Светлоглазый, с фарфоровым подбородком... Шерман связался по телефону с
тренером команды по боксу.
- Голова, Бронсон, - сказал он, - пусть метит в голову. Тогда русский
не сможет нашего перебоксировать. Наш выбьет из него дух.
Бронсон не преминул сообщить Шерману, где он видал такие-то советы,
после чего они рычанием засвидетельствовали взаимную симпатию и дали
отбой.
Звонок был излишним. При звуке гонга американский парень ураганом
вылетел из своего угла. В первом раунде он бил, крушил, громил. Русский
защищался и уклонялся. Он не мог сдержать натиска. Во втором раунде
американец дубасил жестко, хлестко, одиночными и сериями. Тяжелые удары.
Страшные удары. Сокрушительные удары. Нос противника превратился в
лепешку, но в остальном советский боксер выглядел свежим как огурчик.
Глаза оставались ясными, и он продолжал свой быстрый танец, набирая очки
слабыми, но точными ударами.
- Его загипнотизировали, - пожаловался американец.
Короткий, но серьезный разговор с русским не убедил в этом рефери.
Подспудное истязание американца продолжалось. Он молотил. Он лупил. Он
долбил. Он дробил. С дальней, средней и ближней дистанций. Под конец бил
наотмашь и хлестал своего хлипкого соперника, размахивая перчатками, как
мельничными крыльями. Постепенно его руки стали превращаться в подобие
коровьих хвостов. Потом повисли вдоль тела... Последовала серия слабых,
почти женских ударов. Морально и физически измотанный, рыдающий американец
упал на колени.
- Не могу поверить, - пробормотал Шерман.
- Я заявлю персональный протест, - произнес Феликс и потянулся к
дипломату.
Телефоны зазвонили под вечер. Один у Смердякова, второй у Шермана. Им
сообщили, что все протесты приняты.
- ВСЕ?! - вскричал Шерман. - Но это невозможно!
- И что же это за папайская Олимпиада? - возопил Смердяков.
Ошеломленные, они скрючились каждый в своем кресле, каждый в своем
гостиничном номере.
"Разве можно принять ВСЕ протесты? - спрашивал себя Шерман. - Я
думал, они ОТКЛОНЯТ все протесты, но принять! Как они посмели?"
Через двадцать минут появился Феликс с копией компьютерного отчета о
результатах, касающихся всех международных протестов, и о
перераспределении медалей.
"Каждая страна с развитой программой генетических операций..." -
начал было читать он, но передумал и отдал отчет в руки Шерману.
Читая, Шерман чувствовал, как седеет. Он все равно что заглядывал в
могилу.
- Двадцать восемь? - прохрипел он. - Мы получили всего двадцать
восемь?
- Русские получили столько же, - сказал Феликс.
- ШРИ ЛАНКА? Победила Шри Ланка?
- На втором месте - Лихтенштейн.
Зазвонил телефон.
- Шэр-манн, - чуть слышно раздалось в трубке. - Мой дорогой Шэр-манн.
Мы погибли, - простонал Смердяков, и, всхлипнув, добавил: - Простите меня,
Дункан. Можно мне называть вас Дункан? Я представляю, как вам больно. Что
же нам теперь делать?
Шерман прокашлялся и сглотнул застрявший в горле комок.
- Прежде всего, - проговорил он срывающимся голосом, - мне хочется
открыть в этой комнате окна и пускай влетают все москиты - я разденусь
догола, лягу на постель...
- Не надо, не надо, Дункан...
- ...А если я доживу до утра, то сбрею бороду, куплю билет и обычным
рейсом вернусь на свою ферму в Вирджинии.
- Ох, если для меня все было бы так просто, Дункан... Отнимут машину,
квартиру, перестанут давать бесплатные билеты в Большой... Как вы думаете,
американское посольство в Гаване... ох... может оно меня?..
- Они будут рады принять вас, Георгий. Очень рады. Только не
ссылайтесь на меня, и они будут чрезвычайно вам рады.
- Да, да, я понял. А как вы думаете, вам не понадобится помощник на
ферме? Я умею получать хорошие гибриды...
- Нет проблем, Георгий, нет проблем... Да, можно один вопрос?
