попытался сгладить впечатление от своего выпада презрительным смешком. -
Восемь родителей! Ну, конечно. Восемь моделей заурядности вместо двух.
Стоит подумать. Из ничего - кое-что, а, Шэр-манн? Если вы хоть в
чьих-нибудь клетках обнаружите такого рода генетическую модель, я
самолично с радостью отправлю домой и Инбера, и Измайлова. Почему бы нет?
Можно обследовать их родителей.
- Да, - согласился Шерман, - такую генетическую модель обнаружить мы
не сумеем. Но мы можем доказать, что генный набор этих спортсменов не
соответствует всевозможным премутациям проб, взятых от их родителей, какую
бы пару вы ни подсунули.
Смердяков застучал кулаком по столу:
- Доказательства, доказательства, Шэр-манн! Никто не может считаться
виновным, пока нет доказательств. Неужели ваше капиталистическое
правосудие согласится с подобной глупостью? Докажите, что эта генетическая
свистопляска, в которой вы нас обвиняете, вообще возможна.
- Папай [("Лупоглаз") - герой американских комиксов, для подкрепления
сил питающийся консервированным шпинатом], - саркастически парировал
Шерман.
- Пап-ай, - замигал Смердяков, - что такое пап-ай?
- Мы имеем дело с правом не юридическим, - сказал Шерман, - мы имеем
дело с правом участия в Олимпиаде.
- Пап-ай - это что? - спросил Смердяков у председателя.
- Папай - он и есть Папай, - проинформировал тот.
Было слышно, как кубинец повторил с удовольствием:
- Пап-ай.
Смердяков заметно растерялся. Папай. Может, это английская кличка
того самого источника информации, который они использовали?
- ...И до тех пор пока не будут получены достоверные данные о
генеалогии всех участников, относительно которых возникли подозрения, они
должны быть дисквалифицированы и медали у них отобраны, - сделал Шерман
заключительное заявление.
- О генеалогии? - раздалось сопрано Смердякова. -
Неврастеники-американцы желают, чтобы у нас были родословные! Неслыханно!
Сначала он выдумал армию мутантов, чем оскорбил цвет советской молодежи,
потом раздобыл какого-то мистического прародителя... этого, как его,
Пуп-айя, существующего, вероятно, лишь в империалистических баснях... а
теперь ему еще хочется лишить нас медалей! Забавно, что все это - невзирая
на протесты советской стороны. Но у меня тоже есть списочек! - он вытащил
из кармана лист бумаги и помахал им. - Фехтовальщики с руками длиннее ног,
ватерполисты с рудиментарными органами, выделяющими жир, как у китов... а
этот их вратарь, которого зовут Пон-тун! Не стоит продолжать. Надо ли
рассказывать, что Спадунке позвонили в три часа ночи и сообщили, будто его
беременную жену Веру арестовали, совершенно голую, возле памятника Ленину
в Новгороде? Надо ли рассказывать, как наши спортсмены получали анонимные
подарки - радиоприемники, которые нельзя было выключить и которые
оказывались муравейниками с секретом? Думаю, не стоит. Я лишь прошу, чтобы
американцы, перечисленные в МОЕМ списке, были отстранены от участия в
соревнованиях и чтобы у них тоже были взяты пробы генов. Мы тоже доберемся
до пуп-айев!
Шерман хрустнул костяшками пальцев:
- Посчитаем медали, Феликс.
- Золото: двадцать восемь на двадцать восемь. Серебро: шестнадцать на
одиннадцать. Бронза: двадцать три на двадцать две в нашу пользу. Не
учитывая, конечно, что некоторые протесты могут принять.
- И без результата заплыва на полторы тысячи вольным, - а там золото
можно считать в кармане, - Шерман тянул лимонад, следя за ходом
соревнований пловцов по телевизору. Убедившись, что его кровь - любимый
нектар для кубинских москитов, он отказался от дальнейшего посещения
спортобьектов, превратив свой номер в штаб, оборудованный пятью телефонами
и телеэкраном. - А что выйдет, если протесты будут удовлетворены, а,
Феликс?
Пятница вздохнул, словно омар на пару:
- Примерно одинаково по золоту и серебру. Они могут обойти нас по
бронзе.
