в рупоре.
- Ту-ту, - глухо кричали автомобили на Моховой.
- Го-го-го... Ишь ты, го-го-го - шуршала толпа, задирая головы.
- Каков мерзавец? А? - дрожа от негодования, зашипел Персиков
механическому человеку. - Как вам это нравится? Да, я жаловаться на него
буду!
- Возмутительно! - согласился толстяк.
Ослепительнейший фиолетовый луч ударил в глаза профессора и все
кругом вспыхнуло, - фонарный столб, кусок торцовой мостовой, желтая стена,
любопытные лица.
- Это вас, господин профессор, - восхищенно шепнул толстяк и повис на
рукаве профессора, как гиря. В воздухе что-то заскрежетало.
- А ну их всех к черту! - тоскливо вскричал Персиков, выдираясь с
гирей из толпы. - Эй, таксомотор. На Пречистенку!
Облупленная старенькая машина, конструкции 24-го года заклокотала у
тротуара и профессор полез в ландо, стараясь отцепиться от толстяка.
- Вы мне мешаете, - шипел он и закрывался кулаками от фиолетового
света.
- Читали?! Чего оруть?.. Профессора Персикова с детишками зарезали на
Малой Бронной!! - кричали кругом в толпе.
- Никаких у меня детишек нету, сукины дети, - заорал Персиков и вдруг
попал в фокус черного аппарата, застрелившего его в профиль с открытым
ртом и яростными глазами.
- Крх...ту... крх...ту, - закричал таксомотор и врезался в гущу.
Толстяк уже сидел в ландо и грел бок профессору.
5. КУРИНАЯ ИСТОРИЯ
В уездном заштатном городке, бывшем Троицке, а ныне Стекловске,
Костромской губернии, Стекловского уезда, на крылечке домика на бывшей
Соборной, а ныне Карларадековской улице, вышла повязанная платочком
женщина в сером платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина эта, вдова
бывшего соборного протоиерея бывшего собора Дроздова, рыдала так громко,
что вскорости из домика через улицу, в окошко высунулась бабья голова в
пуховом платке и воскликнула:
- Что ты, Степановна, али еще?
- Семнадцатая! - разливаясь в рыданиях, ответила бывшая Дроздова.
- Ахти-х-тих, - заскулила и закачала головой бабья голова, ведь что
такое? - Прогневался Господь, истинное слово! Да неужто ж сдохла?
- Да ты глянь, глянь, Матрена, - бормотала попадья, всхлипывая громко
и тяжко, - ты глянь, что с ей!
Хлопнула серенькая покосившаяся калитка, бабьи ноги прошлепали по
пыльным горбам улицы, и мокрая от слез попадья повела Матрену на свой
птичий двор.
Надо сказать, что вдова отца протоиерея Савватия Дроздова,
скончавшегося в 26 году от антирелигиозных огорчений, не опустила рук, а
основала замечательное куроводство. Лишь только вдовьины дела пошли в
гору, вдову обложили таким налогом, что куроводство чуть-чуть не
прекратилось, кабы не добрые люди. Они надоумили вдову подать местным
властям заявление о том, что она, вдова, основывает трудовую куроводную
артель. В состав артели вошла сама Дроздова, верная прислуга ее Матрешка и
вдовьина глухая племянница. Налог с вдовы сняли и куроводство ее процвело
настолько, что к 28-му году у вдовы на пыльном дворике, окаймленном
куриными домишками, ходило до 250 кур, в числе которых были даже
кохинхинки. Вдовьины яйца каждое воскресенье появлялись на Стекловском
рынке, вдовьиными яйцами торговали в Тамбове, а бывало, что они
показывались и в стеклянных витринах магазина бывшего "Сыр и масло
Чичикина в Москве".
И вот, семнадцатая по счету с утра брамапутра, любимая хохлатка,
ходила по двору и ее рвало. "Эр... рр... урл... урл. го-го-го", -
выделывала хохлатка и закатывала грустные глаза на солнце так, как будто
видела его в последний раз. Перед носом курицы на корточках плясал член
артели Матрешка с чашкой воды.
