биологического бессмертия Фаррелла на несколько съежившихся от страха
дюймов, пропорол взамен обшивку сиденья. Фаррелл резко бросил Мадам
Шуман-Хейнк влево и она, кренясь, понеслась боковой улицей, вдоль которой
строем стояли мебельные склады и юридические конторы. Он вдруг услышал,
как все, что есть незакрепленного в задней части автобуса, со стуком
скачет от стенки к стенке, и подумал: {"Ох, Иисус милосердный, лютня,
сукин ты сын!"}. Новая горесть не позволила ему на протяжении двух
кварталов заметить, что весь транспорт, какой только движется по этой
улице, движется ему навстречу.
- Вот дерьмо, - печально сказал Фаррелл, - ну, кто бы мог подумать?
Пирс-Харлоу скорчился на сиденьи, нелепо всплескивая локтями в
попытках защититься от всего на свете, включая и Фаррелла.
- К обочине или я тебя зарежу. Прямо сейчас. Я серьезно, - он едва не
плакал, под скулами у него разгорались гротескные пятна.
Фургон, украшенный изображеним индейца-виннебаго размером с сельский
аэропорт, заполнил ветровое стекло. Фаррелл сам тихо заскулил, тормознул и
развернул Мадам Шуман-Хейнк на мокром асфальте, тут же бросив ее в ворота
автостоянки. В верхней точке пандуса произошло два важных события:
Пирс-Харлоу вцепился ему в горло, а Мадам Шуман-Хейнк с явным наслаждением
вырубила сцепление (ее старинный фокус, время для выполнения которого она
всегда выбирала с большим тщанием) и принялась понемногу сползать назад.
Фаррелл впился зубами в кисть Пирса-Харлоу и, еще дожевывая ее, как-то
ухитрился вывернуть ручку скоростей, отчего фольксваген задним ходом
метнулся обратно на улицу, попав в кильватер фургону, но при этом, словно
стеклянный шарик, пробив сложенную из козел и ограждавшую рытвину
баррикаду. {Лютня, только не лютня, будь оно проклято.} Со звоном
разлетелась задняя фара, а Пирс-Харлоу и Фаррелл, выпустив друг друга,
завопили в два голоса. Мадам Шуман-Хейнк вновь перескочила на нейтральную
передачу. Фаррелл отпихнул Пирса-Харлоу, кое-как нащупал вторую скорость,
всегда оказывавшуюся не там, где он ее в последний раз оставил, и врос в
акселератор.
На Гонзалес-авеню Мадам Шуман-Хейнк, которой, чтобы развить пятьдесят
миль в час, требовался обыкновенно попутный ветер плюс официально
сделанное за два дня извещение, выскочила уже на шестидесяти. Пирс-Харлоу
выбрал именно этот момент для новой фронтальной атаки и выбрал неудачно,
поскольку Фаррелл в итоге срезал угол вместе со стоявшим на нем торговым
автоматом фирмы "Свингерс-Эксчейндж". Сам же Пирс-Харлоу с ножом, странным
образом торчащим у него из-под мышки, остался лежать на коленях у
Фаррелла.
- Я думаю, тебе все же лучше было заняться программированием, -
сказал Фаррелл. Они неслись по Гонзалес-авеню, снова приближаясь к
скоростному шоссе. Пирс-Харлоу с трудом распрямился, вытер окровавленный
рот и вновь наставил на Фаррелла нож.
- Зарежу, - безнадежно сказал он. - Богом клянусь, зарежу.
Чуть сбавив скорость, Фаррелл указал ему на близящуюся эстакаду.
- Видишь вон ту опору с указателем? Хорошо видишь? Так вот, мне
интересно, успеешь ты выбросить нож прежде, чем я в нее врежусь?
Он сжал губы, изобразил серповидную улыбку, внушавшую, как он
надеялся, мысль, что его сифилитическая переносица замечательно
приспособлена для приема прогнозов погоды с Альфа-Центавра, и
безмятежно-напевным тоном добавил:
- Лысая резина, тормоза не тянут, и останется от тебя на сидении
мокрое место.