- Сколько угодно, това... ой, Дункан.
- Как мог сегодня ваш парень выдержать ТАКИЕ удары и СТОЛЬКО? Он был
словно ватой набит. Я опасался, что у него мозги из черепа вылетят.
Смердяков усмехнулся:
- Набит ватой... Неплохо. Ватная кукла без мозгов, да? Безмозглая
кукла... У Кучки и нет мозгов - в голове, вот так.
- Бросьте, Георгий... Но что?!
- Вы не заметили, как он садится, нет?
- Ах, Георгий, Георгий, - Шерман вздохнул. - До встречи в Вирджинии.
Уолтер ТИВИС-МЛАДШИЙ
НОВЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ
В тот вечер Фарнзуорт изобрел новый напиток - пунш-глинтвейн с
джином, настоенным на ягодах терна. Способ изготовления был столь же
нелеп, как и название: раскаленную докрасна кочергу надо сунуть в кружку с
теплым красноватым джином, потом всыпать туда же корицу, гвоздику и сахар,
а после выпить эту идиотскую смесь. Тем не менее, как иной раз бывает с
идеями Фарнзуорта, результат получился неплохой. После третьей порции
напиток показался мне вполне терпимым.
Когда Фарнзуорт, наконец, положил дымящуюся кочергу в камин, чтоб она
опять раскалилась, я удобно откинулся на спинку большого кожаного кресла,
которое хозяин собственноручно реконструировал (при нажатии кнопки оно
укачивает сидящего, пока тот не заснет), и сказал:
- Оливер, твою фантазию можно уподобить разве что твоему
гостеприимству.
Фарнзуорт покраснел и улыбнулся. Он низенький, круглолицый и легко
краснеет.
- Спасибо, - отозвался он. - Есть еще одна новинка. Называется
"шипучая водка-желе". Ее полагается есть ложкой. Может, отведаешь?
Нечто... потрясающее.
Я поборол дрожь, пронизавшую меня при мысли о том, что придется
хлебать водку-желе, и сказал:
- Интересно, крайне интересно.
И, поскольку он ничего не ответил, мы оба молча уставились на пламя в
камине, а джин тем временем теплой струей разливался у нас в крови. В
холостяцком жилье Фарнзуорта было уютно и привольно; по пятницам я всегда
чудесно коротал здесь вечера. По-моему, в глубине души всякий мужчина
любит тепло огня и спиртные напитки (даже самые причудливые), а также
глубокие, удобные кожаные кресла.
Через несколько минут Фарнзуорт неожиданно вскочил на ноги и объявил:
- Хочу показать тебе одну штуковину. На той неделе смастерил. Правда,
не совсем удачно вышло.
- Вот как? - Я-то думал, что за истекшую неделю его мысль не
простерлась дальше обычных изысканий в области спиртного. С меня и их было
более чем достаточно.
- Да, - продолжал он уже от порога. - Она у меня внизу. Сейчас
принесу. - Он выбежал из кабинета, и раздвижная дверь закрылась за ним
автоматически, так же как секундой раньше автоматически распахнулась.
Я снова обернулся к огню, довольный тем, что мой друг направился не
куда-нибудь, а в свой "цех": столярная мастерская находилась во дворе, в
сарае, химическая и оптическая лаборатории - на чердаке, а он пошел в
подвал. Дело в том, что искуснее всего Фарнзуорт управлялся с токарным и
фрезерным станками. Изобретенный им самоввертывающийся винт-барашек с
регулируемым шагом был подлинным шедевром, и патент на это изделие, вместе
с несколькими другими, принес Фарнзуорту немалое состояние.
Через минуту он вернулся, притащив какой-то странный на вид предмет,
который водрузил на столике рядом с моим креслом. Еще с минуту я молча
разглядывал этот предмет, а Фарнзуорт, чуть приметно улыбаясь, стоял у
меня за спиной. Я знал, что он с нетерпением ждет отзыва, но не
представлял, какого именно.