- Хохлаточка, миленькая... цып-цып-цып... испей водицы, - умоляла
Матрешка и гонялась за клювом хохлатки с чашкой, но хохлатка пить не
желала. Она широко раскрывала клюв, задирала голову кверху. Затем ее
начинало рвать кровью.
- Господи Исусе! - вскричала гостья, хлопнув себя по бедрам, это что
ж такое делается? Одна резаная кровь. Никогда не видала, с места не сойти,
что бы курица, как человек маялась животом.
Это и были последние напутственные слова бедной хохлатке. Она вдруг
кувыркнулась на бок, беспомощно потыкала клювом в пыль и завела глаза.
Потом повернулась на спину, обе ноги задрала кверху и осталась
неподвижной. Басом заплакала матрешка, расплескав чашку, и сама попадья -
председатель артели, а гостья наклонилась к ее уху и зашептала:
- Степановна, землю буду есть, что кур твоих испортили. Где же это
видано! Ведь, таких и курьих болезней нет! Это твоих кур кто-то
заколдовал.
- Враги жизни моей! - воскликнула попадья к небу, - что ж они со
свету меня сжить хочут?
Словам ее ответил громкий петушиный крик и затем из курятника
выдрался как-то боком, точно беспокойный пьяница из пивного заведения,
обдерганный поджарый петух. Он зверски выкатил на них глаза, потоптался на
месте, крылья распростер, как орел, но никуда не улетел, а начал бег по
двору. По кругу, как лошадь на корде. На третьем круге он остановился и
его стошнило, потом он стал харкать и хрипеть, наплевал вокруг себя
кровавых пятен, повернулся, и лапы его уставились к солнцу, как мачты.
Женский вой огласил двор. И в куриных домиках ему отвело беспокойное
клохтанье, хлопанье и возня.
- Ну, не порча? - победоносно спросила гостья. - Зови отца Сергия,
пущай служит.
В шесть часов вечера, когда солнце сидело низко огненною рожею между
рожами молодых подсолнухов, на дворе куроводства отец Сергий, настоятель
соборного храма, закончив молебен, вылезал из епитрахили. Любопытные
головы людей торчали над древненьким забором и в щелях его. Скорбная
попадья, приложившаяся к кресту, густо смочила канареечный рваный рубль
слезами и вручила его отцу Сергию, на что тот, вздыхая заметил что-то
насчет того, что вот, мол, Господь прогневался на нас. Вид при этом у отца
Сергия был такой, что он прекрасно знает, почему именно прогневался
Господь, но только не скажет.
Затем толпа с улицы разошлась, а так как куры ложатся рано, то никто
и не знал, что у соседа попадьи Дроздовой, в курятнике подохло сразу трое
кур и петух. Их рвало так же, как и дроздовских кур, но только смерти
произошли в запертом курятнике и тихо. Петух свалился с насеста вниз
головой и в такой позиции кончился. Что касается кур вдовы, то они
прикончились тотчас после молебна и к вечеру в курятниках было мертво и
тихо, лежала грудами закоченевшая птица.
На утро город встал, как громом пораженный, потому, что история
приняла размеры страшные и чудовищные. На Карларадековской улице к полудню
осталось в живых только три курицы, в крайнем домике, где снимал квартиру
уездный фининспектор, но и те издохли к часу дня. А к вечеру городок
Стекловск гудел и кипел, как улей и по нем катилось грозное слово "мор".
Фамилия Дроздовой попала в местную газету "Красный боец" в статье под
заголовком: "Неужели куриная чума", а оттуда пронеслась в Москву.
Жизнь профессора Персикова приняла окраску странную, беспокойную и
волнующую. Одним словом, работать в такой обстановке было просто
невозможно. На другой день после того, как он развязался с Альфредом
Бронским, ему пришлось выключить у себя в кабинете в институте телефон,
снявши трубку, а вечером, проезжая в трамвае по охотному ряду, профессор
увидел самого себя на крыше огромного дома с черною надписью "РАБОЧАЯ
ГАЗЕТА". Он, профессор, дробясь и зеленея, и мигая, лез в ландо такси, а
за ним, цепляясь за рукав, лез механический шар в одеяле. Профессор на
крыше, на белом экране закрывался от фиолетового луча кулаками. Засим
выскочила огненная надпись:
"ПРОФЕССОР ПЕРСИКОВ, ЕДУЧИ В АВТО, ДАЕТ ОБЪЯСНЕНИЕ
НАШЕМУ ЗНАМЕНИТОМУ РЕПОРТЕРУ КАПИТАНУ СТЕПАНОВУ".
