-- Ну, разумеется, вы можете, -- решил за нее Теннингтон. -- Мы будем в
пути не дольше любого пассажирского парохода, и вам будет не менее удобно.
А, сверх того, вы нужны нам, и мы не принимаем отказа.
Итак, было решено, что яхта отплывет в ближайший понедельник.
Два дня спустя после выхода в море, девушки сидели в каюте Газель,
рассматривали фотографии. Это были снимки, сделанные за все время пути,
начиная с отъезда из Америки, и девушки погрузились в их рассматривание,
причем Джэн задавала массу вопросов, а Газель отвечала целым потоком
пояснений, касающихся разных сцен и лиц.
-- А это, -- вдруг сказала она, -- это человек, которого ты знаешь.
Бедный, я часто хотела расспросить тебя о нем, но всегда забывала, когда мы
встречались.
Она держала фотографию так, что Джэн не могла видеть, кто на ней
изображен.
-- Его звали Джон Кальдуэлл, -- продолжала Газель. -- Ты помнишь его?
Он англичанин, встречался с тобой в Америке.
-- Я не помню такого имени, -- ответила Джэн. -- Дай мне взглянуть на
карточку.
-- Бедный, он свалился за борт, когда мы шли сюда вдоль Африки. -- И с
этими словами она протянула карточку Джэн.
-- Свалился за борт. -- Как! Газель! Газель! Не говори, что он утонул.
Газель! Ведь ты шутишь? Скажи, что ты пошутила. -- И прежде чем испуганная
мисс Стронг успела ее подхватить, Джэн Портер упала на пол в обмороке.
Когда Газель привела подругу в чувство, она долго молча смотрела на
нее. Джэн тоже не заговаривала.
-- Я не знала, Джэн, -- натянуто начала, наконец, Газель, -- что ты
знала м-ра Кальдуэлла настолько близко и что его смерть могла нанести тебе
такой удар.
-- М-ра Кальдуэлла? -- переспросила Джэн. -- Неужели ты хочешь сказать,
что не знаешь, кто он?
-- Да, я прекрасно знаю, Джэн, кто он такой -- его звали Джон
Кальдуэлл, из Лондона.
-- О, Газель, как бы мне хотелось верить этому, -- простонала девушка.
-- Хотелось бы верить, но его черты так глубоко врезались в мое сердце и в
мою память, что я узнала бы его в любом месте и из тысячи других. Все могли
бы спутать, но не я.
-- Что ты хочешь сказать, Джэн? -- вскричала Газель, окончательно
встревоженная. -- За кого ты его принимаешь?
-- Ни за кого не принимаю. Я знаю, что это портрет Тарзана от обезьян.
-- Джэн!
-- Я не могу ошибиться. О, Газель, уверена ли ты, что он умер? Нет ли
тут ошибки?
-- Увы, нет, дорогая моя, -- печально ответила она. -- И хотя мне
хотелось бы, чтобы ты ошибалась, но я вспоминаю сейчас сотни маленьких
подробностей, которые тогда не имели для меня значения, потому что я считала
его Джоном Кальдуэллом, из Лондона. Он говорил, например, что родился в
Африке, а воспитывался во Франции.
-- Да, это подходит, -- шепнула Джэн мрачно.
-- Старший офицер, просматривавший его вещи, не нашел ничего,
устанавливающего личность Джона Кальдуэлла, из Лондона. Буквально все его
вещи были куплены или сделаны в Париже. Все, на чем были инициалы, было
помечено буквами "Ж. К. Т." или просто "Т.". Мы думали, что он почему-то
путешествует инкогнито, под первым именем -- К -- Кальдуэлл.
-- Тарзан от обезьян принял имя Жана К. Тарзана, -- сказала Джэн тем же
безжизненным тоном. -- И он умер! О, Газель, это ужасно! Один, в этом
страшном океане! Не верится, чтобы это смелое сердце перестало биться, чтобы
эти сильные мышцы навсегда успокоились и окоченели! Он, который был
олицетворением жизни, здоровья, мужской силы, станет добычей... О! -- Она не
могла продолжать и со стоном, закрыв лицо руками, опустилась, рыдая, на пол.