При ближайшем рассмотрении вещица оказалась простой: выполненная в
форме креста, она состояла из нескольких десятков полых кубиков с дюймовым
ребром. Половина кубиков был сделана из какого-то прозрачного пластика,
половина - из тонких листов алюминия. Каждый кубик весьма хитроумно
соединялся шарнирами с двумя другими, но общего принципа расположения я не
уловил.
Наконец я спросил:
- Сколько их тут? - я пытался пересчитать, но то и дело сбивался со
счета.
- Шестьдесят четыре, - ответил Фарнзуорт. - Как будто.
- Откуда такая неуверенность?
- Да вот... - Он смутился. - Во всяком случае, изготовил-то я
шестьдесят четыре кубика, по тридцать два каждого сорта; но почему-то с
тех пор мне ни разу не удалось сосчитать их заново. То ли они те...
теряются, то ли переходят с места на место, то ли еще что-нибудь.
- Вот как? - это становилось занятно. - А можно потрогать?
- Конечно, - разрешил он. Я взял диковинный предмет в руки и,
повертев кубики на шарнирах, увидел, что у многих отсутствует одна грань -
в них вошли бы некоторые другие кубики, если бы не мешали шарниры.
Я начал рассеянно прилаживать кубики один к другому.
- Ты мог бы легко пересчитать, если бы пометил каждый, - посоветовал
я. - Поочередно. Карандашом, например.
- Между нами, - сказал он и снова вспыхнул, - я уже пробовал. Не
тут-то было. В конце концов, оказалось, что номером один помечены шесть
кубиков, а номерами два и три - ни одного, зато получились два четвертых
номера - на одном из них четверка выведена зеркально и зеленым цветом. -
Он помедлил. - А я все помечал красным карандашом. - При этих словах он
едва приметно содрогнулся, хотя говорил самым беспечным тоном. - Я стер
все цифры мокрой тряпкой и больше... не пробовал.
- Угу, - сказал я. - А как ты это назвал?
- Пентаракт.
Он снова уселся в кресло.
- Разумеется, название это условное. По-моему, пентарактом можно
назвать четырехмерный пятигранник, а тут изображен пятимерный куб.
- Изображен? - Вещица показалась мне слишком осязаемой для
изображения.
- Понимаешь, не может быть, чтобы он характеризовался пятью
измерениями - длиной, шириной, глубиной, еслиной и деньгиной... во всяком
случае, так я считаю. - Тут он стал слегка заикаться. - Но мне хо...
хотелось со... создать иллюстрацию предмета, имеющего все эти пять
измерений.
- И что же это за предмет? - Я покосился на вещицу, лежащую у меня на
коленях, и несколько удивился, заметив, что успел вложить довольно много
кубиков один в другой.
- Представь себе, - пояснил Фарнзуорт, - что ты выстроишь в ряд
множество точек так, чтобы они соприкасались; получишь линию -
геометрическую фигуру, характеризующуюся одним измерением. Проведи на
плоскости четыре линии под прямыми углами друг к другу; это квадрат -
фигура в двух измерениях. Шесть квадратов, расположенные в реальном
трехмерном пространстве под прямыми углами друг к другу, образуют куб -
фигуру трехмерную. А восемь кубов, вынесенные в четырехмерное физическое
пространство, дают четырехмерный гиперкуб, или так называемый тетракт...
- А десять тетрактов образуют пентаракт, - докончил я. - Пятимерное
тело.
- Именно. Правда, у нас тут лишь изображение пентаракта. Может быть,
таких измерений, как еслина и деньгина, вообще не существует.
- А все же непонятно, что ты подразумеваешь под изображением, -
сказал я, с увлечением вертя в руках кубики.
- Непонятно? - переспросил он и поджал губы. - Это довольно трудно
объяснить, но попробую. Вот, например, на листке бумаги можно очень похоже
нарисовать куб - знаешь, пользуясь законами перспективы, затушевывая тень
и все такое. Это ведь изображение трехмерного тела, куба, при помощи
только двух измерений.
- И конечно, - заметил я, - мы можем дать развертку, а потом свернуть
бумагу в кубик. Тогда получится настоящее трехмерное тело.
Он кивнул:
- Но тогда мы прибегнем к третьему измерению: ведь чтобы свернуть
бумагу, надо отогнуть ее кверху. Так что, если только я не научусь
