После двухсекундной вспышки гнева я разозлился на самого себя. Я,
так дороживший личной неприкосновенностью, осмелился прочесть
стихотворение, которое, как дала понять мне Лесли, было очень личным.
Как бы я почувствовал себя, если бы она поступила со мной точно так
же? Непросто даже представить такое. Она имеет полное право вышвырнуть
меня из своего дома. А я вовсе не хочу положить конец нашим
отношениям, потому что никто и никогда не был мне так дорог, как
она... Стиснув зубы и не проронив ни слова, я направился в гостиную.
- Я очень сожалею о случившемся, - сказал я виновато, - и приношу
свои извинения. Это, действительно, беспардонный поступок, и я обещаю
тебе, что он никогда не повторится.
Неистовство охладевало. Расплавленный свинец опустили в лед.
Стихотворение по-прежнему напоминало рассеявшуюся пыль.
- Разве тебя это совсем не беспокоит? - Она была раздражена и
доведена до отчаяния.- Ты не сможешь прибегнуть к помощи юристов, пока
у них не будет необходимых материалов. И эта... каша!... Это и есть
твои записи!
В ее руках мелькали бумаги, укладываясь н две стопки, одна - здесь,
другая - там.
- Есть у тебя копии твоих налоговых квитанций? Ты знаешь, где эти
квитанции?
Я понятия не имел. Если я и питал отвращение к чему-либо, кроме
Войны, Организованной Религии и Бракосочетания, то, по-видимому, это
были Финансовые Документы. Увидеть налоговую квитанцию было для меня
все равно, что столкнуться лицом к лицу с Медузой: я мгновенно
каменел.
- Они должны быть где-то здесь, - произнес я неуверено. - Сейчас я
посмотрю.
Она сверилась со списком в блокноте, который лежал у нее на
коленях, подняла вверх карандаш. - Каков был твой доход за прошлый
год?
- Не знаю.
- Приблизительно. Плюс-минус десять тысяч долларов.
- Не знаю.
- Ну, Ричард! Плюс-минус пятьдесят тысяч, сто тысяч долларов?!
- Честно, Лесли. Я и правда, в самом деле, - не знаю!
Она опустила карандаш и посмотрела на меня так, будто я был
биологический экземпляр, извлеченный из арктических льдов.
- В пределах миллиона долларов, - произнесла она очень медленно и
четко. - Если ты в прошлом голу получил меньше, чем миллион долларов,
скажи: "Меньше миллиона долларов". Если ты получил больше миллиона
долларов, скажи: "Больше миллиона долларов".
Она говорила терпеливо, как с несмышленым ребенком.
- Может быть, больше миллиона, - пытался вспомнить я. - Но,
возможно, и меньше. А может быть, два миллиона.
Ее терпение лопнуло.
- Ричард! Пожалуйста! Ведь это не игра! Неужели ты не видишь, что я
стараюсь помочь?
- РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ, ЧТО Я НЕ ЗНАЮ! Я НЕ ИМЕЮ НИ МАЛЕЙШЕГО
ПОНЯТИЯ, СКОЛЬКО ДЕНЕГ Я ПОЛУЧИЛ. МНЕ БЕЗРАЗЛИЧНО ТО, СКОЛЬКО Я
ПОЛУЧИЛ ДЕНЕГ! У МЕНЯ ЕСТЬ ... У МЕНЯ БЫЛИ ЛЮДИ, КОТОРЫХ Я СПЕЦИАЛЬНО
НАНЯЛ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ РАЗБИРАЛИСЬ В ЭТОМ БАРАХЛЕ, Я ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ
ВСЕ ЭТИ ЗАПИСИ. Я НЕ ЗНАЮ, СКОЛЬКО!
Со стороны это смотрелось, как сцена из спектакля "Я не знаю".
Она коснулась резинкой уголка своего рта, посмотрела на меня и
после длительного молчания спросила: ]
- Ты и в самом деле не знаешь?
- Нет. - Я ощутил себя подавленным, непонятым, одиноким.
- Я верю тебе, - мягко сказала она. - Но как тебе удается не
ориентироваться в пределах миллиона долларов?
Увидев выражение моего лица, она замахала рукой, как бы забирая
свои слова обратно.
- О'кей, о'кей! Ты не знаешь.