Долгие дни Джэн была больна и никого не хотела видеть, кроме Газель и
верной Эсмеральды. Когда она вышла, наконец, на палубу, все были поражены
происшедшей в ней грустной переменой. Не было больше прежней живой, веселой
красавицы-американки -- красавицы, пленявшей и радовавшей всех, кто знавал
ее. Вместо нее -- тихая и печальная маленькая девушка, с выражением
безнадежной грусти на лице, выражением, происхождение которого никто, кроме
Газель Стронг, не мог объяснить.
Остальные прилагали все усилия, чтобы развлечь и развеселить ее, но все
было напрасно. Иногда веселому лорду Теннингтону удавалось вызвать бледную
улыбку на ее лице, но по большей части она сидела молча, глядя широко
раскрытыми глазами на океан.
С началом болезни Джэн Портер яхту начали преследовать несчастья.
Сначала испортилась машина, и яхта два дня носилась по ветру, пока не
произвели починку. Потом неожиданно налетел шквал и снес с палубы буквально
все, что могло быть снесено. Наконец, двое матросов затеяли в кубрике драку,
и один был тяжело ранен ножом, а другого пришлось заковать в кандалы.
Наконец, помощник капитана свалился ночью за борт и пошел ко дну раньше, чем
ему успели оказать помощь. Яхта крейсировала на месте часов десять, но не
было ни малейшего признака упавшего в море человека.
После всех этих бед все, и команда, и гости, были в мрачном,
подавленном состоянии. Все боялись, что худшее еще впереди, особенно моряки,
вспоминавшие всякого рода страшные предзнаменования, которые имели место в
первой половине пути, и которые сейчас они считали предвестниками какой-то
страшной грядущей трагедии.
Недолго пришлось ждать зловещим пророкам. На вторую ночь после гибели
помощника капитана, около часа ночи, страшный толчок, от которого
содрогнулась вся яхта от носа до кормы, выбросил из постелей и коек спящих
гостей и команду; машина остановилась.
На несколько мгновений яхта повисла под углом в сорок пять градусов,
потом с жалобным, душераздирающим стоном опустилась на воду и выпрямилась.
Немедленно все мужчины, а вслед за ними и женщины, выбежали на палубу.
Хотя ночь была туманная, но ветра не было, море было спокойно, и было
достаточно светло, чтобы различить на воде у самого носа какую-то черную
массу.
-- Наносной остров, -- коротко объяснил офицер, стоявший на вахте.
В это время на палубу выбежал машинист, разыскивая капитана.
-- Заплата, которую мы наложили на котел, сорвана, -- заявил он, -- и
от носа судно быстро наполняется водой. Еще через минуту прибежал снизу
матрос.
-- Господа! -- кричал он, -- внизу весь киль сорван. Яхта не
продержится и двадцати минут.
-- Молчи! -- заорал Теннингтон. -- Леди, спуститесь вниз и соберите
немного вещей. Дело, может быть, и не так плохо, но придется, возможно,
перейти в лодки. Лучше быть наготове. Не медлите, пожалуйста. А вы, капитан
Жерольд, будьте добры послать в трюм кого-нибудь, понимающего, чтобы точно
установить степень опасности. Тем временем надо приготовить лодки.
Ровный низкий голос владельца значительно успокоил всех, и каждый
занялся своим делом. К тому времени, как женщины вернулись на палубу, лодки
были снаряжены, а вслед за тем вернулся офицер, который осматривал
повреждения. Но его мнения уже и не требовалось в подтверждение того, что
конец "Леди Алисы" близок.
-- Итак, сэр? -- спросил капитан, видя, что офицер колеблется.
-- Мне не хотелось бы пугать дам, сэр, -- отвечал тот, -- но пробоина
так велика, что, по-моему, мы не продержимся и двенадцати минут.
За последние пять минут "Леди Алиса" начала быстро погружаться носом,
корма уже поднялась высоко, и на палубе трудно было устоять на ногах. При
яхте было четыре лодки, их нагрузили и спустили благополучно. Пока они
быстро удалялись от маленького судна, Джэн Портер оглянулась, чтобы еще раз
посмотреть на яхту. В это самое время раздался сильный взрыв, треск и
шипение внутри судна -- котлы взорвались, и от взрыва разлетелись
перегородки и переборки; корма быстро поднималась все выше; на мгновение
яхта замерла в вертикальном положении, в виде огромной колонны,
поднимающейся прямо из глубины океана, потом быстро погрузилась головой
вперед.
