только чудом. Самое большее, что мне удавалось, это услать его подальше, в
место, которое вы могли бы назвать лимбом. Мне не хочется распространяться
о нем. Делать там решительно нечего - только стараться заснуть, да ждать,
пока кто-нибудь вызовет тебя по ошибке. И кто-нибудь обязательно вызывает,
- она усмехнулась, неожиданно и мрачно, и добавила: - Он, кстати, всегда
выглядел точь в точь, как сейчас. Мои тела с каждым разом становятся
уродливее и старше, но Никласу Боннеру навеки четырнадцать лет.
- Ему здесь все ненавистно, - сказал Фаррелл, вспомнив первый долгий
крик ужаса в рощице мамонтовых деревьев: {Поспеши же сюда, ко мне,
поспеши, ибо мне холодно, холодно!} Глядя в сторону, Зия кивнула. Фаррелл
продолжал: - Что-то сжимает дом, будто щипцами для орехов. Здесь это не
чувствуется, но в остальных комнатах ощущение тяжкое. Что происходит?
- То самое, - она говорила мирным, почти безразличным тоном. - Со
временем, может быть, через несколько дней, они еще раз попытаются войти в
мой дом и отправить меня туда, куда я прежде отсылала его. Не знаю,
достаточно ли у девочки силы, чтобы проникнуть сюда, в эту комнату. В дом
она, я думаю, войдет, но сюда, может быть, не сумеет.
Она сжала ладонь Фаррелла между своими - квадратными, короткопалыми -
и улыбнулась ему, не прилагая, однако, усилий, чтобы втянуть его к себе
через невидимую границу.
- Господи, Джо, - сказала она, - не смотри на меня так. Все, на что
способен Никлас Боннер, это уничтожить меня во имя некоей справедливости.
Самое-то печальное, что ничего другого он не может.
Однако Фаррелл по-прежнему молча смотрел на нее, и она, легко
вздохнув, отпустила его ладонь.
- Ладно, Джо, иди. Я просто нуждалась в собеседнике, ненадолго.
Теперь мне будет хорошо здесь, спасибо тебе, - произнося это, она
выглядела совсем молоденькой девушкой, трепещущей после первой в ее жизни
серьезной лжи. Фарреллу захотелось обнять ее, но она опять отвернулась, и
он обнаружил, что уже приближается к двери, пытаясь оглянуться назад.
Кто-то в комнате подвывал тоненько и безутешно, Фаррелл решил - Брисеида,
тут же, впрочем, поняв, что это он сам.
Он уже открывал дверь, чувствуя, как заждавшиеся снаружи эфирные
челюсти без спешки смыкаются на нем, когда Зия сказала:
- Останься, Джо. Ничего мне не хорошо. Побудь со мной, пока не
вернется Бен.
Фаррелл встал рядом с ней у окна, они держались за руки, а дом
похныкивал, пел и стонал вокруг воображаемого пузырька ее комнаты.
Фарреллу не хотелось снова выглядывать в окно, но Зия сказала:
- Все в порядке, ты ничего кроме Авиценны не увидишь, обещаю тебе.
Случается, что и я ничего другого не вижу.
И она сдержала слово: высокие окна глядели на памятные крыши и улицы,
на запаркованные машины, на голубую дымку Залива, и люди, знакомые
Фарреллу, копались в садах, выглядя неподвижными, как видимые издали
волны.
- Вот и этого будет мне не хватать, - произнесла она, стоя с ним
рядом. - Что за место, Джо, и как же я буду скучать по нему! Это жирное
тело, ходячая грязная лужа, обманутая всем на свете, этот невероятный мир,
не мир, а несчастный случай, эти люди, которые калечат друг друга куда
охотнее, чем утоляют голод, - о, не существует ничего, ничего, ничего, с
чем бы я не рассталась, чтобы пробыть здесь на десять минут дольше. Вот
увидишь, я оставлю после себя следы когтей, и когда меня выволокут отсюда,
я леса и горы унесу под ногтями. Совершенно идиотское чувство. Я буду вся
в грязи оттого, что цеплялась за вашу глупую планету, и боги станут
смеяться надо мной.
Фаррелл спросил:
- Когда мы любили друг друга, это ведь был не я, верно?