Нож со звоном ударился об опору в самый тот миг, когда Фаррелл
все-таки успел увильнуть от нее, пронзительно визжа покрышками и
выворачивая руль, бившийся и скакавший в его руках, как только что
пойманная рыба. Поскольку зеркальца заднего вида у него теперь не имелось,
старый зеленый автомобиль с откинутым верхом, вымахнувший неизвестно
откуда, будто мяч, отбитый бейсбольной битой, внезапно и дико загудел
прямо у него под окном, боком подскальзывая к автобусу, напоминая
астероид, неторопливо одолеваемый безжалостной массой огромной планеты. На
какой-то миг мир для Фаррелла перестал существовать - от него уцелело лишь
безжизненное, как у утопленника, лицо водителя, покрытое рябью,
сжимающееся от ужаса под огромным, похожим на газгольдер шлемом, да
золотые цепи и украшения, каскадом стекавшие с розоватого тела сидевшей
рядом с водителем женщины, да розетка ржавчины вокруг ручки на дверце, да
палаш в руке молодого негра на заднем сиденье, казалось, лениво
оборонявшегося этим оружием от нависавшей над ним Мадам Шуман-Хейнк. Затем
Фаррелл раскорячился на руле и из последних сил утянул автобус вправо,
заставив его визгливо обогнуть еще одну опору и с лязгом замереть почти за
самой спиной зеленого автомобиля, который, выправившись, стрельнул к
Заливу. Фаррелл сидел, наблюдая за негром, победно машущим в тумане своим
палашом, пока машина не скрылась на пандусе скоростного шоссе.
Он с шумом выпустил воздух. До него вдруг дошло, что Пирс-Харлоу уже
довольно давно голосит, лежа на полу бесформенной кучей и конвульсивно
содрогаясь.
- Давай-ка, кончай, вон патруль едет.
Фаррелла тоже трясло и он мельком подумал, что его, пожалуй, вот-вот
вырвет.
Никакой полицейский патруль к ним не ехал, но Пирс-Харлоу умолк -
разом, будто ребенок - гулко сглонул и отер лицо рукавом.
- Вы сумасшедший, самый настоящий сумасшедший, - он говорил
сдавленным глосом, прерываемым обиженной икотой.
- Вот и помни об этом, - увесисто обронил Фаррелл. - Потому что если
ты попытаешься выскочить и подобрать нож, я тебя перееду.
Пирс-Харлоу оттдернул руку от дверцы и с испугом взглянул на
Фаррелла. Фаррелл смотрел мимо юноши, в глазах у него все плыло, и тело
еще колотила дрожь. Наконец, он вновь запустил двигатель и, осторожно
оглядываясь по сторонам, развернул Мадам Шуман-Хейнк. Пирс-Харлоу набрал
воздуху в грудь, намереваясь протестовать, но Фаррелл его опередил:
- Сиди тихо. Утомил ты меня. Просто сиди и молчи.
- Куда это вы собрались? - требовательно спросил Пирс-Харлоу. - Если
в полицию, так...
- Для этого я слишком вымотался, - сказал Фаррелл. - Первое мое утро
здесь за десять лет, я не собираюсь проводить его с тобой в участке. Сиди
спокойно и я заброшу тебя в больницу. Пусть полюбуются на твой язык.
Пирс-Харлоу поколебался, но все же откинулся на спинку сиденья,
коснулся губ и оглядел пальцы.
- Наверное, швы придется накладывать, - обвиняющим тоном сказал он.
Фаррелл ехал на первой скорости, напряженно прислушиваясь к новым,
скребущим звукам, долетавшим из-под автобуса.
- Ну, это еще как повезет. Я лично на большее, чем прививки от
бешенства, не расчитывал.
- А у меня медицинской страховки нет, - продолжал Пирс-Харлоу.
Фаррелл решил, что на это никакой разумный человек ответа от него
ждать не стал бы, и резко поворотил на Пейдж-стрит, внезапно вспомнив о
клинике, расположенной где-то поблизости, и о тихой дождливой ночи, когда
он втащил в приемное отделение Перри Брауна по прозвищу Гвоздодер, плача
от уверенности, что тот уже умер, потому что чувствовал, как тело Перри с
каждым шагом холодеет у него на плече. {Тощий старина Перри. Автомобильный
вор, потрясающий игрок на банджо и первый серьезный колесник из тех, кого
я видел. И Венди на заднем сиденьи, остервеневшая от того, что он снова
попятил ее травку, и все повторяющая, что теперь она за него нипочем не
пойдет. О Господи, ну и денечки же были.} Он напомнил себе - рассказать
Бену, когда он, наконец, до него доберется, про Перри Брауна. {Кто-то
говорил, что он потом растолстел.}
Когда Фаррелл притормозил у клиники, по оловянной закраине неба
быстро расплывалось горчично-серое пятно. Чужак не обратил бы на него
никакого внимания, но Фаррелл все еще способен был признать рассвет над
Авиценной, где бы он его ни увидел. Он повернулся к ссутулившемуся у
дверцы, закрывшему глаза и засунувшему пальцы в рот Пирсу-Харлоу и сказал:
- Ну что же, это был кусок настоящей жизни.
