затем утонули в нем опять, -- и Франца бросили на странный желтый пол. Все,
кроме зеленоглазого, куда-то делись, а желтый пол, заколебавшись под ними,
зачем-то полетел.
И в этот самый миг Звук оборвался на высшей точке фортиссимо и умолк.
-- Почему ты не застрелил ее?
Раскинув руки и ноги, Франц лежал на полу кабины едущего вверх Лифта.
Рот его на три четверти заполняла кровь. При каждом вдохе неестественно
острая боль пронизывала грудную клетку, остальных частей тела он не
чувствовал.
-- Я спрашиваю тебя, почему ты не застрелил эту гадину?
Таня стояла в противоположном углу. Правую сторону ее лица заливала
кровь, вытекавшая из длинной раны на скуле -- оттуда, где по ней чиркнула
пуля.
Она шагнула вперед и наклонилась над Францем; лицо ее -- от полученной
раны -- оставалось неподвижным, создавая странное впечатление
бесстрастности.
-- Скажи мне, почему ты пожалел ее? Я тебя ненавижу! Ты слышишь?
Ненавижу! Ты знаешь, как она и ее подручный пытали меня? Что они сделали
мне?
Кровь наполнила рот Франца почти доверху, но повернуть голову на бок и
сплюнуть не было сил -- еще немного, и он не сможет дышать. Он застонал.
Таня распрямилась, прижав кулаки к груди, а потом резким движением
схватила себя за волосы.
-- Господи! Что я говорю? -- истерической скороговоркой выдохнула она,
-- Господи, Господи, Господи ... -- Она опустилась на пол и села так, чтобы
положить голову Франца к себе на колени. -- Ты прости меня, малыш!
Простишь?... Малыш, ты не умирай, пожалуйста, а?...
Он хотел успокоить ее, но вместо слов утешения изо рта хлынул поток
крови. В глазах начало темнеть, и, когда Лифт остановился, стало совсем
темно. Франц услыхал гудение открывающихся дверей, потом чей-то голос, но
разобрать слова было невозможно.
---------------------------------------------------------------------------
* ТРЕТИЙ ЯРУС *
1. Госпиталь
За окном шел дождь.
Низкая пелена серых туч обложила небо до самого горизонта, соединяясь
там с красно-желтой шубой осеннего леса. Сквозь отмытое дождем до
кристальной прозрачности окно Франц видел мокрый асфальт больничного двора,
разчерченное пространство пустой автомобильной стоянки, размокшие газоны и
прямую, как стрела, дорогу, уходившую сквозь проем ворот в лес. Два клена у
входа в соседний корпус пламенели всеми оттенками красного цвета, опавшие
листья окаймляли их слегка перекрывавшимися кругами. Ни одного человека
видно не было.
Нажав кнопку на небольшом пульте у изголовья, Франц опустил подспинную
половину кровати и откинулся на подушку -- рана в груди отозвалась тупой
болью. Потом нащупал на одеяле книжку -- четвертый том "Войны и мира" -- и
переложил на тумбочку: читать не хотелось. Он обвел глазами комнату: яркий
свет, без единой соринки белый пол. На стене между входной дверью и
встроенным стенным шкафом висел эстамп "Счастливого города параноиков"
Дали, на противоположной стене -- последняя танина картинка. Под "Городом
параноиков" высилась металлическая этажерка, заставленная сверкающим
медицинским оборудованием; четыре провода от нее тянулись к правой руке
Франца, один -- к розетке. Рядом с этажеркой стоял стул, слева у изголовья
постели -- тумбочка; и тот, и другая выкрашены успокаивающей глаз серой
краской. Висевший на стене термометр показывал 22 градуса Цельсия, воздух
был чуточку влажен и тепл, сух и прохладен. А прежде всего -- чист.
Стерилизованный уют ... Франц посмотрел на часы -- до прихода Тани
оставалось два часа. Он закрыл -- и тут же открыл глаза: заснуть ему сейчас
явно не удастся.
Неслышно отворив дверь, вошла Вторая Медсестра. А-а, лекарства ...