В одной из лодок славный лорд Теннингтон сморгнул слезу -- для него не
так важно было, что целое состояние погружается в воду, больно было
расставаться с дорогим прекрасным другом, которого он нежно любил.
Наконец, долгая ночь кончилась, и солнце тропиков зажгло гребни плавно
катящихся волн. Джэн Портер слегка задремала, яркие солнечные лучи разбудили
ее. Она огляделась кругом. В лодке, кроме нее, были три матроса, Клейтон и
Тюран. Она оглянулась назад, ища другие лодки, но ничто не нарушало
страшного однообразия водной пустыни -- они были одни в маленькой лодочке на
огромном Атлантическом океане.
XIV
СНОВА В ПЕРВОБЫТНОЕ СОСТОЯНИЕ
Когда Тарзан упал в воду, первой его мыслью было от плыть подальше от
парохода и от его опасных винтов. Он знал, кому он обязан своим настоящим
положением, и когда лежал на воде, чуть помогая себе руками, то больше всего
был огорчен тем, что так легко дал Рокову обойти себя.
Он лежал таким образом некоторое время, глядя, как постепенно
уменьшались и исчезали в отдалении огни парохода, и ему даже в голову не
пришло крикнуть о помощи. Он никогда не обращался ни к кому за помощью, и
ничего нет удивительного, что не подумал об этом и сейчас. Всегда он
рассчитывал только на собственную смелость и находчивость, да и не было у
него, со времени Калы, никого, кто мог бы отозваться на его зов. Когда он
спохватился, было уже поздно.
Один шанс из ста, думал Тарзан, что меня подберут, еще меньше шансов
самому добраться до земли. Чтобы не потерять ни одного шанса, он решил
медленно плыть по направлению к берегу, может быть, скоро пройдет
какое-нибудь судно.
Он легко взмахивал руками, далеко загребая, пройдет много часов, пока
эти мощные мышцы почувствуют усталость. Ориентируясь по звездам, он медленно
продвигался вперед; заметил, что ему мешают сапоги, и сбросил их. За ними
пошли брюки, и он сбросил бы пиджак, если бы не вспомнил, что в кармане у
него драгоценные документы. Чтобы успокоиться за них, он пощупал рукой, но,
к величайшему его смущению, их не оказалось.
Теперь он понял, что не только из-за мести сбросил его Роков, а потому,
что снова овладел бумагами, которые Тарзан отобрал у него в Бу-Сааде.
Человек-обязьяна послал проклятие и сбросил в Атлантический океан пиджак и
рубаху. Еще немного -- и он освободился от остальной одежды и поплыл к
востоку, ничем не стесняемый.
Звезды бледнели при первых лучах рассвета, когда прямо впереди себя он
увидел на воде какую-то черную массу. Несколько сильных взмахов привели его
к ней, -- это было днище корабельного остова. Тарзан взобрался на него, ему
хотелось отдохнуть, по крайней мере, до тех пор, пока совсем рассветет. Он
не думал оставаться здесь долго -- в жертву жажде и голоду. Если умирать, то
лучше умереть действуя, делая какие-нибудь попытки спастись.
Море было спокойно, и плавно покачивался остов, убаюкивая пловца, не
спавшего вот уже двадцать часов. Тарзан от обезьян свернулся на покрытых
тиной досках и скоро заснул.
Горячие солнечные лучи разбудили его задолго до полудня. Первым
ощущением, заговорившим в нем, была жажда, выраставшая до размеров
настоящего страдания, по мере того, как к нему возвращалось сознание. Но
скоро и жажда была забыта в радости, которую ему доставили два открытия,
сделанные одновременно: кругом плавала масса обломков и между ними
перевернутая вверх дном спасательная лодка, а к востоку на горизонте смутно
маячил отдаленный берег.
Тарзан спустился в воду и поплыл между обломками к спасательной лодке.
Прохладные воды океана освежили его почти так же, как это сделал бы стакан