- Ну, на бронзу всем начхать. Насколько я понимаю, после того как
сегодня все утихомирится, результат на полутора тысячах внесет свои
коррективы. Да, думаю, так. А как по-твоему, Феликс?
- Не знаю. Русские еще не видели, как плавает Томпсон. Они могут
заявить протест. Я...
Затянувшаяся пауза заставила Шермана взглянуть на Пятницу.
- Что такое?
- Сэр, не Смердяков ли это?
- Где?
- Вон там, за стартовыми тумбами.
Шерман подался к телевизору так, что ему стали видны электронные
точки на экране. Часть из них, сгустившись, образовала нечто
малосимпатичное и весьма напоминающее физиономию Георгия Смердякова.
- Не-ет, мы так не договаривались. Ах, плюшка-комми! - Шерман
почувствовал колючую волну, пробежавшую вниз по загривку. Эйфория перед
крахом. Томпсон был последней козырной картой Соединенных Штатов, и если
она до завтрашнего дня окажется битой, это будет означать полное
поражение. А лично для него станет крахом навечно. Он представил себя в
положении проигравшего финалиста: нежеланный гость на коктейлях, всеми
пренебрегаемый, сопровождаемый шепотком: "Это тот Шерман, что погорел в
Гаване".
Шерман добрел до плавательного комплекса, потом собрался с силами,
протиснулся сквозь группу мокрых, почти обнаженных тел, и просеменил по
белоснежным скрипучим дорожкам, ведущим к самому бассейну. Бассейн походил
на бурлящий котел. Судьи старались организовать хронометристов для
подстраховки таймеров, подключенных к финишным планкам. Смердяков цинично
наблюдал за передвижениями своего соперника.
- Гео-оргий, - наигранно беспечно воскликнул Шерман, - я собирался
встретиться с вами, чтобы выразить свою радость по поводу окончания этого
заседания со всеми его протестами. Все-таки это был шанс устранить
недоразумения, а? Сегодня предпоследний день соревнований и все нужно
забыть - комитету не до нас, спортсмены заняты своим делом, дух Игр
превыше всего! А, Георгий?
Смердяков задумчиво выпучил губы.
- Э, да бросьте вы, - прохихикал Шерман, - мы выполняли СВОЮ работу.
Нам положено было сидеть да наблюдать за происходящим.
Смердяков жевал губами, пока один из пловцов не нагнал волну, которая
подкатила затем к самым их ногам.
- Ах, да! - воскликнул Шерман, когда оба отскочили от края бассейна.
- Я только что из сектора по прыжкам в воду. Мы отозвали протест по поводу
вашего прыгуна Баба... Бабалауса... Этого, похожего на белку-летягу.
- А-а, того, что занял пятое место? - усмехнулся Смердяков.
- Пятое? Неужели? Ну, он может подняться на ступеньку, если последует
очередной протест... На наш взгляд, наступило время... как бы это
сказать... мы думаем отозвать все наши протесты. Разумеется, рассчитывая
на ВЗАИМНОСТЬ.
Что-то ударило в бортик. Волна. Стартовала новая группа. Шлеп! Звук
раздался как бы в ответ на смену настроения Смердякова.
- Подавись шпинатом! - выругался он.
Глаза Шермана засверкали:
- Не нужно вульгарностей, Георгий...
- Подавись шпинатом, Пуп-ай. У нас, знаете ли, есть и свои источники.
Советско-американское общество культурных обменов в Армении изучило вашу
империалистическую мифологию. Мы тоже не дураки и умеем считать медали не
хуже вашего. Небось надеялись, что этого... эту вашу амфибию Томпсона не
заметим? Никогда не разминается, носит специальную обувь. У него, кажется,
ноги ниже колен вообще без костей. Шэр-манн.
- Томпсон, Томпсон... Это у которого остеогенезис ног?
- Скажите, весьма специфическое заболевание, не правда ли? И еще: нам
сообщили, что он совсем не дышит во время заплыва. Это действительно так,
Шэр-манн? Полторы тысячи метров без единого вдоха-выдоха. Даже амфибии
дышат, хотя в большинстве случаев через дырку в башке.