Франц механически растянул черты лица в ответной улыбке, нажал на кнопку и
привел себя в полусидячее положение. Господи, до чего же умиротворенный у
нее вид ... и какая жалость, что ни она, ни Первая не говорят ни на одном
из западно-европейских языков. (Франц пытался объясниться с ними даже
по-португальски -- при помощи разговорника, взятого Таней из городской
библиотеки.) Он запил таблетки водой и поставил полупустой стакан на
тумбочку; Медсестра вышла, беззвучно прикрыв за собой дверь. В следующий
раз она появится без десяти восемь: измерит Францу температуру и пульс,
проверит показания неведомых приборов на стойке у стены и запишет их в
журнал. А ровно в восемь придет Доктор: пошутит с Медсестрой, ободряюще
похлопает Франца по плечу и, огласив инструкции, уйдет. После его ухода
Медсестра будет некоторое время сосредоточенно записывать инструкции в
журнал, потом принесет на подносе ужин и пятнадцать минут спустя заберет
грязную посуду. В последний раз она появится ровно в десять: скормит Францу
третью за день порцию таблеток и погасит свет. Если ему понадобится
что-нибудь ночью, то на вызов придет уже Первая Медсестра -- которая и
будет присматривать за ним в течение следующих двадцати четырех часов.
А все-таки: что это за язык, на котором они все тут разговаривают?
Может быть, румынский?... И почему Медсестры так похожи друг на друга?
(Поначалу не вполне пришедший в себя после операции Франц принимал их за
одну и ту же женщину, работавшую двадцать четыре часа в сутки, семь дней в
неделю. Лишь дней через десять он заметил, что медсестры различаются
возрастом: Первой было около двадцати пяти, Вторая -- лет на пять
постарше.)
А что это за таблетки, которые ему дают три раза в сутки?
Какие-то из них, видимо, являлись транквиллизаторами -- ибо тупая боль
от ран резко ослабевала в течение первых десяти минут после их приема, а
часа через три-четыре снова начинала нарастать. Хуже всего Францу бывало
под утро -- когда эффект от таблеток, принятых вечером, ослабевал. Как
правило, ночные усиления болей сопровождались головокружениями и
искажениями видения: ему казалось, что предметы меняют очертания и цвета, в
стенах открываются трещины, окно мутнеет, как от пыли. В таких случаях
Франц жал кнопку звонка, и дежурная медсестра, уже зная, в чем дело,
приносила часть утренней порции лекарств пораньше. Впрочем, рацион его
состоял из таблеток, как минимум, трех разных сортов: маленьких белых,
больших белых и розовых -- так что, какие являются болеутоляющими, он не
понимал. Недели три назад он потребовал у Доктора разъяснений и, не поняв
ответной тирады, раздраженно отказался принимать ночную порцию таблеток.
Дежурная медсестра не слишком настаивала, и не ожидавший легкой победы
Франц немного испугался ... делать, однако, было нечего. Он уснул -- чтобы
проснуться около трех часов ночи от острой боли в груди. Хуже того,
физическая боль сопровождалась сильнейшими галлюцинациями: Францу даже
почудились какие-то отвратительные запахи, абсолютно немыслимые в этом
царстве гигиены и стерильности. И он сдался: вызвал дежурную медсестру и
принял все те таблетки, от которых отказался пять часов тому назад. Франц
пытался экспериментировать с лекарствами еще несколько раз: пил только
белые таблетки, отказываясь от розовых, или, наоборот, принимал лишь
розовые -- но во всех случаях ему становилось хуже и, в конце концов, он
эксперименты прекратил. Кстати сказать, Таня, покинувшая Госпиталь полтора
месяца назад, до сих пор принимала какие-то лекарства и утверждала, что без
них чувствует себя плохо. На рецепте, выписанном ее госпитальным Доктором,
эти таблетки безобидно именовались "комплексом витаминов Q", но у Франца
все равно оставались неясные сомнения.
Он опять посмотрел в окно -- дождь перестал, из-за серой пелены туч
выглянуло робкое ноябрьское солнце. Дорожный указатель "Город -- 22 км",
расположенный сразу за воротами, заблестел ярко-синей краской; два клена у
соседнего корпуса рассеивали красно-оранжево-желтую часть солнечного
спектра во все стороны. Воздух за стеклом, наверно, кишел запахами осени
... Господи, да почему ж они никогда не открывают окна?!
