просто. Техника ведь такая вещь, что два-три пуска "завалить" нетрудно.
Но и здесь ни одного подлеца не нашлось. Все испытания прошли успешно,
подтвердив годность и необходимость созданного нами оружия.
Анатолий Иванович Савин, ныне Генеральный конструктор и академик,
академик Расплетин, после меня он стал Главным конструктором в нашей ор-
ганизации, Бункин, ныне академик, член президиума Академии наук, Шаба-
нов, мой заместитель, впоследствии - генерал армии, заместитель министра
обороны СССР, другие товарищи... С большинством из них у меня до сих пор
сохранились и личные, и деловые связи. Все они продолжают работать, за-
нимая командные посты в военной технике. Я до сих пор благодарен им за
все, что они для меня сделали. Своими действиями эти порядочные люди до-
казали, что, несмотря на все вздорные обвинения, я - честный человек,
работавший на свою страну. Это они, не боясь за свою карьеру, в те труд-
ные для меня дни открыто заявили: "Мы ему верим. Если он действительно в
чем-то виноват, пусть скажет об этом сам. Пусть выступит на этом партий-
ном собрании".
Ничего этого, разумеется, я тогда не знал. Ни газет, ни радио в каме-
ре не было. О том, что происходит за стенами тюрьмы, охранники тоже не
говорили.
Что можно было еще устроить в моем положении? И я решил объявить го-
лодовку. Видимо, с подобным в Лефортовской тюрьме сталкивались не раз.
Ввалились несколько мужиков, связали, надели на ноги какие-то кандалы и
стали вливать через кишку с воронкой бульон. Так повторялось несколько
раз. Но я понял, что должен бороться.
Изо дня в день мне говорили одно и то же. Вспомнили как-то мой ради-
отренажер: - Вы поддерживали связь с Лондоном... Когда специалисты дали
заключение, что в лучшем случае этот генератор сигналов можно использо-
вать на расстоянии ста метров, переменили тему. Я понял: если бы мои
следователи действительно хотели что-то выяснить, вопросы их были бы со-
вершенно иными.
В один из дней, когда меня повели на допрос, в кабинете следователя я
увидел Георгия Максимилиановича Маленкова. Член Президиума ЦК КПСС,
Председатель Совета Министров СССР - в Лефортово... Зачем?
Говорили мы с ним с глазу на глаз. Хотя, уверен, запись велась - все
кабинеты тюрьмы были оборудованы соответствующим образом.
Маленков сразу сказал, что приехал сюда только изза меня.
Если коротко, разговор состоялся между нами такой. Маленков сказал,
что он и его коллеги считают, что как член партии и полезный член об-
щества я просто обязан дать те показания, которые от меня требуются.
"Это нужно". Такие вещи, сказал, в истории нашего государства уже быва-
ли. Это позволит сохранить мне жизнь и встретиться с моей семьей.
Я поблагодарил его за заботу, но сказал, что не могу выдумать то, че-
го не было. Вымаливать себе жизнь ценой предательства отца и матери я не
могу. Думаю, сказал, вы, Георгий Максимилианович, должны понять, что это
было бы подлостью. Маленков не стал продолжать разговор:
- Ты подумай... Я недельки через две-три еще заеду к тебе, и мы пого-
ворим.
"Соседей" из моей камеры уже убрали. Я лежал и думал, что за всем
этим стоит. Зачем приезжал ко мне Маленков? Уговорить меня подписать эти
дурацкие бумаги? Глава правительства нуждается в моем признании?
Я уже догадывался, что Маленков - друг дома! - давно предал моего от-
ца.
Допросы, на которые меня вызывали ежедневно, стали носить несколько
странный характер. Следователь спрашивает, слышал ли я такую-то фамилию.
Слышали? А в связи с чем? Хорошо. А такую? Не слышали? Хорошо. Бывал ли
у вас дома такой-то? Бывал... Никакой системы здесь явно не было. Мален-
ков действительно приехал еще раз.
- Ну, как?
Помолчал.
- Хорошо. Может, в другом ты сможешь помочь? - как-то очень по-чело-
вечески он это произнес. - Ты что-нибудь слышал о личных архивах Иосифа
Виссарионовича?
