роили ее еще при Ежове. Подобные частенько показывают в американских
фильмах: шесть-семь этажей и общий коридор. Впечатляет...
Спустя много лет другой узник Лефортова, Александр Солженицын, напи-
шет: "Знаменитый лефортовский корпус буквою "К" - пролет на все этажи,
металлические галереи, регулировщик с флажками. Переход в следственный
корпус. Допрашивают попеременно в разных кабинетах..."
Сколько же судеб изломано в твоих стенах, Лефортово?.. В первой моей
тюремной камере ждала неожиданность: двое охранников. Это что-то новое,
решил я. В рассказах друзей и знакомых такого не было. У двери тоже был
выставлен пост. Камера представляла собой клетушку шесть шагов в длину и
метра два в ширину. Зарешеченное окно было довольно высоко, и увидеть,
что происходит за ним - невозможно. Привинченная кровать, умывальник и,
так сказать, санузел. Обычное "жилище" заключенного.
"Соседи" мои примостились на табуретках рядышком. Оба были в штатском
и менялись через каждые четыре часа. Мне до сих пор непонятно, зачем все
это было нужно: двойной пост в камере, двойной - у двери...
Ордер на арест мне так и не предъявили. На допросы тоже не вызывали.
Несколько раз пытался заговорить с охранниками. Безрезультатно. Лишь од-
нажды один из них не выдержал:
- Ну, что ты к нам пристаешь? Мы - охрана. Сказали нам сидеть тут, мы
и сидим. Мы же тебя не беспокоим?
Я понял, что говорить бесполезно. Скорей всего они действительно ни-
чего не знали. Недели через две мне все это надоело и я поднял скандал:
"Почему я здесь нахожусь? Почему мне до сих пор не предъявлен ордер на
арест?"
Спустя некоторое время дверь открылась, и в камеру вошел капитан:
- Чего вы добиваетесь?
- Если мне не будет предъявлен ордер на арест, я начну вести себя не
так, как вел до сих пор, - отвечаю.
- Попробуйте... - прошипел он угрожающе. И я не выдержал. Сказалось,
наверное, нервное напряжение последних месяцев. Я ударил, а он не успел
отшатнуться.
Меня тут же избили и связали. Через час пришли люди в белых халатах и
развязали меня, предупредив, что посадят в карцер.
Я решил больше ни с кем не разговаривать и отвернулся к стене.
В это время в камеру вошли несколько человек в штатском и два полков-
ника: - Вот постановление о вашем аресте. Я взял протянутую мне бумагу.
"В связи с участием в антигосударственном заговоре..." Перечитал еще
раз. Ни подписи, ни печати... По тем же многочисленным рассказам я знал,
что в таких документах непременно должна быть подпись прокурора. - Это
филькина грамота, а не документ. Полковник побагровел:
- Будете шуметь, придется повторить все сначала. И я решил, что те-
рять мне больше нечего: - Хотите бить - бейте, а чтобы вам было легче, я
начну первым.
Я действительно ударил первым, но ответа, как ни странно, не последо-
вало.
Оба полковника вместе с сопровождающими ушли. Часы у меня отобрали
раньше, и я даже не знаю, когда меня повели на первый допрос. Четверо
охранников шли рядом. Мы прошли какими-то коридорами, и я понял, что по-
пали в другое здание. Впереди шел человек с флажками и периодически по-
давал какие-то сигналы, надо полагать, чтобы никто нам не встретился.
Это тоже, я знал, обычная тюремная практика.
Пройдя мимо многих дверей, попали в большой кабинет. Письменный стол,
кресло, рядом - маленький столик. В стороне сидели несколько человек -
генералы и люди в штатском.
Предложили сесть. Я промолчал.
- Вы привлекаетесь по делу контрреволюционного заговора, направленно-
го на свержение советского строя и восстановление капитализма...
Весь смысл случившегося лишь начинал в полной мере доходить до меня.
"Террористическая организация", "шпионаж в пользу английской разведки",
"аппаратура связи нами изъята", "нелегальные связи", "вы изобличены"...
Выходит, я заговорщик и английский шпион. Неужели они сами верят в
то, что сейчас говорят? Тогда кому и зачем все это надо?