Она не ответила, только прижала к груди его руку.
- Цеплялась за нашу глупую планету?
Зия кивнула, и Фаррелл сказал:
- Я польщен.
И после этого они ждали молча, покуда Бен не вернулся домой.
XVIII
Джулия не позвонила, вместо этого она как-то под вечер пришла к нему
прямо в мастерскую. Фаррелл унюхал ее еще до того, как увидел и,
старательно изобразив на лице сдержанное удовлетворение, выбрался из
машины, в которой он заново обтягивал откидное сиденье. Джулия
остановилась, сохранив между ним и собой расстояние, равное длине
автомобиля, и объявила:
- Я злюсь на тебя не меньше прежнего, но я соскучилась. Нам нужно
поговорить, так что, я думаю, тебе следует прямо сейчас пойти ко мне домой
и приготовить устрицы в марсале. С молодой картошкой и, пожалуйста, с той
замечательной зеленой фасолью под арахисовым соусом. Но злюсь я не тебя
по-прежнему.
Фаррелл ответил:
- А я думаю, что ты чересчур впечатлительна и неблагоразумна. И
прическа у тебя дурацкая. Дай мне десять минут.
Следует отдать Джулии должное, она сказала ему о Мике Виллоузе до
того, как он приступил к готовке; следует проявить справедливость и по
отношению к Фарреллу - он все же приготовил для них обед да еще добавил от
себя фруктовый салат с лимонным соком и йогуртом. Но всякому благородству
положен предел, и поставить перед ней тарелку так, чтобы устрицы не
подпрыгнули, будто воздушная кукуруза, он не смог. Не по силам ему
оказалось и удержаться от такого высказывания:
- Только не подучивай его звонить мне и выпрашивать кулинарные
рецепты, ладно?
- Это всего на неделю-другую - сказала она. - Две недели, самое
большее. Ты-то знаешь, что я не способна выносить чье-либо присутствие в
доме дольше пары недель.
Фаррелл сбрасывал на ее тарелку картофелины, точно глубинные бомбы.
- Джо, врач говорит, что его должны окружать люди, которых он знает,
кто-то, кому он доверяет, пока он не начнет доверять себе и снова не
склеится в одно целое. А сейчас у него практически никого нет, кроме меня.
Его семья вернулась в Коламбус, я им звоню чуть не каждый день. Они
оплатят все больничные счета, пришлют любые деньги, сколько ему
потребуется, лишь бы он не приезжал домой. Ему совершенно некуда деться.
- В общем, эмигрант, живущий подачками из дому, - откликнулся
Фаррелл. - У Никласа Боннера примерно те же проблемы. Да нет, все
правильно. Я пойду, очищу ванную комнату от моего барахла.
Он повернулся, чтобы уйти, но Джулия поймала его за локоть и
развернула к себе лицом.
- Черт побери, Джо, нам с Микой нужно кое-что выяснить. Мы ведь с ним
не расходились, просто на него вдруг накатила эта дурь.
Милая несусветность последней фразы заставила Фаррелла захихикать
против собственной воли, и Джулия рассмеялась тоже, покачав головой и на
мгновение прикрыв ладошкой рот, как научила ее когда-то бабушка.
- Я так и не выяснилачто я к нему чувствовала, - сказала она, - мне
нужно разобраться в этом, потому что я терпеть не могу, когда остаются
висеть концы. И с тобой у нас еще много чего впереди, потому что наши
замечательные отношения только из свободных концов и состоят, и еще
потому, что мы с тобой видели такие вещи, в которые никто другой никогда
не поверит. Так что нам следует вести себя осторожно и стараться не
потерять друг друга, что бы ни случилось. Ты понимаешь, о чем я говорю,
Джо?
- Хотел бы я знать, почему все задают мне именно этот вопрос? -
откликнулся Фаррелл. - Слушай, Джевел, со дня нашего знакомства ты ни разу
не притормаживала, дожидаясь, когда я что-либо пойму. И лучше не начинай,
а то я решу, что ты стареешь. Просто побереги себя и звони мне, если тебе
что-то понадобится. Включая рецепты. Да, и съешь, наконец, эти чертовы
устрицы, столько из-за них шуму было.