И точно: мимо храма Христа, по Волхонке, проскочил зыбкий автомобиль
и в нем барахтался профессор и физиономия у него была как у затравленного
волка.
- Это какие-то черти, а не люди, - сквозь зубы пробормотал зоолог и
проехал.
Того же числа вечером, вернувшись к себе на Пречистенку, зоолог
получил от экономки, Марьи Степановны, 17 записок с номерами телефонов,
кои звонили к нему во время его отсутствия, и словесное заявление Марьи
Степановны, что она замучилась. Профессор хотел разодрать записки, но
остановился, потому что против одного из номеров увидел приписку:
"Народный комиссар здравоохранения".
- Что такое? - искренне недоумевал ученый чудак. - Что с ними такое
сделалось?
В 10 с 1/4 того же вечера раздался звонок и профессор вынужден был
беседовать с неким ослепительным по убранству гражданином. Принял его
профессор благодаря визитной карточке, на которой было изображено (без
имени и фамилии):
"Полномочный шеф
торговых отделов иностранных представительств
при Республике Советов".
- Черт бы его взял, - прорычал Персиков, бросил на зеленое сукно лупу
и какие-то диаграммы и сказал Марье Степановне:
- Позовите его сюда, в кабинет, этого самого уполномоченного.
- Чем могу служить? - спросил Персиков таким тоном, что шефа
несколько передернуло. Персиков пересадил очки с переносицы на лоб, затем
обратно и разглядел визитера. Тот весь светился лаком и драгоценными
камнями и в правом глазу у него сидел монокль.
"Какая гнусная рожа", - почему-то подумал Персиков.
Начал гость издалека, именно попросил разрешения закурить сигару,
вследствие чего Персиков с большой неохотой пригласил его сесть. Далее
гость произнес длинные извинения по поводу того, что он пришел слишком
поздно: "Но... господина профессора невозможно днем никак поймать...
хи-хи... пардон... застать" (гость, смеясь, всхлипывал, как гиена).
- Да, я занят! - Так коротко ответил Персиков, что судорога вторично
прошла по гостю.
Тем не менее он позволил себе беспокоить знаменитого ученого:
- Время - деньги, как говорится... Сигара не мешает профессору?
- Мур-мур-мур, - ответил Персиков. Он позволил...
- Профессор ведь открыл луч жизни?
- Помилуйте, какой такой жизни?! Это выдумки газетчиков! - оживился
Персиков.
- Ах, нет, хи-хи-хэ... Он прекрасно понимает ту скромность, которая
составляет истинное украшение всех настоящих ученых... о чем же
говорить... Сегодня есть телеграммы... В мировых городах, как-то: Варшаве
и Риге уже известно насчет луча. Имя проф. Персикова повторяет весь мир...
Весь мир следит за работой проф. Персикова, затаив дыхание... Но всем
прекрасно известно, как тяжко положение ученых в Советской России. Антр ну
суа ди... Здесь никого нет посторонних?.. Увы, здесь не умеют ценить
ученые труды, так вот он хотел бы переговорить с профессором... Одно
иностранное государство предлагает профессору Персикову совершенно
бескорыстно помощь в его лабораторных работах. Зачем метать бисер, как
говорится в Священном писании. Государству известно, как тяжко профессору
пришлось в 19-м году и 20-м во время этой хи-хи... революции. Ну, конечно,
строгая тайна... профессор ознакомит государство с результатами работы, а
оно за это финансирует профессора. Ведь он построил камеру, вот интересно
было бы ознакомиться с чертежами этой камеры...
И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака белоснежную пачку
бумажек...
Какой-нибудь пустяк, 5. 000 Рублей, например, задатку, профессор
может получить сию же минуту... и расписки не надо... профессор даже