Позднее я узнал, что у меня дома был изъят тренажер - не передатчик!
Радиолюбители знают, что когда долго не тренируешься - теряешь навыки,
поэтому я всегда старался выкраивать время для тренировок. Когдато этот
тренажерный комплекс я сделал своими руками, не предполагая, что он ста-
нет "вещдоком" в моем же "деле".
Эксперты конечно же моих будущих следователей разочаровали: "Да какой
это передатчик... Обычный тренажер". Но об этом я позднее узнал.
А тогда я выслушал до конца всю эту галиматью и сказал:
- Я все же хотел бы видеть документ... Мои слова вызвали бурную реак-
цию:
- Мы не обязаны вам показывать никакие документы, - произнес с метал-
лом в голосе один из присутствующих.
- В таком случае, - говорю, - я не обязан отвечать на ваши вопросы.
Пока мне официально не предъявят обвинение и я не узнаю наконец почему
здесь нахожусь, никаких разговоров с вами вести не буду.
Тут же услышал:
- В камеру!
Я повернулся и вышел.
Как ни странно, в свою камеру я уже не попал. Меня почему-то привели
в другую. Через два дня - в третью, затем в четвертую... Причем всегда
меня переводили в новую камеру после отбоя. Только ляжешь, поднимают.
Так продолжалось довольно долго с интервалом в два-три дня.
Еще один тюремный трюк, решил я. Прошло еще дней десять, и меня выз-
вали на допрос. Сразу же обратил внимание, что в кабинете людей помень-
ше. Кроме уже знакомых, вижу новые лица.
- Я - генерал-лейтенант Китаев, заместитель Генерального прокурора, -
представился один из военных и тут же подал мне бумагу. Те же несусвет-
ные обвинения, но уже с подписью: генерал-лейтенант Китаев.
- Распишитесь!
Я отказался.
- Нет, вы все же распишитесь, что ознакомлены. Я взял ручку и напи-
сал: "Ознакомлен со вздорным документом. Берия".
Китаев усмехнулся:
- Вы даже представить себе не можете, какими доказательствами распо-
лагает следствие... Если вы хотите сохранить свою жизнь, то должны сами
рассказать о своей антигосударственной деятельности, и это убедит нас,
что вы действительно раскаиваетесь... Речь уже шла о жизни.
Мое молчание, видимо, расценили по-своему. Тут же подключились ос-
тальные:
Вы так молоды... Мы настроены помочь вам, и ваша задача правильно это
понять, Серго Лаврентьевич. Вы должны облегчить нам нашу задачу и помочь
тем самым в первую очередь самому себе...
Я решил, что агрессивно вести себя больше не стоит - нельзя подда-
ваться ни на какие провокации. Конечно же по происшествии времени я по-
нял, что в первые дни пребывания в тюрьме вел себя просто глупо. Не сто-
ило ввязываться в драки. Возможно, от меня этого и ждали...
Выслушав их, я сказал:
- У меня к вам одна-единственная просьба - обоснуйте свои обвинения.
То, что вы говорите, никакого отношения ко мне не имеет.
- К вам, возможно, и не имеет, - услышал в ответ. - Вы действительно
не организатор заговора... Организатор - ваш отец. Кстати, он уже дал
соответствующие показания. Ваша мать тоже созналась во всем. Так что де-
ло теперь только за вами, Серго Лаврентьевич...
- Что ж, тогда я требую очной ставки. Кажется, в таких случаях это
разрешено?
И начались ежедневные допросы. Рукоприкладства они не допускали, но
когда поняли, что ни на какие другие темы, кроме своей работы, я гово-
рить не намерен, начали давить морально.
Когда речь заходила о так называемой антигосударственной деятельности
моих родителей, я вновь и вновь требовал показать мне протоколы допросов
с их признанием и провести очную ставку. Следователи обрывали:
- Вы о себе позаботьтесь!
Все это продолжалось неделями.
Не хочу утомлять читателя деталями. Скажу лишь, что все обвинения,
звучавшие на допросах, никаких фактов под собой не имели. Все сводилось
к моему участию в мифическом заговоре.
- Мне очень трудно опровергать ваши обвинения, - говорил я. - Давайте
перейдем к конкретным фактам.