- Понятия не имею, - отвечаю. - Никогда об этом дома не говорили.
- Ну, как же... У отца твоего тоже ведь архивы были, а?
- Тоже не знаю, никогда не слышал.
- Как не слышал?! - тут Маленков уже не сдержался. - У него должны
были быть архивы, должны! Он явно очень расстроился.
Я действительно ничего не слышал о личных архивах отца, но, естест-
венно, если бы и знал что-то, это ничего бы не изменило. Все стало пре-
дельно ясно: им нужны архивы, в которых могут быть какие-то компромети-
рующие их материалы.
Я знал от отца, что Сталин держит в сейфе какието бумаги. Но его уже
нет в живых, и где его личный архив, мне неизвестно. Словом, я ждал, что
Маленков скажет дальше. Он поднялся.
- Ну, что ж, если ты сам себе помочь не хочешь... Не договорив, по-
вернулся и вышел. Это была наша последняя встреча. Больше Маленкова я
никогда не видел.
Поздней зимой, уже после так называемого суда над моим отцом (о том,
что следствие закончено и группа сотрудников МВД расстреляна, я конечно
же не знал, потому что не получал никакой информации извне), меня пере-
вели из Лефортовской тюрьмы в Бутырку. Здесь камера была побольше. Три
привинченных к полу кровати стояли с одной стороны, три - с другой. На
ту, что ближе к двери, бросили какой-то тюфяк, усилили освещение. Я ос-
тался один.
В Лефортово меня на прогулку не выводили, только на допросы да в ба-
ню. Здесь получасовые прогулки в тюремном дворике были ежедневными.
Находился я в Бутырке под так называемым номером, так же, как до это-
го в Лефортово. Мне об этом не говорили, но я слышал, как охрана говори-
ла обо мне: "Второй номер отказался выходить на прогулку". Почему именно
второй, не знаю до сих пор.
Тогда я действительно отказался выходить на прогулку, так как чувс-
твовал недомогание. Очевидно, тюремная администрация расценила это как
своеобразный протест. Вскоре пришел какой-то большой тюремный начальник
в форме полковника. - Почему вы отказываетесь выйти на прогулку?
Больны? Поймите, для вас же хуже. Даже если вы себя плохо чувствуете,
лучше побыть на воздухе.
Я объяснил им, что ни о каком протесте речь не идет и я действительно
плохо себя чувствую.
- Тогда я вызову врача, - сказал, уходя, полковник. Вскоре пришел
врач:
- У вас грипп. Мы переведем вас в госпиталь. Я отказался.
- Останусь здесь. Если можно, дайте лекарство. Лекарство мне принес-
ли.
В Лефортовской тюрьме охранники не знали моей фамилии. Здесь, видимо,
все же узнали. Как-то один из надзирателей шепнул:
- Все нормально будет, жить будешь! С тебя номер сняли.
Со стороны этих людей отношение было вполне нормальным. У них глаз
наметан, и они довольно быстро разбираются, кто перед ними.
Я не хамил, по крайней мере кому не надо... Вел себя с достоинством.
Вставал, делал зарядку, обливался холодной водой. Это людей, наверное,
тоже располагает. Надзиратели видели: нормальный человек. Так и относи-
лись.
Слухи, видимо, ходили, но одно дело сказки слушать, другое изо дня в
день видеть своими глазами этого "врага народа".
Разрешили даже пользоваться библиотекой, чего раньше не было. К стыду
своему, раньше я ни одной работы Ленина до конца дочитать не мог, а в
тюрьме проштудировал полностью. Время было...
А главное, мне принесли массу технической литературы и даже логариф-
мическую линейку, необходимые для работы справочники.
До ареста я занимался разработкой системы для подводного старта бал-
листической ракеты. Военные моряки знают, что колебания волн не должны
изменять параметров полета. Над этим я и работал. У меня сохранились до
сих пор некоторые странички с расчетами, сделанными в Бутырке, - мне их
вернули потом. Сами чертежи отправили в Свердловск, и они тут же пошли в
работу, а некоторые наброски остались.
Но прежде чем мне разрешили заниматься любимым делом, прошло немало
времени. Все те же монотонные допросы, конвой... А весной как-то выводят
на расстрел. Шесть или семь автоматчиков, офицер. Поставили к стенке,
прозвучала команда. Кроме злости, уже ничего не осталось. Идиоты, гово-
рю, вы - свидетели, вас точно так же уберут...
