богами, ждала в тени склепа; он пробирался галереями, подобными
каменным сетям, переходами, погружавшимися во тьму. Почему
приходили эти воспоминания, отчего приходили они без горечи,
словно всего лишь предсказывали настоящее?
С мучительным изумлением он понял. В ночи смертных очей,
куда он теперь погружался, его ждали любовь и риск, Аякс и
Афродита, ибо он уже предвидел (ибо его уже окружил) гул
гекзаметров и славы, гомон людей, защищавших храм, что не
пощадили Боги, и черных кораблей, искавших по морям желанный
остров, гул Одиссей и Илиад, что судьба повелела ему спеть и
оставить вечным эхом в чаще памяти человечества. Мы знаем об
этом, но не о том, что он чувствовал, погружаясь в последний
мрак.
Отражение
В один из дней июля 1952-ого, он появился в Чако, в одном
из мелких селений. Он был высокого роста, худой, с неподвижным
лицом. О нем говорили по-разному, гадали откуда и кто он. Он
выбрал ранчо у реки и с помощью двух соседей прибил на ступени
доску. а сверху поставил коробку с рыжеволосой куклой. Потом, в
высоких подсвечниках они зажгли по четыре свечи, а вокруг
посадили цветы.Вскоре пришло все селение. Нетерпеливые старухи,
удивленные дети, пеоны, смотревшие с уважением на желтый
пробковый шлем, проходили возле коробки, повторяя печально:
"Мои соболезнования, Генерал" А он удрученный, стоял опустив
голову и сцепив руки на животе, будто женщина перед родами, и
отвечал: "Судьба. Было сделано все возможное". Кружка стояла
рядом и все кидали туда по два песо, и опять подходили к гробу.
Что же за человек (спросят меня) придумал и разыграл этот
мрачный фарс? Фанатик, безумец, циник? Он думал, что он --
Перон, играя жуткую роль вдовца? История эта невероятна, но и
она была в этой жизни, и даже не раз, а во многих местах, с
разными декорациями и актерами. Это лучшее зеркало того
странного, нереального времени, это сон, виденный в забытьи,
это драма в трагедии, это вводная пьеса в "Гамлете". Он не был
Пероном, как рыжая кукла не была Евой Дуарте, но и Перон -- не
был Пероном, и Ева -- совсем не Ева, они все -- неизвестные и
забытые анонимы (чьи имена и лица даже и не важны) игравшие на
потеху легковерных людей окраин.
Предисловие к книге "Похвала тени"
Не возводя это в принцип, я посвятил свою (уже очень
длинную) жизнь буквам, текстам, безделью, спокойно беседе,
филологии, мистерии Буэнос-Айреса и тем странностям, которые,
не без некой вычурности, называются метафизикой. Была в моей
жизни и дружба с теми немногими, что были нужны мне, и не было
в жизни врагов, а если такие и были, то мне об этом не
сообщалось. Истина в том, что никто нас не может обидеть, кроме
близких и нежно любимых. Сейчас, в мои семьдесят лет (цитата из
Уитмена) я выпускаю на свет пятую книгу стихов.
Карлос Фриас мне внушал, что я должен использовать этот
пролог для декларации новой эстетики. Все во мне восстает
против такого совета. Я не изобретатель эстетики. Время меня
научило некоторым приемам: избегать синонимов, испанизмов,
аргентинизмов, архаизмов и неологизмов; любить привычное слово;
вставлять в свой рассказ узнаваемое; делать вид, что я
неуверен, ибо может быть жизнь обгоняет память и что-то уже не
так; говорить о поступках (это я понял читая Киплинга и
исландские саги); помнить, что старые формы совсем не всегда
обязательны, ибо время и их уничтожит. Такие приемы не создают
эстетики. А кроме того, я вообще не верю в эстетическую
принципиальность. Она не способна к абстрактному существованию,
изменяема каждым писателем (в каждой новой работе), эстетика не
более чем стимул или просто найденный способ.
Это, как сказано, моя пятая книга стихов. Справедливости
ради, замечу, что она не хуже других, но, пожалуй, не лучше.
