- подумал я, - но эта ситуация будет не хуже, чем та, в которой мы
находимся.
Она немного подумала.
- Я бы предложила любовь, в которой будем только ты и я.
Возможность проверить, получится ли у нас быть двумя шариками.
- Это значит, что я буду не свободен... И перестану видеться со
всеми своими подругами?
- Да. Со всеми женщинами, с которыми ты обычно спишь. И никаких
других любовных историй.
Теперь настал мой черед замолчать, а ее - слушать тишину в
телефонной трубке. Я чувствовал себя кроликом, которого охотники
загнали в угол. Все известные мне мужчины, которые принимали такие
условия, потом об этом сожалели. В каждом из них прострелили не одну
дырку, и выжить им удалось только чудом.
Но ведь как я преображался, когда был с Лесли! Лишь с ней я был
таким, каким больше всего хотел быть. Я совершенно ее не стеснялся, не
чувствовал никакой неловкости. Я ею восхищался, учился у нее. И если
она хочет научить меня любить, я могу хотя бы предоставить ей такую
возможнось.
- Мы такие разные, Лесли.
- Мы разные, мы же и одинаковые. Ты думал, что тебе нечего будет
сказать женщине, которая не летала на самолетах. Я не могла себя
представить рядом с мужчиной, который не любит музыку. Может, важно не
столько быть похожими друг на друга, сколько проявлять
любознательность? Поскольку мы разные, нас ждут радость знакомства с
миром друг друга, возможность дарить друг другу свои увлечения и
открытия. Ты будешь учиться музыке, я стану учиться летать. И это
только начало. Мне кажется, так может продолжаться бесконечно.
- Давай подумаем, - сказал я. - Давай об этом подумаем. Каждый из
нас по себе знает, что такое супружество и почти-супружество, у
каждого остались шрамы, каждый обещал себе, что больше не повторит
такой ошибки. По-твоему, мы не сможем быть вместе, кроме как... кроме
как став мужем и женой?
- Предложи другой вариант, - сказала она.
- Мне и так было очень даже неплохо, Лесли.
- Очень даже неплохо - этого мало. Я сама по себе смогу быть более
счастливой, и для этого мне не придется выслушивать твои извинения,
когда ты будешь уходить, пытаясь от меня отделаться, возводя между
нами новые стены. Либо я буду единственной твоей возлюбленной, либо не
буду ею вообще. Я попробовала жить половинчато, как ты - это не
срабатывает, - для меня.
- Это так сложно, в супружестве столько ограничений...
- Я так же, как и ты, Ричард, ненавижу супружескую жизнь, которая
делает людей тупыми, заставляет их обманывать, сажает их в клещи. Я
избегала замужества дольше, чем ты, - с момента моего разводка прошло
уже 16 лет. Но тут я отличаюсь от тебя.Я считаю, что существует другой
тип супружеской жизни, когда каждый из нас чувствует себя более
свободным, чем если бы он был один. Шансов, что ты это увидишь, очень
мало, но мне кажется, что у нас это могло бы получиться. Час назад я
бы сказала, что шансов нет вообще. Я не думала, что ты позвонишь.
- Да ну, брось. Ты ведь знала, что я позвоню.
- Не-а, - возразила она. - Я была уверена, что ты выбросишь мое
письмо и улетишь куда-нибудь на своем самолете.
Прямо читает мои мысли, - подумал я. Я снова вообразил эту картину
- как я убегаю в Монтану. Полно действия, новые места, новые женщины.
Но даже думать об этом было скучно. Я уже не раз так поступал, -
продолжал я мысленно, - и знаю, что это такое, знаю, что все это очень
поверхностно. Нет стимула двигаться дальше, меняться. Такие поступки
ничего не значат для меня. Итак, я улечу... и что?
- Я бы не улетел, не сказав ни слова. Я бы не бросил тебя, когда ты
на меня сердишься.
- Я на тебя не сержусь.
- Хм... - ответил я. - Ну, по крайней мере достаточно сердишься,
раз решилась разорвать самую замечательную дружбу, которая у меня
когда-либо была.