Все более наглел Китаев. Он то и дело оскорблял и меня, и моего отца.
Однажды, когда он попытался сказать что-то нехорошее о моей матери, я
прервал его:
- Учтите, я не прикован к стулу... Предупреждаю: еще одно слово в ад-
рес матери - и я вас изуродую... Он взорвался:
- Я тебе, гаденыш, устрою здесь такую жизнь, что ты меня, пока жив,
помнить будешь. Но это, поверь, будет недолго...
Запомнилось...
Мы помолчали, он успокоился и вновь начал меня убеждать, что некие
очень высокопоставленные люди дали ему указание вытащить меня из тюрьмы,
если я соглашусь сотрудничать со следствием. Видя, что ничего не может
добиться, стал "давить":
- У тебя ведь ребенок скоро должен родиться... А вообще-то можно сде-
лать, что он и не родится...
Почти месяц он бился со мной, пытаясь сломить. Обещал, что если я дам
показания на отца, меня тут же отпустят к семье и восстановят на работе,
что меня и мою семью никто не будет преследовать.
Тогда же мне начали не давать спать. Я убедился, какая это тяжелая
пытка. Когда дней пять-шесть не спишь, это ужасно. Только начинаешь за-
сыпать - будят. И при этом ничего не говорят.
Когда бьют, остаются, как правило, синяки. Здесь же никаких следов.
Физически я был очень сильным человеком, и этого, видимо, мои тюрем-
щики не учли и перестарались. После первой недели пыток я находился в
таком состоянии, что все равно засыпал, как бы меня ни трясли. Видя мое
полуобморочное состояние, они, наверное, поняли, что я на пределе. Поя-
вились тюремные врачи...
Китаева я больше не видел - меня передали новому следователю. Им ока-
зался заместитель Генерального прокурора Камачкин.
Этот на мою "антигосударственную деятельность" особенно не напирал:
- Потом вы сами об этом расскажете, а меня больше интересует, как вы
стали ученым, доктором наук. Отец ваш - человек безграмотный, да и вы
ведь такой же...
С месяц у нас такие разговоры шли. Впрочем, говорил в основном он. Но
однажды я, видимо, его крепко обидел:
- Вы, разумеется, можете писать все, что вам вздумается. Подписывать
я ничего не стану. У вас была возможность в этом убедиться. Но коль уж
пишете, то старайтесь хотя бы без грамматических ошибок это делать, да и
построение фраз у вас, мягко говоря, нелитературное.
От такой наглости Камачкин опешил. Пришлось показать его ошибки.
Видимо, он параллельно допрашивал и людей, которые со мной работали,
- Микояна, Туполева, Лавочкина, Королева... Время от времени он провоци-
ровал:
- Вы вот на все лады мне их расхваливаете, а они говорят о вас только
плохое. К чему бы это, Серго Лаврентьевич?
Все это было ложью. Когда я уже работал на Урале, все эти люди под
тем или иным предлогом побывали у меня и рассказали, как их заставляли
давать показания на меня и моего отца. Ни один не сказал того, чего от
них ждали.
Сначала их начали вызывать в ЦК, затем в прокуратуру. Но и это не по-
могло.
Уже после освобождения друзья рассказали мне, как в организации, где
я был Главным конструктором, устроили партийное собрание. Как выясни-
лось, "высокий гость", заведующий Оборонным отделом ЦК, имея прямое по-
ручение Хрущева и Маленкова, приехал специально по этому случаю. Моим
товарищам предложили заклеймить меня позором и исключить из партии.
Собрание шло три дня. Как ни "давили" на моих товарищей и бывших под-
чиненных, никто не сказал, что я оказался на своей должности благодаря
связям, а именно этого и добивался партийный аппарат.
Партийное собрание отказалось голосовать за мое исключение из партии.
Это пришлось сделать самому ЦК. Случай беспрецедентный. Мало того, спе-
циальным решением Совета Министров СССР были проведены повторные испыта-
ния всех систем, где я являлся Главным конструктором. В них участвовали
наряду с военными члены специальной комиссии, созданной ЦК КПСС. Так
сказать, на предмет возможного вредительства. Найдись люди, которые за-
хотели бы меня "подставить", сделать это было в той обстановке очень
