непроизвольно откашлялся.
-- Ваша версия, господин Следователь, содержит с десяток мелких
несоответствий и натяжек. -- он старался говорить ровным и нехриплым
голосом, -- К примеру, почему 24-ый, убегая от меня, пробежал мимо
апартаментов Наставника и ринулся на территорию Потока? Ведь защиту разумно
искать у представителя власти, а не у других заключенных ...
Скептик вскинулся, но Франц продолжал, не давая ему вставить слово:
-- Или: зачем я, по-вашему, запихал труп зарезанного охранника в
стенной шкаф? Да если б я хотел убрать его из коридора, то не проще ли было
отнести тело в карцер и свалить там на пол?
И опять Скептик попытался перебить, но Франц гневно повернулся к нему:
-- Дайте мне договорить до конца, господин Следователь!
Отшатнувшись, Скептик умолк.
Франц несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с мыслями и силами. От
того, что он скажет теперь, зависело мнение Добряка -- единственного
следователя, которого можно было склонить на свою сторону.
-- Я мог бы привести вам еще несколько таких же несоответствий, но от
несоответствий вы всегда отговоритесь. -- Франц вытер пот со лба. --
Однако, помимо мелких натяжек, ваша версия содержит и одно явное
противоречие, которое перечеркивает ее правдоподобие целиком.
Все три следователя подались вперед -- Франц чувствовал тяжесть их
взглядов кожей лба.
-- Вы нашли отпечатки моих пальцев по всему этажу: на ноже, на
винтовке, на записной книжке Наставника, на дверях в карцер и жилую камеру,
в апартаментах Наставника, на дверцах сейфа и стенного шкафа с трупом
зарезанного охранника ... Однако в одном месте, где, согласно только что
высказанной версии, я должен был оставить их наверняка, -- вы ничего
обнаружить не могли.
Выдержав паузу, Франц сказал, тщательно выговаривая каждую букву:
-- На двери изолятора отпечатков моих пальцев нет.
Несколько секунд в комнате продержалась пугающе абсолютная тишина, а
затем Добряк рассмеялся с облегчением обретенной определенности.
-- Это решает дело, -- сказал он Скептику, и, повернувшись к Францу,
добавил, -- но не в вашу пользу, подследственный. -- Франц с удивлением
привстал, но Добряк, не обращая внимания, продолжал, -- В описи изъятых у
вас предметов упомянуты ... -- он взял со стола какую-то бумажку, -- "...
два куска льняной материи, оторванных от одной из простынь в карцере и
использованных, видимо, для обматывания ладоней." -- Добряк поднял глаза,
-- Для того, чтобы сбить следствие с толку, вы просто носили часть времени
самодельные перчатки.
-- Какие перчатки?! -- оторопел Франц, -- А-а, эти ... Да я ж не для
того их вовсе оторвал ... Я просто ...
Но его уже никто не слушал.
Встав и громко переговариваясь между собой, следователи собирали со
своих столов бумаги: "А ничего себе допрос получился, интересный ..." --
неожиданно добродушным тоном сказал Злыдень; "Ничего. -- согласился
Скептик, -- Это потому, что подследственный попался сообразительный."
Стенографистка хлопотливо собрала свои манатки и вышла из комнаты.
Франц понял, что проиграл. Ч-черт! Как он мог забыть об этих
"перчатках" ...
-- Что будет дальше? -- хрипло спросил он.
-- А вы что, не знаете? -- доброжелательно прогудел Злыдень, -- Для
получения личного признания вы передаетесь в межсекторную службу
безопасности ... -- он махнул рукой в сторону мужчины и женщины, все еще
сидевших у задней стены.
-- Какого еще личного признания? -- не понял Франц.
-- Прямых улик в этом деле нет ... так что-то ж надо будет в трибунал
представить. -- охотно пояснил Злыдень, -- Обычная процедура ... вы разве
не проходили на теоретических?
-- Что вы, коллега, -- вмешался Добряк, -- "Основы правовых" у нас
запланированы лишь на следующий семестр.
-- Понятно ... -- без особого интереса пробасил Злыдень.
Переговариваясь на ходу, следователи вышли из комнаты. Перед тем, как
исчезнуть в дверном проеме, Добряк щелкнул выключателем на стене, и лампы,
направленные Францу в лицо, с громким щелчком потухли. Спектакль театра
теней кончился.