Джулия тихо сказала:
- А я и старею.
Когда он уже выходил из ее дома, она придержала его в дверях, глядя
на него с выражением странного, словно голодного призыва.
- Джо, я не собираюсь тебя уговаривать не ходить на Турнир Святого
Кита и все-таки будь осторожен. Кроф Грант погиб, Мика искалечен, я не
хочу больше терять людей, которые мне дороги. Я, наверное, и вправду
старею и дурнею, мне кажется, что мои чувства скудеют одно за другим. Ты
на свой скромный манер человек, такой же кошмарный, как Эйффи, но мне не
хочется, чтобы с тобой случилось что-то плохое, никогда.
На миг она положила голову ему на плечо, потом отступила в дом и
захлопнула дверь.
Последние десять дней перед Турниром Фарреллу стало казаться, что
Лига Архаических Развлечений куда-то исчезла. Не было больше ни учебных
занятий, ни празднеств или танцев, ни дружеских вечеров, на которых
звучали предания и старинная музыка. На улицах Фаррелл замечал только
женщин Лиги да и тех почти исключительно в двух-трех специализированных
мануфактурных магазинах. Лорды их сидели по домам, начищая оружие и
доспехи, с угрюмым усердием сражаясь на задних дворах с размалеванными
чучелами или в спешке организуя таинственные консультации с Джоном Эрне, с
глазу на глаз. Репетируя с "Василиском", Фаррелл обнаружил, что музыканты
ставят двадцать к одному против того, что Богемонд сохранит корону, причем
Бенедиктус де Грифон и Рауль Каркассонский почитались равными фаворитами
со ставками три к одному, а особо рисковые игроки ставят против Гарта де
Монфокон, шансы которого оценивались в десять к одному. При этом каждый
раз оговаривалось, что все пари будут считаться недействительными, если на
поле выйдет Эгиль Эйвиндссон.
- Тут поневоле увлечешься, хотя бы из денежных соображений, - сказал
Фаррелл Хамиду и Ловите Берд. Они смотрели немые фильмы, а по пути домой
остановились, чтобы полакомиться мороженным. - Да и люди все сплошь
знакомые. Я поставил на Симона Дальнестранника, шесть с половиной против
одного.
- Во всяком случае, шансов, что тебя надуют, здесь практически нет, -
заметил Хамид. - Именно на этом турнире.
Фаррелл недоуменно поднял брови.
- А, так вам не сказали? На Турнире Святого Кита все решает случай -
кто с кем будет сражаться, заранее не оговаривается, проигравшему в одном
поединке разрешается биться в другом. При этом любой вправе вызвать
любого, а отвергнуть вызов почти невозможно.
- Милое дело, - сказал Фаррелл. - Выходит, какой-нибудь деревенский
барон может на денек раззадориться, и букмекеру останется только
выброситься в окошко? Сколько я понимаю, именно таким образом Богемонд и
победил в прошлом году?
Ловита покачала головой, попутно преобразуя в небольшой, но полный
губительного соблазна балетный номер заурядное слизывание мороженного с
верхней губы.
- В тот раз девочка изобиделась на папу - то ли он ее погулять не
отпустил, то ли еще чем не потрафил, но только она сделала так, что к
Богемонду никто и подступиться не смог. Я была там. Каждый, кто собирался
сразиться с Богемондом, либо заболевал, либо с ним приключалось какое-либо
несчастье. Фредерик и старина Гарт даже притронутся к нему не смогли, их
мечи попросту выскальзывали из рук и взлетали в воздух. Я там была и все
это видела.
Хамид покивал, подтверждая.
- С того дня она и стала только Эйффи и никем иным.
В эту пору стискивавшая дом Зии чуждая сила иногда ослабевала на
долгие промежутки, но ни разу не исчезла совсем. Фаррелл только дивился,
насколько быстро ему удалось приладиться к перемене давления, хотя каждый
раз, входя с улицы в дверь, он ощущал себя ныряющим глубоко в море, да и
сердце у него, пока он оставался в доме, постоянно покалывало. И тем не
менее, очень скоро такие ощущения стали восприниматься им как еще одна из
особенностей этого невероятного дома, вроде непоседливых окон или комнаты,