Лишь позднее узнал, что весь этот спектакль был разыгран для мамы.
Она стояла у окна тюремного корпуса - ее все это время держали в Бутырке
- и все сверху видела.
- Его судьба, - сказали ей, - в ваших руках. Подпишите показания, и
он будет жить.
Мама была человеком умным и понимала, что может случиться после тако-
го "признания".
Когда она оттолкнула протянутую бумагу, охрана оторопела.
Для мамы это зрелище окончилось обмороком, а я тогда поседел. Когда
охрана увидела меня, я понял по их лицам, что выгляжу не так. Посмотрел
в зеркало - седой... Такая история...
После того случая с мнимым расстрелом меня рассекретили и ослабили
режим. Появилась какая-то надежда.
И хотя я находился, как и прежде, в одиночке и не имел никакой связи
с внешним миром, чувствовал: чтото должно измениться.
Допросы приняли характер бесед. Заместитель Генерального прокурора
Цареградский сказал мне, что ведет следствие по делу моей матери, а
позднее признался, что оформлял протоколы допросов моего отца, которые
якобы проводились.
В последнюю нашу встречу в тюрьме сказал: - Сделайте что-нибудь хоро-
шее, обязательно сделайте. Докажите, что все это... Эти слова я запом-
нил.
Ну, что хорошего может видеть заключенный в прокуроре? А я его из-за
одной этой фразы "Сделайте... Докажите..." запомнил как порядочного че-
ловека. Он очень напоминал русского прежнего судейского чиновника. Я
чувствовал, что он понимает: все это чистой воды блеф. И конечно же зла
не хотел. Из разговоров с мамой я знаю, что и с ней он вел себя на доп-
росах очень корректно. Однажды сказал:
- Нина Теймуразовна, я вынужден задать вам вопрос о женщинах-любовни-
цах вашего мужа.
Мама к подобным вопросам других следователей привыкла. Ее постоянно
убеждали, что Берия - разложившийся человек, и требовали: не покрывайте
его!
Мама ответила Цареградскому, как отвечала и остальным:
- Я прожила с ним всю жизнь и хорошо знаю его с этой стороны, а вы
пытаетесь убедить меня в обратном. В то, что вы говорите, я не верю, как
не верю и во все остальное.
Как и мне, ей не смогли предъявить за все полтора года нашего одиноч-
ного заключения ни одного документа, компрометирующего в чем-либо отца.
Последние месяцы в Бутырке я продолжал работать над своим проектом, и
неожиданно для меня его проверила специальная комиссия, которая и вынес-
ла решение: вещь интересная, надо реализовывать.
Позднее системой, созданной мною в московской тюрьме, будут оснащены
все отечественные ракетно-ядерные подводные лодки.
Мое бессрочное заключение завершилось. Однажды - а прошло уже полтора
года после ареста - меня привезли на Лубянку. Зачем - я не знал.
Пройдя коридорами высокого серого здания на площади Дзержинского, как
она тогда называлась, я оказался в кабинете Председателя КГБ Серова.
Кроме хозяина, там находился и Генеральный прокурор СССР Руденко. Я уз-
нал его: он два или три раза присутствовал на моих допросах. Сам, прав-
да, вопросов не задавал - сидел в сторонке.
Из официальных источников:
Роман Рудепко. С 1953 года - Генеральный прокурор СССР, с 1956 - кан-
дидат в члены ЦК КПСС. Герой Социалистического Труда.
Родился в 1907 году в Черниговской области. В органах прокуратуры с
1925 года. В 30 лет стал прокурором Донецкой области, после освобождения
Украины - прокурор республики. Главный обвинитель от СССР на Нюрнберг-
ском процессе.
В кабинете Серова Руденко объявил мне, что Советская власть меня по-
миловала.
- Извините, - говорю, - но я ведь и под судом не был, и оснований для
суда не было. О каком же помиловании идет речь?
Руденко вскипел и начал говорить о заговоре. Но тут его перебил Се-
ров:
- Какой там заговор! Не морочь ему голову! Хватит этого вранья. Да-
