Speaking In Tongues
Лавка Языков
Чарлз Буковски
САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА В ГОРОДЕ
и другие рассказы (не нормат.лексика)
Перевел М.Немцов
c 1967, 1968, 1969, 1970, 1972, 1983 by Charles Bukowski c М.Немцов,
перевод, 1998
Часть первая сборника "Эрекции, эякуляции, эксгибиции и истории
обыкновенного безумия вообще".
Эти рассказы первоначально появлялись в журналах Open City, Nola
Express, Knight, Adam, Adam Reader, Pix, The Berkeley Barb и Evergreen
Review.
САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА В ГОРОДЕ
БИФШТЕКС ИЗ ЗВЕЗДНОЙ ПЫЛИ
ЖИЗНЬ В ТЕХАССКОМ БОРДЕЛЕ
ШЕСТЬ ДЮЙМОВ
ЕБЛИВАЯ МАШИНА
КИШКОВЫЖИМАЛКА
3 ТЕТКИ
3 ЦЫПЛЕНКА
ДЕСЯТЬ СУХОДРОЧЕК
ДЮЖИНА ЛЕТУЧИХ МАКАК, НИКАК НЕ ЖЕЛАВШИХ СОВОКУПЛЯТЬСЯ КАК ПОЛОЖЕНО
25 БИЧЕЙ В ОБНОСКАХ
ЛОШАЖЬЯ МАЗА БЕЗ ГОВНА
ЕЩЕ ОДНА ЛОШАДИНАЯ ИСТОРИЯ
РОЖДЕНИЕ, ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ОДНОЙ ПОДПОЛЬНОЙ ГАЗЕТЕНКИ
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЙ ПАЛАТЕ
ДЕНЬ, КОГДА МЫ ГОВОРИЛИ О ДЖЕЙМСЕ ТЁРБЕРЕ
ВСЕ ВЕЛИКИЕ ПИСАТЕЛИ
СОВОКУПЛЯЮЩАЯСЯ РУСАЛКА ИЗ ВЕНЕЦИИ, ШТАТ КАЛИФОРНИЯ
АККУМУЛЯТОР ПОДСЕЛ
ПОЛИТИКА -- ЭТО КАК ПЫТАТЬСЯ ВЫЕБАТЬ КОТА В СРАКУ
МОЯ ТОЛСТОЖОПАЯ МАМОЧКА
ПИЗДАТАЯ ИНТРИЖКА
КАКОЙ ПИЗДЫ НИ ПОЖЕЛАЕШЬ
НОВИЧОК
ИЗВЕРГ
УБИЙСТВО РАМОНА ВАСКЕСА
СОБУТЫЛЬНИК
БЕЛАЯ БОРОДА
СЕДАЯ МАНДА
САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА В ГОРОДЕ
Кэсс была самой молодой и красивой из 5 сестер. Самой красивой девушкой
в городе. Наполовину индианка, с гибким и странным телом, змеиным и
горячим, - а уж какие глаза... живое пламя. Словно дух в форму залили, а
удержать не смогли.
Волосы черные, длинные, шелковистые, танцевали и кружились без устали,
как и она сама. Кэсс ни в чем не знала меры. Некоторые утверждали, что она
чокнутая. То есть, тупые так считали. Они-то никогда Кэсс понять не могли.
Мужикам она казалась просто машиной для траха, и плевать, чокнутая или
нет. А Кэсс танцевала и флиртовала, целовала мужчин, но, если не считать
пары раз, когда приходилось ложиться в постель, умудрялась ускользнуть.
Мужчин она избегала.
Сестры обвиняли ее в том, что она злоупотребляет своей красотой и не
пользуется, как надо, умом, но у Кэсс сильны были и ум, и дух: она писала
маслом, танцевала, пела, лепила из глины всякие штуки, а когда кого-нибудь
обижали, душевно или плотски, Кэсс им глубоко сочувствовала. Просто ум у
нее был другой - непрактичный. Сестры ревновали ее, потому что она
отбивала их мужиков, и злились, поскольку им казалось, что она этими
мужиками не самым лучшим образом распоряжается. У нее была привычка добрее
относиться к уродам; от так называемых красавчиков ее тошнило:
- Кишка тонка, - говорила она. - Без перчика. Полагаются на
идеальную форму ушек и тонко вылепленные ноздри... Одна видимость, а
внутри шиш... - Характерец у нее граничил с безумием; некоторые вообще
такой характер безумием называют.
Отец умер от пьянства, а мать сбежала, оставив девчонок одних. Девчонки
пошли к родственникам, те определили их в женский монастырь. Монастырь
оказался местом безрадостным, причем больше для Кэсс, чем для сестер.
Другие девчонки относились к ней ревниво, и Кэсс дралась почти со всеми.
Вдоль всей левой руки у нее бежали царапины от бритвы - так она защищала
себя в драках. На левой щеке тоже остался изрядный шрам, но он скорее
подчеркивал ее красоту, чем портил.
