проснувшись, осознаете, куда вас занесло, вы отыскиваете какую-нибудь
несусветную работу, заводите несколько колоритных знакомств, играете на
лютне, а иногда - на одно письмо - появляется женщина. Потом вы
просыпаетесь где-то в еще и все начинается заново. Вам по нраву такая
жизнь?
Со временем он почти уверил себя, что именно в этот момент их
разговора земля вдруг плавно ушла у него из-под ног, как будто на лестнице
не оказалось ступеньки или в панели плиты, и он, утратив равновесие,
начал, кренясь, заваливаться, словно человек, внезапно вырванный из сна, в
котором он падал куда-то. Но в само то мгновение он лишь поувствовал, как
краснеет, произнося пылкую пошлость:
- Я делаю то, что делаю. И меня это устраивает.
- Да? Это печально.
Она поднялась, чтобы перенести тарелки в мойку. Она все еще безмолвно
смеялась.
- Мне кажется, вы позволяете себе откусывать лишь верхнюю корочку
ваших переживаний, - сказала она, - довольствуетесь тенью. А самого
лучшего не трогаете.
Фаррелл взял лютню, дышавшую, как медленно просыпающееся существо.
- Вот оно - лучшее, - сказал он, начиная играть павану Нарваэса,
которой страшно гордился, потому что сам переложил ее для лютни.
Просвечивающие аккорды, трепеща, соскальзывали с его пальцев. Пока он
играл, вошел Бен, и они кивнули друг другу, но Фаррелл продолжал играть,
пока павана не оборвалась на нежном и ломком арпеджо. Тогда он отложил
лютню и встал, чтобы обняться с Беном.
- Испанское барокко, - сказал он. - В последний год, примерно, я его
много играл.
Бен взял Фаррелла за плечи и потряс - медленно, но с силой.
- А ты изменился, - сказал Фаррелл.
- Зато ты ничуть, только глаза, - ответил Бен.
Зия наблюдала за ними, зарыв руку в мех Брисеиды.
- Занятно, - медленно произнес Фаррелл, - а вот твои глаза нисколько
не изменились.
Он продолжал разглядывать Бена, опасливо, зачарованно и с тревогой.
Бен Кэссой, с которым он дожидался автобуса на утреннем нью-йоркском
снегу, удивительно походил на дельфина, а в едких водах школьного бассейна
он и двигался, как дельфин, легко и игриво. На суше же он, высокий,
сутулый и близорукий, то и дело о что-нибудь спотыкался. Но теперь он
двигался с энергичной сдержанностью Зии, и лоснистая кожа его обветрилась
до суровой прозрачности парусины, а круглое, моргающее лицо - с дельфиньим
лбом, по-дельфиньи клювастое, по-дельфиньи лишенное теней - погрубело,
замкнулось и накопило столько темноты, что хватило бы и на замок
крестоносца. После семи лет разлуки Фаррелл, разумеется, готов был увидеть
и ставшую чище кожу, и первую седину, но мимо этого человека он прошел бы
на улице, и лишь отойдя на квартал, обернулся бы неверяще и изумленно. Тут
Бен по старой библиотечной привычке сунул в рот костяшку левого мизинца, и
Фаррелл машинально произнес:
- Не делай этого. Мать же тебе не велела.
- Если тебе можно щелкать в классе пальцами, да к тому же пальцами
ног, так и я могу грызть мизинец, - ответил Бен.
Зия, подойдя, молча встала с ним рядом, и Бен обнял ее за плечи.
- Это мой друг Джо, - сказал он ей. - Он стаскивает под столом
башмаки и черт знает что вытворяет своими ступнями.
Затем он глянул на Фаррелла и поцеловал ее, и она прижалась к нему.
Немного погодя, она ушла переодеваться, а Фаррелл начал рассказывать
Бену про Пирса-Харлоу и открытый зеленый автомобиль, но рассказ получился
сбивчивым, поскольку Фаррелл толком не спал уже тридцать шесть часов, и
теперь все они на него навалились. Поднимаясь по лестнице на пути в
свободную спальню, он вспомнил о двух недавно разученных пьесах Луиса
Милана, которые ему хотелось сыграть Бену, но Бен сказал, что ониподождут.