В комнате воцарился приятный для его израненных глаз полумрак.
Мужчина и женщина из межсекторной службы безопасности встали со своих
стульев; Франц тоже поднялся на ноги.
-- Вам придется пройти с нами. -- тихо сказала женщина.
4. В межсекторной службе безопасности. Часть 1
Первые пять минут после допроса Франц пролежал лицом вниз на цементном
полу камеры -- там, где его оставили охранники. Влезть на деревянную
лежанку, заменявшую ему кровать, не хватало сил. Пульсирующая головная боль
отдавала в каждую клеточку тела, но более всего -- в пальцы правой руки,
разбитые в кровь в конце сегодняшнего допроса. Впрочем, пальцы левой руки,
разбитые в начале допроса, были не в лучшем состоянии.
В камере было тихо и сумрачно. На стенной полке одиноко полыхали
кумачовыми переплетами три тома Устава Штрафных Ситуаций.
Франц встал на колени, потом на корточки, забросил руку на лежанку и
медленно втащил себя наверх -- и тут же, подавив спазм тошноты, перекатился
со спины на бок. Последние три дня лежать лицом вверх он уже не мог: от
бесчисленных ударов резиновой дубинкой кружилась голова. Он закрыл глаза, с
содроганием предвкушая, как сейчас с громким щелчком оживет
громкоговоритель и до безумия знакомый мужской голос начнет с театральным
завыванием читать монолог Гамлета "Быть или не быть". (... будто услыхав
его мысли, с громким щелчком ожил громкоговоритель, и до безумия знакомый
мужской голос начал с театральным завыванием читать монолог Гамлета "Быть
или не быть".) Франц с ненавистью посмотрел вверх: проклятое устройство
располагалось в прочной решетчатой клетке под самым потолком -- не
доберешься. Теперь оно будет шуметь восемь часов подряд: после монолога
Гамлета неизвестный пианист сыграет Турецкий Марш Моцарта, потом прозвучит
Интродукция и Рондо-Каприччиозо для скрипки с оркестром Сен-Санса, потом
... что у нас потом?... А-а, первый акт "Двенадцатой ночи", затем Второй
Концерт Шопена ... На этом месте Франц, как правило, засыпал и спал часа
два до фортиссимо в третьей части соль-минорного прелюда Рахманинова -- и
тут же засыпал опять -- с тем, чтобы уже окончательно проснуться от
оглушающего утреннего звонка (громкоговоритель пел в это время "Лесного
Царя" Шуберта и, допев до конца, выключался до вечера). В среднем
получалось, что спал Франц около шести часов в сутки.
Медленно, избегая резких движений, он перевернулся на живот, положил
щеку на шершавую деревянную поверхность (расцарапанная кожа отозвалась
легкой болью) и свесил многострадальные пальцы с края лежанки. Заснуть он
пока не пытался -- знал, что бесполезно: проклятый громкоговоритель делал
свое дело, да и сам Франц уже привык засыпать в более позднее время. В
голове вертелись отрывочные видения из сегодняшнего допроса: оскаленная
рожа Следователя-мужчины и сладострастное, с нежными чертами, лицо
Следователя-женщины. Впрочем, почему только сегодняшнего? -- видения
вчерашнего допроса были точно такими же: сладострастное, с нежными чертами,
лицо Женщины и оскаленная рожа Мужчины. Да и методы последние несколько
дней следователи использовали одни и те же: маленьким докторским молоточком
-- по пальцам (рука закреплялась в специальной станине) или резиновой
дубинкой -- по голове. Плюс Женщина иной раз любила пройтись ногтями по
щекам, шее или груди Франца. Не переоценивая своей мужской
притягательности, тот был готов поклясться, что она получала от этого
сексуальное наслаждение: придвигала лицо почти вплотную, глаза
подергивались сладкой поволокой. Случалось это только, если она причиняла
боль рукой, при физическом контакте, и только в отсутствие ее напарника.