Я познакомился с нею в баре на Западной Окраине как-то вечером, через
несколько дней после того, как ее выпустили из монастыря. Поскольку она
была младше всех, выпустили ее последней. Она просто вошла и села со мной
рядом. Я, наверное, - самая большая страхолюдина в городе: может, именно
поэтому.
- Выпьете? - спросил я.
- Конечно, почему бы и нет?
Едва ли в нашей беседе в тот вечер было что-то необычное, просто Кэсс
такое чувство внушала. Она меня выбрала - вот так всё просто. Никакого
напряга.
Выпивать ей нравилось, и залила она довольно много. Совершеннолетней не
казалась, но ее все равно обслуживали. Может, у нее ксива липовая была, не
знаю.
Как бы то ни было, всякий раз, когда она возвращалась из уборной и
подсаживалась ко мне, во мне шевелилась какая-то гордость. Не только самая
красивая женщина в городе, но и одна из самых прекрасных в моей жизни. Я
положил руку ей на талию и поцеловал один раз.
- Как вы считаете, я хорошенькая? - спросила она.
- Да, конечно, но тут еше кое-что... дело больше, чем в вашей
внешности...
- А меня всегда обвиняют в том, что я хорошенькая. Вы действительно
так считаете?
- Хорошенькая - не то слово, оно едва ли отдает вам должное.
Кэсс сунула руку в сумочку. Я думал, она платок достает. А она вытащила
здоровенную булавку. Не успел я и пальцем дернуть, как она проткнула этой
булавкой себе нос - наискосок, сразу над ноздрями. На меня накатило
отвращение пополам с ужасом.
Она взглянула на меня и рассмеялась:
- А теперь? Что сейчас скажешь, мужик?
Я вытянул у нее из носа булавку и придавил ранку своим платком.
Несколько человек вместе с барменом наблюдали представление. Бармен
подошел:
- Послушай, - сказал он Кэсс, - будешь выпендриваться еше, мигом
вылетишь.
Нам тут твои спектакли не нужны.
- Ох, да иди ты на хуй, чувак! - отозвалась она.
- Приглядывайте тут за ней, - посоветовал мне бармен.
- С нею все будет в порядке, - заверил я.
- Это мой нос, - заявила Кэсс. - А я со своим носом что хочу, то и
делаю.
- Нет, - сказал я, - мне тоже больно.
- Тебе что, больно, когда я тычу булавкой себе в нос?
- Да, больно, я не шучу.
- Ладно, больше не буду. Не грусти.
Она поцеловала меня, кажется, ухмыляясь сквозь поцелуй и прижимая
платок к носу.
Ближе к закрытию мы отправились ко мне. У меня еше оставалось пиво, и
мы сидели и разговаривали. Именно тогда я и понял ее как личность:
сплошная доброта и забота. Отдает себя, не сознавая. И в то же время
отскакивает обратно в дикость и невнятицу. Ши-ци. Прекрасное и духовное
ши-ци. Возможно, кто-нибудь, что-нибудь погубит ее навсегда. Я надеялся
только, что это окажусь не я.
Мы легли в постель, и после того, как я выключил свет, Кэсс спросила:
- Ты когда хочешь? Сейчас или утром?
- Утром, - ответил я и повернулся к ней спиной.
Утром я поднялся, заварил пару чашек кофе, принес одну ей в постель.
Она рассмеялась:
- Ты - первый человек, который отказался ночью.
- Да ничего, - ответил я, - этого можно и вообще не делать.
- Нет, погоди, теперь мне хочется. Дай я чуть-чуть освежусь.
Кэсс ушла в ванную. Вскоре вышла: выглядела она чудесно, длинные черные
волосы блестели, глаза и губы блестели, сама она блестела... Свое тело она
показывала спокойно, словно отличную вещь. Она укрылась простыней.
- Давай, любовничек.
Я дал.
Она целовалась самозабвенно, но без спешки. Я пустил руки по всему ее
телу, в волосы. Оседлал. Там было горячо - и тесно. Я медленно начал
толкаться, чтобы продлилось подольше. Ее глаза смотрели прямо в мои.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Какая, к чертовой матери, разница? - спросила она.
Я расхохотался и погнал дальше. Потом она оделась, и я отвез ее обратно
в бар, но забыть Кэсс оказалось трудно. Я не работал и спал до двух,
вставал и читал газету. Как раз отмокал в ванне однажды, когда она зашла с
огромным листом - листом бегонии.
- Я знала, что ты будешь в ванне, - сказала она, - поэтому принесла
тебе кое-что, прикрыть эту штуку, дикарь ты наш.
И кинула мне лист прямо в ванну.
- Откуда ты знала, что я буду в ванне?
- Знала.