- У меня в девять занятия и после еще работа на кафедре. Поспи до
моего возвращения, а потом сможешь играть для нас хоть целую ночь.
- А что у тебя там в девять? - Фаррелл, не раздеваясь, свернулся под
стеганым одеялом и с закрытыми глазами вслушивался в голос Бена.
- Все то же мое универсальное пугало. Это введение в "Эдды", но я
добавил туда щепотку древнескандинавской этимологии, чуточку
скандинавского фольклора, немного истории, родственные литературные
источники и параллели к Писанию. Классический комикс по мотивам Снорри
Стурлусона.
Голос не изменился - слишком медлительный для Нью-Йорка, мягкий
голос, временами вдруг словно проваливающийся в резкую хрипотцу, делающую
его странно похожим на голоса, порой влезающие в междугородние разговоры.
{Когда слышишь, как кто-то переговаривается с Вайомингом или Миннесотой.}
Фаррелл уже заснул - и тут же проснулся, потому что Брисеида облизала
ему лицо. Бен обернулся, чтобы позвать собаку, и последние его слова
пронеслись мимо сознания Фаррелла, едва коснувшись его.
- Ну, так что ты о ней думаешь?
- Чересчур экспансивна, - пробурчал Фаррелл, - но очень мила.
По-моему, у нее глисты.
Он открыл глаза и ухмыльнулся, глядя на Бена.
- Что я могу сказать? У тебя от жизни с ней выросли скулы. Раньше ты
ни одной похвалиться не мог. Мне никак не удавалось понять, на чем у тебя
лицо держится. Это сгодится?
- Нет, - ответил Бен. Добрые, карие, дельфиньи глаза смотрели на
Фаррелла, почти не узнавая его, в них не было ни совместной езды
подземкой, ни Гершвиновских концертов на стадионе Левисона, ни молча
опознаваемых старых шуток и общих словечек. - Попытайся еще раз, Джо. Это
никуда не годится.
Фаррелл попытался еще раз:
- Я испробовал на ней все мои проверенные приемы обольщения, но она
так меня окоротила, что я, боюсь, получил прободение жизнерадостности.
Замечательная женщина. Нам с ней нужно немного привыкнуть друг к дружке.
Руку начало дергать, и он мысленно обругал Зию за то, что она не
оставила ее в покое.
- И ты извини меня, - сказал он, - но я не могу представить вас
вместе. Просто не могу, Бен.
Выражение Бена не изменилось. Фаррелл только теперь углядел шрам под
его левым глазом, неприметный и тонкий, но неровный, словно кожу пропороли
крышкой консервной банки.
- На этот счет не волнуйся, - ровно произнес Бен. - Никто не может.
Внизу звякнул дверной звонок. На три четверти спящий Фаррелл
почувствовал, как Зия пошла открывать - тяжелая поступь ее отдавалась в
кровати. Он пробормотал:
- Иди ты в задницу, Кэссой. Стоит тут, будто школьница младших
классов, которую распирают секреты. Не знаю я, что ты хочешь от меня
услышать.
Бен издал короткий смешок, напугавший Фаррелла едва ли не сильнее
всего, случившегося за утро. Когда они были детьми, Бен, казалось, чаще
всего застывал на самом пороге смеха, зарываясь каблуками в землю от ужаса
перед возможностью счесть что-либо смешным. Фаррелл буквально видел, как
призраки задушенных смешков пылают, витая вкруг тела Бена подобно огням
Святого Эльма.
- Да я, собственно говоря, и сам не знаю. Ладно, спи, после
поговорим.
Он похлопал Фаррелла по укрытой одеялом ноге и направился к двери.
- Ты меня приютишь ненадолго?
Бен обернулся и встал, прислонясь к дверному косяку. {К чему он
прислушивается, на что нацелено все его внимание?}
- С каких это пор ты задаешь подобные вопросы?
- С тех пор, как прошло семь лет, и к тому же в безработном жильце
без планов на будущее радости мало. Я завтра начну искать работу и
какое-нибудь жилье. Это займет пару дней.
- Это займет куда больше времени. Так что лучше затащи свои пожитки в
дом.