Франц представил себе ее лицо: тонкая линия носа, ореол светлых,
чуточку вьющихся, волос, смуглая кожа и мягкие серые глаза -- просто
красавица, да и сложена идеально: большая высокая грудь, тонкая талия,
пышные бедра и длинные ноги; лет ей было около двадцати пяти. Вот только
почему в ее присутствии по спине Франца всегда бегали мурашки? И даже не в
том дело, что она его пытала ... Мужчина пытал его гораздо чаще и с более
"выраженным" удовольствием: хакая при каждом нанесенном ударе, входя в раж
и истерически выкрикивая одни и те же вопросы. Франц его ненавидел, но не
боялся, и отвечал дерзко и издевательски -- что редко позволял себе,
находясь один на один с Женщиной. В таких случаях голос его хрип, и он, как
правило, просто отмалчивался, отвернувшись в сторону и стараясь не смотреть
на свою мучительницу. Та же с безмятежным спокойствием записывала свои
вопросы в Журнал, ставила вместо ответов прочерки, а потом подходила и
впивалась длинными наманикюренными ногтями ему в шею. Духами она не
пользовалась, и в такие моменты Францу казалось, что он чувствует еле
заметный запах разгоряченной самки.
Он медленно, в три приема, встал, подковылял к умывальнику и открутил
кран. Затем, заранее зажмурившись, сунул кисти рук под холодную воду.
(Пианист взял последний аккорд Турецкого Марша и передал эстафету скрипачу
с оркестром. Раздались первые звуки Интродукции Сен-Санса.) Острая боль
пронизала Франца от кончиков пальцев -- сквозь разбитые в кровь костяшки --
до локтей. Продержав руки под холодной водой примерно полторы минуты, он
вернулся обратно на лежанку.
На первом допросе (прошедшем, кстати, довольно мирно) Франц еще раз
рассказал свою версию -- следователи интересовались деталями, делали
довольно разумные замечания, указывали на натяжки в объяснениях. Франц
защищался, напирая на то, что ни одна из версий не объясняет всех фактов в
этой странной истории, а посему его слова должны считаться правдивыми
согласно принципу презумпции невиновности. При упоминании последнего он
увидал на лицах следователей искреннее непонимание: что это такое? Франц
пустился в объяснения, однако почувствовал, что до них не доходит; "Зачем
это?" -- перебила его Женщина. "Чтобы трактовать случаи, в которых
обвинение не может доказать вины подсудимого, а защита -- его
невиновности." -- пояснил Франц. "Что за чушь ... -- вмешался Мужчина, --
Такие случаи нужно просто отсылать на доследование. Пусть следствие, как
полагается, свою работу выполнит: если виноват -- накажите, невиновен --
верните на общий режим. А то что это такое? -- он даже покраснел от
очевидной несправедливости, -- Если следователь хорошо свое дело знает, то
всегда доказательства найти можно!"
Второй допрос проводил один Мужчина -- и сходу стал требовать, чтобы
Франц "перестал дурака валять и признавался, как оно на самом деле было".
"Врешь, сволочь! -- орал Следователь, -- Весь Поток и охрану положил, а
теперь на 24-го сваливаешь?..." -- он схватил левой рукой Франца за грудки,
а правой развернулся для оплеухи. Не раздумывая, Франц подставил под удар
руку, а потом оттолкнул тшедушного Следователя, -- да так сильно, что тот
отлетел метра на два назад, споткнулся и повалился навзничь. Несколько
секунд Мужчина лежал на полу, сохраняя на крысиной физиономии удивленное
выражение, потом встал, пошарил ладонью по поверхности стола и нажал
какую-то кнопку. В отдалении звякнул звонок -- в комнату вошли два
охранника. "Обьясните ему, как нужно себя вести." -- с улыбкой приказал
Мужчина.
И пошло-поехало. Приводя Франца утром на допрос, охранники сразу же
усаживали его в специальное кресло и намертво закрепляли конечности
прочными застежками. Это, впрочем, не означало, что его тут же начнут
пытать: случалось, следователи не прикасались к нему по два-три дня кряду
-- а иногда, наоборот, терзали каждый день в течение недели (допросы
проходили без выходных). "Расписание" пыток, таким образом, оставалось
неясным, а вот в структуре задаваемых вопросов Франц разобрался довольно
быстро. Сначала следователи требовали, чтобы он отказался от своей версии
событий целиком и признался в убийстве двадцати трех заключенных, двух
