рыжеватыми комками кроличьего мяса, приготавливаемого в Фуллертоне по
секретному рецепту и дважды в неделю доставляемого сюда грузовиком. Ему
надлежало также макать эти куски либо в "Волшебный Луговой Соус Тампера",
пахший горячим гудроном, либо в "Лесной Аромат Тампера", переименованный
Фарреллом в "Сумерки На Болоте". Вся прочая работа заключалась в
протирании полов, отскабливании печей и фритюрной жаровни, а также - перед
уходом - в щелканьи выключателем, отчего на крыше ресторанчика озарялся
ухмыляющийся, вращаюший глазами и приплясывающий кролик. Предполагалось,
что в лапах он держит "Ведерко Большого Медведя", наполненное "Кроличьей
Корочкой", хотя, возможно, в ведерке содержались "Кроличьи Косточки" или
"Заячий Закусон". Фарреллу причиталось одно "Ведерко" в день, но он
предпочитал кормиться в расположенном за углом японском ресторане.
Как и мистер Макинтайр, управляющий "Тампера". Неуклюжий, молчаливый
человек с красноватым лицом и серыми, липкими, словно старый обмылок,
волосами, он зримо кривился, подавая "Крольчачьи Копчушки", а яркие
корзиночки с "Булочками Банни" подталкивал через стойку кончиками пальцев.
Фаррелл проникся к мистеру Макинтайру жалостью и на пятый день работы
приготовил ему омлет. Это был бакский "piperade" - с луком, с двумя
разновидностями перца, с помидорами и ветчиной. Фаррелл добавил в него
особую смесь трав и пряностей, выторгованную им у боливийского адвоката в
обмен на текст "Оды к Билли Джо", и подал омлет мистеру Макинтайру на
бумажной тарелочке с отпечатанными по ней красными и синими кроличьими
следами.
Мистер Макинтайр съел половину омлета и резко отодвинул тарелку,
ничего не сказав, лишь передернув плечами. Но до конца этого дня он так и
таскался за Фарреллом, шелестящим скорбным шепотком рассказывая ему о
различных грибах и о суфле из куриной печени.
- Я и подумать не мог, что под конец жизни придется управлять
забегаловкой вроде этой, - доверительно говорил он. - Я ведь умел
приготовить мясо по-бургундски или фасоль, запеченную в жженом сахаре. А
то еще баббл-энд-скуик. Это такое английское блюдо. Напомните, чтобы я
показал вам, как его делать. У меня была девушка-англичанка - в Портсмуте,
во время войны. Я потом открыл в Портсмуте ресторан, но мы прогорели.
- Моя знаменитая ошибка, - рассказывал Фаррелл тем вечером Бену с
Зией, - вечно я связываюсь с туземцами, Он уже стал заговаривать о том,
как хорошо было бы поколдовать над меню, протащить туда контрабандой
какое-нибудь пристойное блюдо - не все же "Тамперовы Тушки" подавать, -
пока Дисней не подал на эту жалкую шарашку в суд и не отправил ее прямиком
в Банкрот-ленд. Нет, больше мистер Макинтайр омлетов от меня не получит.
Рассказывая, он настраивал лютню, собираясь им поиграть, и теперь
начал гальярду, но из-за молчания Зии сбился в первых же тактах и
остановился. Когда он повернулся посмотреть, что с ней такое, Зия сказала:
- Но ведь тебе это должно было понравиться. Работать на человека, все
еще неудовлетворенного, не желающего списывать себя в отходы. Чего бы
лучше, раз уж все равно приходиться на кого-то работать?
- Э нет, - ответил Фаррелл. - Только не для меня. Когда я поваренок,
я поваренок, а когда я шеф-повар, это уже совсем другой расклад. Я не
отказываюсь давать, но хочу точно знать, что от меня надеются получить.
Иначе выходит неразбериха, приходится утруждать мозги, чтобы в ней
разобраться, а это вредит музыке.
Зия поднялась на ноги движением столь окончательным, что оно
уничтожило даже воспоминания о том, как она когда-то сидела. Голос ее
остался низким и насмешливым, но Фаррелл, уже проживший с ней рядом
неделю, знал, что она движется быстро, лишь когда сердится.
- Кокетка, - сказала она и вышла из комнаты, а Фаррелл замер, более
чем наполовину уверенный, что лампы, ковры и стереопроигрыватель поскачут
следом за ней, и пианино медленно закружится в ее кильватерных струях. Все
струны на лютне снова расстроились.
Фаррелл сидел, положив на колени лютню и гадая, не существует ли
греческого слова, звучащего так же, как то, которое он только что слышал.
Он решил спросить об этом у Бена, но увидев в противоположном конце
комнаты плечи, трясущиеся за наспех сооруженным несостоятельным прикрытием
из чрезмерных размеров альбома репродукций, передумал, снова настроил
лютню и с жаром заиграл "Lachrimae Antiquae" ["Старинная Жалоба" (фр.)].
Пожалуй, в начальные такты он вложил слишком много пыла, но дальше все
пошло замечательно. Гостиная Зии была словно создана для паван.
Сама Зия неподвижно стояла где-то посреди дома. Фаррелл, не
отрывавший глаз от своей струящейся, тающей левой руки, знал это, как знал
точный миг, в который Бен отложил альбом. Снаружи в темноте скулила под
кухонным окном Брисеида. Басовая партия чуть запаздывала - в меру
истинного совершенства, почти болезненно переступая по его сухожилиям,
балансируя на нервах, словно на высоко натянутой проволоке, а дискантовая
танцевала под корнями волос и пронзительно отзывалась под кожей на щеках.
Он думал об Эллен, и мысли его были добры. {Я добрый, когда играю. Играя,
я становлюсь по-настоящему добрым малым.}
Когда он закончил и поднял глаза, она стояла, положив руку Бену на
плечо и медленно расплетая другой длинную косу. Фаррелл обнаружил, что
ладони и губы у него похолодели. Он сказал:
- Иногда получается.
Зия промолчала, а Бен ухмыльнулся и произнес:
- Эй, мистер, а здорово вы играете, - он поднес к губам Фаррелла
воображаемый микрофон. - Мистер Фаррелл, не могли бы вы рассказать нам
немного о технике, необходимой для правильного исполнения музыки Дауленда.
То была давняя их забава, которой они еще ни разу не предавались
после его приезда. Лицо Фаррелла мгновенно обвисло и поглупело.
- А я чего же, Дауленда, что ли, играл? Черт, всегда думал, что это
вот тот, другой, ну, вы знаете - как его, тоже такой весь из себя
англичанин. Во-во, Вильям Берд! Так вы, выходит, уверены, что это не
Вильям Берд?
- Для меня вся эта волшебная музыка звучит одинаково, - ласково
ответил Бен. - А вот насчет вашего легато, мистер Фаррелл. Я уверен, что
каждый молодой лютнист в нашей стране сгорает от желания узнать секрет
такого гладкого, беглого, чувственного легато.
- Еще бы они не сгорали, - гоготнув, произнес Фаррелл. - Передайте
им, пускай "Клорокс" сосут.
Он встал, намереваясь отправиться спать, и уже почти добрался до
лестницы, когда Зия негромко окликнула его:
- Мистер Фаррелл.
Она не сдвинулась с места, просто стояла, протянув к нему руку,
серьезно предлагая свой микрофон. {Королева Виктория с трезубцем}, -
подумал Фаррелл. Лицо Бена у нее за спиной на краткий миг вновь стало
прежним лицом, лицом из подземки, мягким и бескостым, сморщившимся от
смущения за толстую женщину в длинном платье. Плоть ее протянутой руки
провисала, как набрякшая влагой туча.
- Мистер Фаррелл, - продолжала она, - будьте добры, не могли бы вы
нам сказать, во что обошлось вам умение так играть? От чего вам пришлось
отказаться?
- От фасоли, запеченной в жженом сахаре, - ответил он и, поднявшись
по лестнице, обернулся на самом верху, хоть и не собирался этого делать.