- Работы и мест для парковки, помнишь? - сказал Фаррелл. - Я всегда
что-нибудь нахожу. Консервный завод, помощник повара, санитар в больнице,
официант в баре. Билетер в зоосаде Бартон-парка. Чиню мотоциклы. Стелю
линолеум. Я не описывал тебе, как я примазался к их профсоюзу? Господи,
Бен, знали бы люди, каких типов они пускают в свои дома, чтобы им
настелили линолеум!
Бен сказал:
- Я, вероятно, смогу осенью добыть тебе в университете место
преподавателя игры на гитаре. Не мастер-класс, конечно, но и не "Бегом к
моей Лу". Во всяком случае, хуже занятий в погребке "Веселый Птенчик" на
авеню А, не будет.
Фаррелл протянул Брисеиде ладонь, и собака, плюхнувшись на нее
мордой, сразу заснула.
- Да у меня теперь и гитары-то нет.
- А "Фернандес"?
На миг на него уставился тот Бен, какого он помнил: беззащитный,
всегда немного испуганный и бесконечно, безумно честный.
Фаррелл ответил:
- Я его толкнул тому парню, который делал мне лютню. Хотел быть
уверенным, что это серьезно.
- Значит, ты все же сделал что-то необратимое, - Бен говорил
медленно, опустевшее лицо снова напоминало крепость. Фаррелл услышал на
лестнице голос Зии, а за ним другой, помоложе, от боли лишившийся пола.
- Сюзи, - сказал Бен. - Одна из клиенток Зии. Платит ей тем, что
убирается в доме. Она замужем за обормотом, который интересуется только
серфингом и верит, что рак заразен.
- Так она что, действительно психиатр, Зия?
- Консультант. В этой стране ей приходится называть себя
консультантом.
- Это ты так с ней встретился? Ты мне ничего не рассказывал.
Бен пожал плечами на давний, кривобокий манер, дернув головой в
сторону, как птица, когда она ловит рыбу. Он начал что-то говорить, но и
Зия разговаривала с женщиной и медлительный, почти бессловесный ритм ее
голоса, долетавшего из другой комнаты, омывал Фаррелла, мягко раскачивая
его взад-вперед, наплывая и отступая, и вновь наплывая. С каждым
убаюкивающим накатом что-то, почти понятое им о ней, оставляло его, самой
последней ушла каменная женщина с головою собаки.
Бен говорил:
- Вот я и подумал, что ты можешь с таким же успехом, заниматься
работой, которая тебе нравится.
Фаррелл сел и с напористой ясностью произнес:
- Нет, зубчики. На заднем сиденьи, лиловое с зубчиками, - затем
поморгал, глядя на Бена, и поинтересовался: - А с чего ты взял, что мне
нравится преподавать?
Бен не ответил, и Фаррелл продолжал:
- Я потому спрашиваю, что мне это вовсе не нравится. Все, что у меня
получается достаточно хорошо, мне начинает нравиться. Вся эта дребедень,
несусветные работенки. Но я же и не хочу привязываться к ним сильнее, чем
требуется. Несусветные, согласен, так тем они и хороши.
И тут Бен улыбнулся неожиданной, протяжной улыбкой и умиротворяюще
фосфоресцирующие мерцание сдержанного удовольствия вновь завитало вокруг
него.
- Ну вот, - сказал Фаррелл. - Теперь ты вспомнил мою дурацкую шапку с
ушами.
- Нет, я вспомнил твой дурацкий портфель и дурацкую записную книжку,
из которой вечно выпадали листки. И подумал о том, как ты играл, уже
тогда. Я совершенно не мог понять, как ухитрялась такая записная книжка
сочетаться с подобной музыкой.
- Не мог? - переспросил Фаррелл. - Занятно.
Он повернулся на бок, к большому огорчению Брисеиды, и закопался
поглубже в одеяло, подложив под голову руку.
- Господи, Бен, музыка - единственное, что давалось мне без всяких
усилий. Всему остальному приходилось учиться.
III
Ничто в обширном опыте Фаррелла по части омлетов и жареной картошки
не подготовило его к работе у "Тампера". То, чем он здесь занимался,
представляло собой противоположность, абсолютное отрицание, отречение от
поварского искусства: почти вся его работа сводилась к подогреву снулого
фруктового пирога, периодическому доливу воды в булькающие баки с кофе, с
чили и с чем-то оранжевым да к заполнению красных пластиковых корзинок