- Послушай, Ричард, в самом деле: я не сержусь на тебя. В тот вечер
я была в бешенстве, я чувствовала к тебе отвращение. Потом пришло
отчаяние, и я стала плакать. Но чуть погодя я перестала плакать, долго
о тебе думала и поняла в конце концов, что ты поступаешь наилучшим для
себя образом и что ты будешь таким, пока не изменишся, причем ты
должен сделать это сам - никто за тебя этого не сделает. Как же я могу
на тебя сердиться, когда ты ведешь себя лучшим образом?
Я почувствовал, как теплая волна ударила мне в лицо. Какая
нестандартная, великолепная мысль!
В такой момент она поняла, что я поступаю наилучшим с моей точки
зрения образом! Кому еще в целом мире удалось бы это понять? Меня
заполнило уважение к ней, породившее в то же время подозрения по
отношению к себе.
- Хорошо, а что если я поступаю не лучшим для себя образом?
- Тогда я на тебя сержусь.
Она почти рассмеялась, когда это сказала, и я несколько
расслабился на своем диване. Если она может смеяться, то еще не конец
света, пока еще не конец.
- Может быть, нам заключить контракт? Согласовать друг с другом, а
затем четко и ясно изложить, какие изменения нам нужны?
- Не знаю, Ричард. Это звучит так, словно ты играешь в игрушки, а
здесь все гораздо серьезнее. Я больше не хочу твоих игр, повторяющихся
отговорок, твоих старых защитных приемов. Если тебе снова нужно будет
от меня обороняться, а мне - доказывать, что я - твой друг, что я тебя
люблю, что не хочу делать тебе больно, разрушать тебя, не собираюсь
замучить тебя до смерти однообразием и скукой, - это будет уже
слишком. Мне кажется, ты достаточно хорошо меня знаешь, и знаешь, что
ты по отношению ко мне чувствуешь. Если ты боишься, - что ж, значит
боишься. Пусть так оно и будет, меня это устроит; правда, устроит.
Давая на этом и расстанемся. Мы - друзья, идет?
Я задумался над ее словами. Я так привык, что я прав, что побеждаю
в любовных спорах. Но как я ни старался найти в ее рассуждениях слабое
место, у меня это не получалось. Ее аргументы рушились только в том
случае, если она меня обманывала, пыталась обвести вокруг пальца,
уязвить, погубить. Но в это я не мог поверить. Я был уворен, что как
она поступает с другими, так может поступать и со мной. Но я никогда
не видел, чтобы она обманывала кого-то или желала кому-нибудь зла,
даже тем, кто проявил но отношению к ней жестокость. Все это она
прощала.
Если бы я в этот момент позволил себе что-то сказать, то я наверное
сказал бы, что люблю ее.
- Ты тоже поступаешь наилучшим для себя образом, так ведь? -
спросил я.
- Да, это так.
- Не удивляет ли тебя, что мы с тобой будем исключением из общего
правила, ведь буквально никто вокруг нас не умеет сохранять близость?
Без того, чтобы кричать, хлопать дверьми, терять уважение друг к
другу, вешать друг на друга ярлыки, погрязать в однообразии?
- Не кажется ли тебе, что ты особенный человек? - ответила она
вопросом на вопрос, - а я, как по-твоему?
- Я никогда не встречал никого похожего на нас, - сказал я.
- Если я на тебя рассержусь, то, по-моему, ничего плохого нет в
том, чтобы покричать или хлопнуть дверью. Даже запустить в тебя
чем-нибудь, - если слишком уж рассержусь. Но это не значит, что я
перестала тебя любить. Правда, для тебя это не имеет смысла, ведь
так?
- Никакого. Нет такой проблемы, которую мы не смогли бы разрешить,
спокойно и рационально обсудив ее. Если мы будем не согласны друг с
другом, что плохого в том, чтобы сказать: "Лесли, я не согласен, вот
мои соображения по этому поводу?" А ты в ответ: "Хорошо, Ричард, твои
аргументы убедили меня, что твой вариант лучше". Тут и конец
разногласиям. И не нужно будет подметать осколки посуды и чинить
поломанные двери.