Почти каждый день Кэсс заявлялась, когда я сидел в ванне. В разное
время, но промахивалась она редко, и всякий раз при ней был листок
бегонии. А после мы занимались любовью.
Раз или два она звонила по ночам, и мне приходилось выкупать ее из
каталажки за пьянство и драки.
- Вот суки, - говорила она. - Купят выпить несколько раз и думают,
что это уже повод залезть в трусики.
- Стоит принять у них стакан, как беды сами на голову повалятся.
- Я думала, их интересую я, а не только мое тело.
- Меня интересуют и ты, и твое тело. Сомневаюсь, однако, что
большинство видит дальше тела.
На полгода я уехал из города, бичевал, вернулся. Я так и не забыл Кэсс,
но мы тогда из-за чего-то поцапались, да и я все равно чувствовал, что
пора двигать, а когда вернулся, то прикинул, что ее тут уже не будет, но
не успел и полчаса просидеть в баре на Западной Окраине, как она вошла и
уселась рядом.
- Ну что, сволочь, я вижу, ты опять тут.
Я заказал нам выпить. Потом посмотрел на нее. Она была в платье с
высоким воротником. Я раньше на ней таких никогда не видел. А под каждым
глазом вогнано по булавке со стеклянной головкой. Видно только стеклянные
головки, а сами булавки воткнуты прямо в лицо.
- Черт бы тебя побрал, до сих пор пытаешься красоту свою погубить, а?
- Нет, это фенька такая, дурень.
- Ты сумасшедшая.
- Я по тебе скучала, - сказала она.
- Кто-нибудь другой есть?
- Нет никого другого. Один ты. Но я тут мужиков кадрю. Стоит десять
баксов.
Тебе - бесплатно.
- Вытащи эти булавки.
- Нет, это фенечка.
- Я от нее очень несчастлив.
- Ты уверен?
- Чёрт, да, уверен.
Кэсс медленно извлекла булавки и сложила в сумочку.
- Почему ты уродуешь свою красоту? - спросил я. - Разве нельзя
просто с нею жить?
- Потому что люди думают, что во мне больше ничего нет. Красота -
ничто, красота не останется навсегда. Ты даже не знаешь, как тебе повезло,
что ты такой урод, поскольку если ты людям нравишься, то знаешь, что они
тебя любят за что-то другое.
- Ладно, - ответил я. - Мне повезло.
- То есть, я не хочу сказать, что ты урод. Люди просто думают, что ты
урод. У тебя завораживающее лицо.
- Спасибо.
Мы выпили еше по одной.
- Что делаешь? - спросила она.
- Ничего. Ничем не могу заняться. Интереса нет.
- Я тоже. Если б ты был бабой, тоже можно было бы мужиков кадрить.
- Не думаю, что мне бы понравилось вступать в такие близкие контакты с
таким количеством незнакомых людей. Это утомляет.
- Утомляет, ты прав, всё утомляет.
Ушли мы вместе. На улицах на Кэсс по-прежнему пялились. Она до сих пор
была красивой женщиной, может, даже красивее, чем раньше.
Мы добрались до моей квартиры, я открыл бутылку вина, и мы сидели и
разговаривали. С Кэсс разговаривать всегда было легко. Она немного
поговорит, а я послушаю, потом я поговорю. Разговор наш просто тек вперед
без напряга.
Казалось, мы вместе раскрываем какие-то тайны. Когда находилась
какая-нибудь хорошая, Кэсс смеялась долго и хорошо - только так она и
умела. Словно радость из огня. За беседой мы целовались и придвигались все
ближе и ближе друг к другу.
Довольно сильно разгорячились и решили лечь в постель. И только когда
Кэсс сняла свое платье с высоким воротником, я его увидел - уродливый
зазубренный шрам поперек горла. Длинный и толстый.
- Черт побери, женщина, - сказал я, лежа на кровати, - черт тебя
побери, что ты натворила?
- Однажды ночью попробовала разбитой бутылкой. Я тебе что, больше не
нравлюсь?
Я по-прежнему красивая?
Я затащил ее на кровать и поцеловал. Она оттолкнула меня и рассмеялась:
- Некоторые мужики платят мне десятку, а потом я раздеваюсь, и им уже
не хочется. Червонец я оставляю себе. Очень смешно.
- Да, - сказал я. - Просто уписяться... Кэсс, сука, я же тебя
люблю... Хватит уничтожать себя; ты - самая живая женщина из всех, кого я
встречал.
Мы снова поцеловались. Кэсс плакала, не издавая ни звука. Я чувствовал
ее слезы.
Эти длинные черные волосы лежали у меня за спиной, будто флаг смерти.
Мы слились и медленно, торжественно и чудесно любили друг друга.
Утром Кэсс готовила завтрак. Казалась она довольно спокойной и
счастливой. Она пела. Я валялся в постели и наслаждался ее счастьем.
Наконец, она подошла и потрясла меня за плечо:
