судьбы.
С этими словами я с негодованием покинул комнату и направился к
выходу. Я был убежден, что когда князь Урао узнает о шантаже господина Дж.
Суна, он прервет с ним все отношения.
Я быстро миновал холл гостиницы и вышел на улицу. Скорее бы добраться
до машины и покинуть этот портовый район.
Но я не успел уехать. На улице, в трех ярдах от дверей гостиницы,
стояли два человека. При виде их мое сердце дрогнуло. Я не отношу себя к
смелым людям - смелость никому еще не продлевала жизни. И когда эти люди
шагнули мне навстречу, я повернул обратно. Поднимаясь на лифте, я утешал
себя мыслью, что в Танги я смогу побывать на спичечной фабрике Тантунчока
и еще раз оценить ее.
"Лигон. 10 марта.
Его светлости князю Урао Као. Княжеская резиденция, Танги.
Дорогой князь, к моменту получения письма Вы уже будете в курсе дел.
К сожалению, я не много успел сделать, так как получил сведения о
перевороте только за час до его начала. Виновен в этом Ваш жирный любимец
Матур. Я проверил - он узнал обо всем от К. в десять вечера, но где-то
пропадал два часа, - видно, устраивал свои дела, хотя сделал вид, что
прибежал ко мне, не теряя ни секунды. Хотел бы я знать, где он провел два
часа.
Когда я велел собираться в Танги, чтобы передать Вам пакет, он было
раскудахтался, и пришлось его припугнуть. Надеюсь, это пойдет ему на
пользу.
В десять ко мне придет Л. Я передам ей обещанное. Надеюсь, что она
сможет устроиться на самолет, улетающий в Танги. На нем должны отправлять
туда оружие, рацию, медикаменты. Там же летит представитель ревкомитета.
Кого назначат на эту должность, еще неизвестно. Решение зависит от
бригадира.
Немедленно по получении новых сведений направлю их Вам. Искренне Ваш
Дж.Сун".
ЮРИЙ СИДОРОВИЧ ВСПОЛЬНЫЙ
Центр был перекрыт, и я добрался до представительства только в 10:30.
У себя я не застал никого, кроме садовника, который открыл мне ворота.
Как только я вошел в выставочный зал и ощутил знакомый, но неприятный
запах керосиновой политуры, которой вчера натирали пол, я услышал, что в
моем кабинете звонит телефон.
- Юрик?
Я узнал голос Александра Ильича Громова, секретаря Михаила
Степановича.
- Вспольный слушает, - ответил я.
- Я к тебе полчаса не могу дозвониться. И дома тебя нет.
- Я заезжал в больницу к Дробанову, а центр перекрыт танками.
- Ну и как Дробанов?
Вопрос Громова был данью вежливости. Представитель Союза обществ
Дружбы Николай Сергеевич Дробанов, мой начальник, должен был завтра
выписаться. Десять дней тому назад ему сделали операцию аппендицита,
которая прошла удачно.
- Температура нормальная, завтра приедет домой, - сказал я. - А что
нового в посольстве?
- Все в порядке, - ответил Громов, - ты срочно нужен Соломину. Если
не возражаешь, приезжай.
- Я свободен, - ответил я, игнорируя всегдашнюю насмешку в голосе