Некоторое время я с отвращением рылся в папках. Бумаги, сплошные
бумаги. И чего только в них нет. Считается, что цифры, написанные
незнакомым почерком, отпечатанные на различных машинках, все еще имеют
ко мне какое-то отношение. Инвестиции, товары, брокеры, налоги,
банковские счета...
- Вот они, налоги! - воскликнул я с облегчением. - Целая папка
налогов!
- Хороший мальчик! - похвалила она меня словно я был
кокер-спаниелем, отыскавшим утерянный браслет.
- Гав, - вырвалось у меня.
Бегло просматривая заголовки квитанций, проверяя отдельные записи,
она не ответила мне.
Пока она читала, было тихо, и я зевал, не открывая рта. Я изобрел
этот трюк на уроках английского в средней школе.
Я смотрел, как Лесли изучает налоговые квитанции, покрывая
страницу за страницей заметками для юристов.
Ричард-сегодня не занимается всей этой чертовщиной. Это делает
Лесли-теперь, которая ни на йоту не виновата в том, что случилось.
Лесли не летала на скоростных самолетах; у нее даже не было
возможности предотвратить крах империи. Зато Лесли теперь пытается
собрать ее осколки, если это у нее получится. Какая награда за то, что
у нее есть друг Ричард Бах!
А он после всего этого сердится на нее, потому что она повысила на
него голос, когда он прочел ее сугубо личное стихотворение!
- Ричард, - мысленно сказал я себе, - тебе никогда не приходило в
голову, что ты и в самом деле бесполезный, никому не нужный сукин сын?
Первый раз в жизни я cepьезно над этим задумался.
Двадцать шесть
Все было как всегда, разве только она была чуть тише, чем обычно,
но я этого не заметил.
- Не могу поверить, Лесли, что у тебя нет своего самолета. У тебя
встреча в Сан Диего - полчаса и ты там! - Я проверил уровень масла в
двигателе Майерса 200, который в этот раз принес меня к ней на запад,
убедился, что крышки топливных баков плотно закрыты, колпачки одеты на
них и защелкнуты замками.
Она что-то ответила почти шепотом. На ней был костюм песочного
цвета, словно специально для нее сшитый. Расслабившись, она стояла на
солнце у левого крыла моего "делового" самолета, однако вид у нее был
слегка болезненный.
- Прости, вук, - сказал я, - я тебя не расслышал.
Она прокашлялась.
- Я говорю, что мне как-то удавалось до сих пор обходиться без
самолета.
Я положил ее сумочку назад, уселся на левое сидение и помог ей
забраться на правое, потом закрыл изнутри дверь, не прекращая
говорить.
- В первый раз, когда я увидел эту панель, я воскликнул: "Ого!
Сколько тут всяких циферблатов, переключателей, приборов и всего
прочего!" В кабине Майерса приборов больше, чем у его сородичей, но
через некоторое время к ним привыкаешь, и все становится очень
просто.
- Хорошо, - сказала она едва слышно. Она смотрела на приборную
панель примерно так же, как я смотрел на съемочную площадку в тот
день, когда она взяла меня с собой на MGM. В ее глазах, конечно, не
было такого благоговения, но было видно, что видеть приборы ей
приходилось нечасто.
- ОТ ВИНТА! - закричал я, и она посмотрела на меня большими
глазами, словно случилось что-то столь из ряда вон выходящее, что мне
пришлось закричать.
- Видно, не привыкла к самолетам, меньшим, чем реактивный лайнер, -
подумал я.
- Все в порядке, - успокоил я ее. - Мы знаем, что возле самолета
никого нет, но все же кричим от винта! или берегись пропеллера! или
что-нибудь в таком роде, чтобы тот, кто это услышит, знал, что сейчас
запустится наш двигатель, и ушел с дороги. Старая пилотская привычка.
- Замечательно, - кивнула она.
Я включил питание, топливная смесь достигла насыщения, ручку газа
подвинул на пол-дюйма, включил топливный насос. (Я показал на
топливный манометр, чтобы она увидела, что давление топлива выросло),
включил зажигание и нажал кнопку стартера.
Пропеллер качнулся, и двигатель в тот же момент запустился -
сначала четыре цилиндра, затем пять, шесть, и наконец он довольно
заурчал, словно лев, который в очередной раз проснулся. По всей панели
задвигались стрелки приборов: показатель давления масла, вакуумметр,
амперметр, вольтметр, указатель направления, искусственный горизонт,
навигационные индикаторы. Засветились огоньки, обозначающие
радиочастоты; в динамиках послышались голоса. Сцена, в которой я
участвовал не менее десятка тысяч раз в том или ином самолете, с того
момента, как окончил среднюю школу. И сейчас мне это нравилось не
меньше, чем тогда.