Кроме зеркал, лабиринтов и шпаг, к которым уже давно
привык мой читатель, здесь появились две новые темы: старость и
этика. Последняя никогда не переставала занимать моего друга в
литературе Роберта Льюиса Стивенсона. Вниманием к этике и
морали вообще отличаются протестанские нации от приверженцев
католичества.
Мильтон в своей академии хотел учить детей математике,
физике, астрономии.
Доктор Джонсон в XVII веке писал:
"Благоразумие и справедливость -- ценности всех эпох. В
любое время, в любом месте, мы -- прежде всего моралисты, и
лишь иногда -- геометры".
На этих страницах рядом (надеюсь, не ссорясь) -- стихи и
рассказы. Я могу указать на очевидные источники: книга "Тысячи
и одной ночи" или рассказы Чосера. Существующие противоречия,
кажутся мне случайными, и я бы хотел, чтобы эту книгу прочли
как книгу стихов. Том, сам по себе, не есть эстетический акт.
Это осязаемый предмет среди многих и многих других,
эстетический акт возникает, когда книгу читают. Кстати, многие
думают, что стих до прочтения лишь типографический отпечаток.
Нет. Напечатанный стих уже многое говорит нам. И не только о
ритме. Мы предупреждены, что нас ждет не информация, и не
размышления, а сгусток поэтической эмоции.
Я дышал и Уитменом, и простором псалмов, но на склоне лет
убедился, что мне доступны лишь некоторые из классических
метров. В одной из милонг я (глубоко уважая) подражал
знаменитой смелости Акасуби и мотивам моих окраин.
Поэзия не менее странная штука, чем любая другая работа.
Удачный стих может вам не понравиться -- это дело Случая или
Духа ( только промахи -- всецело наши), но я жду, что читатель
найдет здесь что-нибудь для себя, ведь красота в этом мире для
всех почти одинакова.
Легенда
После смерти Авель увидел Каина. Они шли по пустыне
высокие, и видно их было издалека. Они сели на землю, развели
костер и согрели себе еду. Молчали, как всякий уставший после
долгого трудного дня.
На небе зажглась одна, еще никем не названная звезда. Каин
сказал брату:
-- Прости.
-- Я не помню уже. Мы вместе опять. Кто кого убивал, брат?
-- Вот теперь ты простил меня, Авель. Забыть -- это значит
простить. И я постараюсь не помнить.
-- Да, мой брат. Лишь пока вспоминаешь -- виновен.
Фрагмент апокрифического евангелия.
3. Несчастны нищие духом, ибо под землей будет то, что над
ней.
4. Несчастны плачущие, ибо жалкое это умение -- плакать.
5. Блаженны знающие, что страдание не венец Славы.
6. Недостаточно быть последним, чтоб хоть раз оказаться
первым.
7. Блаженны не алчущие правоты, ибо либо она у всех, либо
ни у кого.
8. Блаженны -- простивший всех и простивший самого себя.
9. Блаженны кроткие, ибо не опустятся до раздоров.
10. Блаженны не алчущие справедливости, ибо знают, что
судьба, горестная и радостная, наша судьба -- неизменима.
11. Блаженны милостивые, ибо награда им в милосердии их, и
другой награды не ждут.
12. Блаженны изгнанные за правду, ибо она важнее судьбы.
13. Никто не соль земли, никто никогда ею не был.
14. Так да светит свет, даже если никто из людей не увидит
его. Бог увидит.
15. Нет закона, который нельзя нарушить. Таков и Мой
Закон, и тот, что пророки дали.
16. Блаженны чистые сердцем, ибо узрели Бога.
17. И тот, кто убил справедливо, или думая, что
справедливо -- не повинен тот.
18. За дела свои люди не заслужили ни огня, ни небес.
19. Не ненавидь врага, ибо станешь его рабом. Злоба твоя
не сильнее любви твоей.
20. И если правая рука соблазняет тебя -- прости ей. Ты
сам -- и душа и тело твое, и нельзя разделить их.
24. Не делай из истины культа, ибо нет человека, чтобы
много раз с умыслом не солгал.
25. Не клянись, ибо клятва всего лишь слово.