- Он дышит, но очень быстро, Георгий. Клянусь. У него настолько
эластичные губы, что для вдоха достаточно малейшего поворота головы.
- Поразительно! Мы постараемся заснять это во время заплыва.
Они уселись в кресла футах в двадцати от хронометристов. Дорожки
освободились, судьи приготовились, в бассейне воцарилось напряженное
молчание. К четвертой дорожке поддерживаемый с обеих сторон товарищами по
команде прошествовал Томпсон. На ногах у него было нечто вроде горнолыжных
ботинок, обтягивающих икры. Длинные эластичные пластины, выдвинутые из
ботинок, являлись, очевидно, приспособлениями для поддержания равновесия,
или, как назвал их ухмыляющийся Смердяков, галошами-альбиносами. Не
меньшее впечатление произвела на него и голова Томпсона. За исключением
тонкой полоски волос за ушами, она была абсолютно лысой.
- Амфибия! - возбудился Смердяков, хлопая себя по макушке.
Кинокамеры русских зажужжали.
И вот наступил последний день. Мировой рекорд Томпсона был
опротестован. Олимпийский комитет пребывал в нерешительности. Кто-то
прислал Смердякову семь комплектов комиксов о Папайе и пачку
свежезамороженного шпината. Москиты питались кровью Шермана.
Шерман смотрел телезапись финальных скачек на гран-при. Дядюшка Сэм
получил еще одно золото, правда временно. Дурацкое золото.
- Теперь все будет зависеть от бокса. Феликс, - рассуждал Шерман, -
посмотри на эту клячу. Она не скачет - она ходит ходуном. Того и гляди
рассыплется. Ну как тут не пройти протесту? Теперь последнее слово за
боксом.
Зазвонил один из телефонов. Феликс снял трубку.
- Это Смердяков, - сказал он.
Шерман взял телефонный аппарат и приложил его к голове, будто
компресс.
- Хелло, Папай, - поздоровался он устало.
- И это вы называете лошадью?! - раздался вопль Смердякова.
- А что? У нее четыре ноги и хвост. Разве нет? Разве что-то не
соответствует требованиям русских к скаковым лошадям?
- Шэр-манн. Мы хотим просветить это животное рентгеном!
- Виноват. Скачки кончились два часа назад. Она издохла.
- Издохла? - с угрозой в голосе переспросил Смердяков.
- Да. Сломала ногу по пути в конюшню. Пришлось пристрелить.
- Превосходно! Произведем вскрытие.
- Да ее уже зарыли.
- Выкопаем.
- Мы зарыли урну - труп ведь сожгли.
- НУ И НУ, Шэр-манн...
- Вместо этого лучше откопайте своего жеребца.
- Своего?
- Да, того, что взял серебряную медаль: шматок мяса, хвост и некое
подобие головы. Его результат уже опротестован. Бедняга околел, не так ли?
- Естественно...
- Ну, вот. Полагаю, один из казачков загнал его до смерти?
- Вовсе нет. Он издох совершенно по другой причине. Мы погрузили его
в самолет, а самолет разбился в вашем Бермудском треугольнике.
- Счастлив был услышать ваш голос.
- Взаимно, Шэр-манн. Как поживают комариные укусы?
- Нормально. А как вам комиксы о Папайе?
- Отлично. Этот Блуто - ха, ха, ха! Ну, ладно... Гудбай.
- Гудбай, Папай.
Шерман передал телефон Пятнице.
- Теперь все зависит от бокса, - повторил он.
Как это символично - заключительный вклад в братство народов будет
сделан на ринге, в ходе дружеской встречи двух парней, стремящихся
вышибить друг у друга мозги из черепков, - думал Шерман. Даже при
употреблении шлемов тяжеловесы способны угробить противника. А у
американского парня были руки-динамиты. В то же время русского боксера
можно было бы назвать парень-болеро. Он скользил, выгибался, уклонялся,
подныривал и лишь время от времени угощал соперника точными, но слабыми
тычками. Он боксировал элегантно, но вряд ли мог нанести решающий
нокаутирующий удар. Сложением он напоминал балерину. Неплохая фигура.