Франц находился здесь уже почти два месяца, но на поправку шел,
почему-то, очень медленно. Как он понял из объяснений Тани, выход из Лифта
находился прямо на территории Госпиталя, так что Франца забрали в
операционную без задержки. Да и раны его долговременных последствий иметь,
вроде бы, не могли -- никаких важных органов не задето. Насчет последнего,
врочем, Таня уверена не была, ибо хирург, оперировавший Франца, ни
по-английски, ни по-русски не говорил и лишь выдал ей (в качестве
сувенира?) извлеченную во время операции пулю. Так или иначе, но лицо
Доктора во время ежевечерних обходов лучилось радостным оптимизмом, и
никаких дополнительных процедур он не назначал -- ни физиотерапии, ни
уколов, ни даже анализа крови. Лечение сводилось к регулярным заменам
повязок, обработке ран какими-то жидкостями и бесчисленным таблеткам. Две
недели назад Франц стал потихоньку вставать с постели и совершать короткие
прогулки по своей комнате, а позавчера ему, наконец, сняли с руки гипс.
Однако чувствовал он себя все еще очень слабым, да и правая кисть почти не
действовала -- помимо перебитого предплечья, у него, видимо, было
повреждено сухожилие.
Солнце исчезло за тучами, снова пошел мелкий дождь. Трава на газонах
потемнела, лужи на черном полу асфальта отражали беспросветно-серый потолок
неба. Дело шло к вечеру: половина пятого. Через полчаса приедет Таня.
"Не люблю дождь." -- подумал Франц.
Таня приходила каждый день и развлекала его все отведенное на
посещения время. Франц говорил мало, в основном слушал: какую замечательную
вазу она вылепила сегодня утром и почему позавчерашняя ваза так
перекосилась в печи. Она увлеклась здесь лепкой -- познакомившись на третий
день после своего выхода из Госпиталя с каким-то местным
художником-керамиком. Тот познакомил ее со своей компанией -- по таниным
словам: "... все совершенно нормальные люди, ни одного психа -- душа
отдыхает". Таня также много рассказывала о местном Городе: получалось, что
он организован намного понятнее, чем города на предыдущих ярусах (что,
видимо, являлось результатом малого количества "психов"). Более того,
уровень здешней жизни оказался необычайно высок -- Таня путанно объясняла
это высокой степенью автоматизации производства. Другим отличием от
предыдущих ярусов являлась незаметность и неважность "потусторонней" части
бытия. К примеру, с каждым, прибывшим со Второго Яруса, беседовал
следователь, но уже после одного-двух допросов следствие всегда
приостанавливалось и подследственного оставляли в покое. А главное, на
следующий ярус подследственных переводили только с их согласия! На
практике, однако, никто такого согласия не давал, ибо считалось, что
"хорошие" и "плохие" ярусы идут через один; причем хорошие становятся все
лучше и лучше, а плохие -- все хуже и хуже. Из этого с очевидностью
вытекало, что Четвертый Ярус является сущим адом, так что все оставались
здесь, на Третьем, до самой второй смерти.
Франц своего Следователя еще не видел, но слышал о нем множество
таниных рассказов (согласно действовавшим здесь правилам, дела "партнеров"
всегда вел один и тот же человек). По ее словам, первый допрос должен был
состояться со дня на день прямо тут, в Госпитале, -- как только позволит
здоровье Франца. В качестве предварительной процедуры он уже заполнил
неминуемые Анкеты, переданные Следователем через Таню. Примечательно, что
вопросы в этих Анкетах совершенно не касались "земной" жизни Франца и
относились исключительно к тому, что с ним произошло на предыдущих ярусах.
Заполнение Анкет неожиданно увлекло его: перенося воспоминания на бумагу,
Франц чувствовал, что освобождается от них. Он попытался обсудить события
на Втором Ярусе с Таней, но та -- в который раз -- отказалась наотрез.
Настаивать было бесполезно: она просто вставала и уходила, не дожидаясь
конца времени посещений. Он даже не добился от нее вразумительного
объяснения, каким образом они сумели добраться до Лифта (его собственные
воспоминания обрывались в момент ранения и возобновлялись уже в Госпитале,
два дня спустя). Говорить Таня хотела только о будущем: как они будут здесь