26. Противься злому, но без гнева и возмущения. Ударившему
тебя по правой щеке, обрати и другую, если нет страха в сердце
твоем.
27. Я не учу вас ни мести, ни прощению, ибо только
забвение -- месть, и только оно прощение.
28. Делай добро врагу твоему, ибо это не сложно и
справедливо. Возлюбить его -- дело ангелов.
29. Делай добро врагу твоему -- это лучший способ смирить
гордыню.
30. Не копи золото на земле, ибо золото порождает
праздность, а праздность -- тоску и скуку.
31. Думай, что все правы. Или же будут правы. Если же
будет не так, то нет в том твоей вины.
32. Бог совершенней людей. Он будет мерить нас Божьей
меркой.
33. Дай душу собакам, дай бисер свиньям, самое главное --
дай.
34. Ищи, не дабы найти, а ради счастья искать.
35. Дверь может выбрать сама. Человек -- нет.
40. Не суди дерево по плодам, а человека по труду его. И
лучше они могут быть, и хуже.
41. Нет ничего, что стояло бы на камнях, все стоит на
песке. Но наш долг строить на песке, как на камнях.
47. Счастлив бедный без скорби, и без гордыни -- богатый.
48. Счастливы смелые примут они и победу и поражение.
49. Счастливы сохранившие в сердце своем слова Вергилия
или Христа, будет светло им в жизни.
50. Счастливы влюбленные и те, кто смогли обойтись без
любви.
60. Счастливы те, кто счастливы.
Гаучо
Кто-то сказал им, что их предки пришли по морю; кто им
сказал что такое море.
Метисы белых кровей. Их врагами были метисы красной крови.
Миллионы людей не слышали слова "гаучо", или знали его как
ругательство.
Им было знакомо движение звезд, повадки птиц и законы
ветров, они помнили форму туч и знали луну в лицо.
Они пели тихо и медленно, до зари у них не было голоса
вовсе.
В отличие от крестьян им была не чужда ирония.
Нищие и забитые, -- как они были гостеприимны!
Когда-то их сбил с пути хмель сумасшедших суббот.
Они убивали и умирали спокойно.
Они не были набожны (что им глупые суеверия!), жизнь
приучила их уважать только силу и волю.
Приписываемый им диалект, их грубый, вульгарный стих --
это дело людей из города.
Они не искали себе приключений, это кони несли их вдаль.
Далеко-далеко, к войне.
У них нет одного вождя. Они были людьми Рамиреса, Лопеса,
Артигаса, Кироги, Бустоса, Педро Кампбеллы, Росаса, Пеналосы,
Саравии, Уркезы, и того Рикардо Лопеса Джордана, который убил
Уркезу.
Они не за родину умирали, это только пустое слово, они
умирали вслед за своим случайным вождем, либо если опасность
зазывала их в гости, либо просто так получалось.
Их прах затерялся в разных краях Америки, на полях
знаменитых сражений.
Хиларио Аскасуби видел их драки и слышал их песни.
Они прожили жизнь во сне, не зная кем или чем они были.
Когда-нибудь это случится и с нами.
Молитва
Я повторяю и повторю, тысячу раз, Господи, на двух языках
мне родных, я прочту Тебе "Отче наш", и опять прочитаю, но
вновь до конца не пойму.
Этим первым утром в июле 1969 года я прочту, наконец-то
другую молитву, свою, а не ту, что мы получаем в наследство.
мне нужна будет сверхоткровенность, странная, не привычная
людям. Ну не просить же, чтоб не закрылись мои глаза.
Нелепость, они закроются даже у тех, кто видит, у миллионов
людей, -- несчастных, неумных и злых. Ведь течение времени --
цепь из следствий причин и случайностей, -- и просить у кого-то
пощады -- это просить, чтоб из'яли звено из железной цепочки
судьбы. Абсурд. Нет звена -- развалилась цепочка. никто не
вправе этого попросить. Я не поверю, что мне могут проститься
грехи. Прощает кто-то другой, ноя знаю, что спасать себя --
только мне. Избавить меня от лени и нерешительности? Но я тешу
себя надеждой, что я сам избавлюсь от них, если нужно. Я смогу