Пирс-Харлоу выпрямился, поморгал, переводя взгляд с Фаррелла на
клинику и обратно. Рот у него сильно распух, но общий тон его внешности
уже восстанавливался и бело-розовая самоуверенность расцветала прямо у
Фаррелла на глазах, будто ящерица отращивала оторванную конечность.
- Господи, - сказал он, - хорош я буду, явившись туда с изжеванным
языком.
- Скажи им, что порезался во время бритья, - посоветовал Фаррелл. -
Или что целовался взасос с собакой Баскервиллей. Всего хорошего.
Пирс-Харлоу покорно кивнул:
- Я только манатки сзади возьму.
Он привстал и скользнул мимо Фаррелла, обернувшегося, чтобы
проследить за его перемещениями. Юноша подобрал свой свитер и принялся
неторопливо рыться в вещах, отыскивая настоящую греческую рыбацкую шапочку
и карманное стерео. Фаррелл, нагнувшийся за бумажником, услышал внезапный,
приятно глухой металлический звук и выпрямился, вскрикнув совсем как
трансмиссия Мадам Шуман-Хейнк.
- Извините, - сказал юноша, - это ведь ваша мандолина, да? Мне очень
жаль.
Фаррелл передал Пирсу-Харлоу его рюкзачок, и молодой человек, сдвинув
дверь, спустился на одну ступеньку, затем остановился и оглянулся на
Фаррелла.
- Ладно, большое спасибо, что подвезли, очень вам благодарен. И
доброго вам дня, хорошо?
Фаррелл, беспомощно дивясь, помотал головой.
- Послушай, и часто ты это проделываешь? Я не из праздного
любопытства спрашиваю.
- Ну, я не зарабатываю таким образом на жизнь, если вы об этом, -
Пирс-Харлоу вполне мог быть игроком университетской команды по гольфу,
защищающим свой любительский статус. - На самом деле, это скорее хобби.
Знаете, как некоторые увлекаются подводной фотографией. Я получаю
удовольствие, вот и все.
- Ты даже не знаешь, как это делается, - сказал Фаррелл. - Что
следует говорить, и того не знаешь. Если ты будешь продолжать в том же
духе, тебя кто-нибудь попросту пристукнет.
Пирс-Харлоу пожал плечами.
- Я получаю удовольствие. Видели бы вы, какие лица делаются у людей,
когда до них начинает доходить. В общем-то, это затягивает, как наркотик -
смотришь на них и знаешь, что ты вовсе не тот, за кого они тебя принимают.
Что-то вроде Зорро, понимаете?
Он спрыгнул на панель и обернулся, чтобы одарить Фаррелла улыбкой,
полной нежных воспоминаний - такой, как будто когда-то, давным-давно, в
стране, где говорят на совсем чужом языке, им выпало вместе пережить
приключение. Он сказал:
- Вам бы тоже стоило попробывать. Да, собственно, вы уже почти
проделали это, вот только что. Так что осторожнее, мистер Фаррелл.
Он аккуратно задвинул дверцу и неторопливо пошел к клинике. Фаррелл
завел Мадам Шуман-Хейнк и осторожно втиснулся в поток машин, идущих из
пригородов Сан-Франциско, уже густеющий, хотя для него, по воспоминаниям
Фаррелла, было еще рановато. {Впрочем, что ты можешь знать? В ту пору
всякий, кто жил на белом свете, селился на Парнелл-стрит и спал до
полудня.} Чего бы там ни волокла под своим днищем Мадам Шуман-Хейнк, решил
он, пусть подождет, пока он доберется до Бена, - вместе с размышлениями о
событиях последнего получаса. Кожу коробило от засохшего пота, и каждый
удар сердца гулко отдавался в голове. В фольксвагене пахло ногами,
одеялами и остывшей едой из китайского ресторана.
Катя по Гульд-авеню на север - {куда, к дьяволу, провалился Тупичок?
Не могли же его снести, мы все там играли, видать, пропустил} - он, хоть и