- Хорошо бы так, - сказала она. - Я кричу, когда боюсь, когда мне
кажется, что ты меня не слышишь. Может ты слышишь мои слова, но не
понимаешь, что я имею в виду, и я боюсь, что ты сделаешь что-нибудь
такое, что будет во вред нам обоим, о чем мы вместе потом будем
сожалеть. Я вижу, как этого избежать, но ты не слышишь меня, поэтому
приходится говорит весьма громко, чтобы ты услышал!
- Ты говоришь, что если я услышу сразу, то тебе не придется
кричать?
- Да. Очевидно не придется, - ответила она. - Даже если у меня и
вырвется крик, через пару минут я овладею собой и успокоюсь.
- А я в это время буду дрожать, как шарик, зацепившийся за
карниз...
- Если не хочешь гнева, Ричард, то не серди меня! Я весьма
спокойный и уравновешенный человек. Я не мина, которая взрывается от
малейшего прикосновения. Но ты - один из самых больших эгоистов,
которых я когда-либо знала! Если бы не мой гнев, ты бы давно уже по
мне потоптался, - он дает нам обоим возможность ощутить, что когда
хватит - значит хватит.
- Я давным-давно говорил тебе, что я эгоист, - подтвердил я. - Я
обещал, что всегда буду поступать в соответствии со своими интересами,
и я надеялся, что и ты будешь поступать так же...
- Оставь свои определения при себе, пожалуйста! - прервала она
меня. - Ты сможешь когда-нибудь стать счастливым, только если тебе
как-то удастся научиться не всегда думать только о себе. Пока в твоей
жизни не найдется места для человека, который был бы для тебя не менее
важен, чем ты сам, ты всегда будешь одинок, будешь кого-то искать...
Мы говорили уже много часов, словно наша любовь была до ужаса
напуганным беглецом, который взобрался на карниз на высоте двадцатого
этажа. Он стоял там с широко раскрытыми глазами, намереваясь спрыгнуть
в тот момент, когда мы остановились, пытаясь его спасти.
Надо продолжать разговор, - подумал я. - Пока мы разговариваем, он
не спрыгнет с карниза и не полетит с криком на мостовую. Но мы оба не
хотели, чтобы он остался жив, если он не станет здоровым и сильным.
Каждый комментарий, каждая идея, которую мы обсуждали, словно ветром
обдавала карниз. Одни порывы ветра раскачивали наше совместное будущее
так, что оно нависало над улицей, другие, наоборот, прижимали его
обратно к стене.
Сколько всего погибнет, если беглец упадет! Те светлые часы,
выпавшие из общего течения времени, когда мы были так дороги друг
другу, когда я, затаив дыхание, восхищался этой женщиной.
Все они обратятся в ничто, хуже, чем в ничто, - они обернутся этой
ужасной потерей.
- Если хочешь найти того, кого полюбишь, - сказала она мне однажды,
- то секрет состоит в том, чтобы сначала найти того, кто тебе
понравится. - Мы с ней были лучшими друзьями до того, как полюбили
друг друга. Она мне нравилась, я ею восхищался, я доверял ей! И теперь
столько всего хорошего оказалось на чаше весов.
Если наш беглец соскользнет вниз - вместе с ним погибнут вуки,
погибнет Поросенок, жующий мороженое, погибнет волшебница, погибнет
секс-богиня; не будет больше Банты, навсегда исчезнут шахматы, фильмы
и закаты. Я не увижу больше, как ее пальцы порхают по клавишам
фортепиано. Я никогда больше не буду слушать музыку Иоганна
Себастьяна, никогда не услышу таинственной гармонии его произведений,
потому что я узнал об этом от нее. Не будет больше экзаменов по
узнаванию композитора. Я никогда больше не смогу смотреть на цветы без
мысли о ней, и ни с кем мы не будем так же близки. Я стану строить
новые стены, увенчанные сверху стальными шипами, затем новые стены
внутри этих, и снова шипы, шипы...
- Тебе не нужны твои стены, Ричард! - разрыдалась она. - Если мы
больше друг друга не увидим, неужели ты так и не поймешь, что стены не
защищают? Они изолируют тебя!
Она пытается мне помочь, - подумал я, - даже в эти последние
минуты, когда мы вот-вот расстанемся, эта женщина старается меня
научить чему-то. Как же мы можем расстаться?
- И Поросенок, - всхлипывала она в трубку, - я не могу - не могу