Я принял предполетную информацию, пошутил с диспетчером о том, что
мы Майерс, а не маленький Нэвион, отпустил тормоза, и мы порулили к
взлетно-посадочной полосе. Лесли следила за тем, как другие самолеты
рулят, взлетают, садятся. Она следила за мной.
- Я ничего не могу понять из того, что они говорят, - пожаловалась
она. Ее волосы были тщательно зачесаны назад и заправлены под бежевый
берет. Я ощущал себя пилотом некой компании, на борт к которому в
первый раз поднялся ее очаровательный президент.
- Это авиа-язык, эдакий код, - пояснил я. - Мы его понимаем,
потому что точно знаем, что будет сказано: номера самолетов, номера
взлетно-посадочных полос, очередность взлета, направление ветра,
информация о движении. Скажи я что-нибудь, чего диспетчер не ожидает:
- Это Майeрc Три, Девять, Майк, у нас на борту сандвичи с сыром,
готовьте майонез, - он переспросит: - Что? Что? Повторите?- Сандвичи с
сыром - это выражение не из авиа-языка.
В том, что мы слышим, - подумал я, - очень многое определяется тем,
что мы ожидаем услышать, отсеивая все остальное. Я натренирован
слушать авиа-переговоры; она натренирована слушать музыку, слышать в
ней то, о чем я даже не догадываюсь. Может, и со зрением так же? Вдруг
мы просто отсеиваем видения, НЛО, духов? Вдруг мы отсеиваем незнакомые
вкусы, отбрасываем неугодные нам ощущения, а потом обнаруживаем, что
внешний мир предстает перед нами таким, каким мы ожидаем его увидеть?
На что бы он был похож, если бы мы видели в инфракрасном и
ультрафиолетовом свете, или научились бы видеть ауру, ненаступившее
еще будущее, прошлое, что тянется за нами хвостом?
Она вслушивалась в эфир, пытаясь разгадать внезапно прорывающиеся
диспетчерские переговоры, и на минуту я задумался, как широк спектр
тех небольших приключений, в которые мы с ней попадали.
Кто-то другой в этот момент увидел бы аккуратную красивую деловую
женщину, готовую обсуждать вопросы финансирования фильмов, экономии и
перерасхода средств, графики и места съемок.
Я же, прищурив глаза, мог увидеть ее такой, какой она была часом
раньше - только что вышедшая из ванной, облаченная лишь в теплый
воздух двух фенов, она уставилась на меня, когда я вошел в ее дверь и
засмеялась секундой позже, когда я врезался в стену.
Какая досада, - подумал я, - что такие радости всегда
заканчиваются ярлыками, обидами, спорами, словом, полным набором всех
прелестей супружества, невзирая на то, женат ты или нет.
Я нажал кнопку микрофона на штурвале. - Майерс Два Три Девять Майк
готов выйти на Два-Один.
- Три Девять Майк, взлет разрешаю; поторопитесь, борт заходит на
посадку.
- Майк принял, - ответил я. Я наклонился в сторону президента
компании и проверил, плотно ли закрыта дверь.
- Готова?- сказал я.
- Да, - ответила она, глядя прямо перед собой. Урчание двигателя
переросло в рев мощностью в триста лошадиных сил. Самолет понесся по
полосе, и нас вдавило в сидения. Расчерченный линиями асфальт за окном
превратился в размытое пятно, на смену которому пришла уплывающая вниз
Санта Моника. Я перевел рычаг шасси в положение "убрано".
- Колеса сейчас пошли вверх, - пояснил я Лесли, - а сейчас
закрылки... видишь, они втягиваются в крылья. Теперь мы несколько
сбавим обороты для набора высоты, и в кабине станет чуть тише...
Я повернул на несколько оборотов ручку газа, потом ручку оборотов
пропеллера, затем регулятор насыщенности топливной смеси, чтобы
привести в норму температуру выхлопных газов.
На панели зажглись три красных лампочки. Шасси полностью вошли на
свои места и зафиксировались. Рычажок шасси в нейтральное положение,