Они смотрели не ему вслед, но друг на друга: Зия подняла лицо, лицо
гадалки, к рассеченному шрамом лицу Бена. Оттуда, где стоял Фаррелл,
выпуклость Зииного живота казалась элегантной и мощной, как изгиб его
лютни. {Как это у них происходит?} Он впервые поймал себя на попытке
вообразить медленно смещающуюся тяжесть грудей, покрытых, словно песчаные
дюны, мягкими складками, угадать, какого рода дразнящие непристойности
может позволить себе этот своевольный голос. {Не следует подобным образом
помышлять об этих делах - ибо сие обратит нас в безумцев.} Он усмехнулся,
передернулся и пошел спать.
В ту же ночь он почувствовал, что они занимаются любовью. Спальня их
располагалась на другом конце дома, единственным звуком, который
когда-либо долетал до него оттуда, было повизгивание Брисеиды, напрасно
просившей, чтобы они впустили ее к себе. Но пронзительность ощущения,
которое охватило его, не нуждалась во вскриках или скрипе пружин, то была
уверенность столь сильная, что он сел, потея в темноте, впитывая запах ее
наслаждения, кожей чувствуя смех Бена - как будто он очутился вместе с
ними в постели. Он попытался снова заснуть, но нечестивое соучастие
вливалось в него отовсюду, мотая его по постели, как мотает гладкую гальку
прибой. Пристыженный и напуганный, он закусил губу и крепко обхватил себя
руками и все же, в конце концов, крик вырвался из него наружу, и помимо
воли тело его содрогнулось, беспомощно отозвавшись на чужое блаженство,
воспользовавшееся им, чтобы придать себе еще большую пряность и тут же
забывшее про него, едва оно подчинилось. Он сразу провалился в
беспамятство и увидел во сне Тамперова кролика, напавшего на него с явным
намерением прикончить. Неоновые глаза источали пламя, кролик тряс его и
вопил: "Ты шпионил! Шпионил!" - и во сне он знал, что это правда.
За завтраком Бен правил экзаменационные работы, а Зия сидела с
газетой в небольшом кухонном эркере, поглощая любимую утреннюю размазню -
йогурт, мед, манго и высушенные зерна хлебных злаков - и негромко хихикая
над рассказом в картинках. Один раз она перехватила взгляд Фаррелла и
попросила заварить ей травяного чая. Когда он уходил на работу, она
дремала - пыльно-серая персидская кошка, подрагивая, растянувшаяся на
угреве - а Бен, стуча карандашом, расставлял точки и клял средний класс за
безграмотность.
{Ибо сие обратит нас в безумцев.}
Выходя из дому, Фаррелл буквальным образом налетел на Сюзи Мак-Манус.
Не заметить Сюзи было до опасного легко, так мало места занимала она в
пространстве и так бесшумно обитала в нем. Женщина она была худая, почти
изможденная, и бесцветная - глаза, кожа, волосы - и голос ее, когда она
говорила с кем-либо, кроме Зии, был столь же обескровлен, лишен каких бы
то ни было интонаций. Лишь беседуя с Зией, она обретала какие-то краски, и
Фаррелл, время от времени застававший их наедине, всякий раз изумлялся
тому, насколько она молода. Он довольно быстро установил, что тоже в
состоянии ее рассмешить, но то был единственный доступный ему способ
вызвать ее на подобие разговора, не говоря уж о том, чтобы понять, что она
бормочет в ответ на его вопросы и прибаутки. В этот раз, подхватив ее
прежде, чем она упала, Фаррелл игриво сказал:
- Сюзи, вот уже третий раз я сбиваю вас с ног и наступаю на ваше
поверженное тело. Наверное, теперь я уже просто обязан вас содержать, нет?
Сюзи ответила - насколько он смог разобрать - совершенно серьезно,
обычным ее потупленным шепотком:
- О нет, для этого меня нужно топтать гораздо дольше.
Она резко нагнула и повернула набок голову так что, казалось, еще
чуть-чуть и она посмотрит ему прямо в лицо: была у нее такая манера, но
при всем том, Фарреллу ни единого раза не удалось заглянуть ей в глаза.
Затем она исчезла (другая ее манера), скользнув мимо него к кухонной двери
и растворившись в воздухе, двери еще не достигнув. В тот день на работе у
Фаррелла все валилось из рук.
Немалую часть своей взрослой жизни Фаррелл провел в поисках нового
жилья. В любом другом городе он не стал бы особенно привередничать и
обосновался достаточно быстро. Но образ Авиценны, сложившийся у него
