ИЛЬЯ АРТЕМЬЕВ
УДДИЯНА или ПУТЬ ИСКУССТВА
Воин никогда не вступает в битву, Не выиграв ее вначале.
Халид из Уддияны
ОТ РУКИ
Я не знаю, как определить жанр этой книги. Любитель духовных исканий
будет неудовлетворен, не обнаружив здесь очередного Учения, поклонник
мистического детектива найдет слишком простой фабулу; достанется и
читателю-эстету. Надеюсь, эта книга не станет на полку рядом с томами,
пугающими весом и жестким переплетом. Здесь звучат многие голоса: некоторые
принадлежат мне, некоторые - другим людям, упоминать которых было бы,
наверное, некорректно. Много здесь неправды и вымысла, но таковы законы
жанра. Скорее всего, перед вами - бульварное чтиво; если настроиться на эту
волну, можно смело получать удовольствие.
События, о которых пойдет речь, начались, когда я учился на четвертом
курсе филологического факультета ХГУ. Я бы хотел назвать их, как у Толкиена,
приключением; они в корне изменили мою жизнь. В ту пору уже два года, как я
рассорился с родителями, и жил в общаге истфака, представлявшей, как
водится, большой сумасшедший дом. Наряду с историками, у нас обитали
иностранцы: и студенты, и самый разнообразный интернациональный сброд; я
уверен, большинство из них не имело прописки и принадлежало к категории
"нелегальных мигрантов".
Иногда милиция устраивала капитальный шмон, и общага временно пустела, но
очень скоро снова наполнялась разноязычным шумом, заунывной восточной
музыкой и неистребимым ароматом карри, который, казалось, впитался в самые
стены, ветшавшие день ото дня.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ПУТЬ ЧЕЛОВЕКА ГЛАВА 1. КОЗА Стояла весна, канун майских
праздников. Русскоязычное население разъехалось по домам. Я наслаждался
отсутствием соседей, цветущей листвой, пивом и абсолютным бездельем. Однажды
утром меня разбудил отчаянный вопль. Он несся по коридору на одной высокой
ноте, пронзительный и жуткий. Так, наверное, могла кричать девушка
- нет, голос был слишком нечеловеческий; он пробирал до костей. Ничего не
понимая, я вскочил и бросился в коридор. То, что я увидел, превзошло все
возможные ожидания: два араба тащили на руках по коридору обезумевшую от
ужаса козу! Она верещала, предчувствуя, вероятно, скорую страшную смерть,
тем паче, один из мучителей размахивал у нее перед носом тонким сверкающим
ножом.
Коза сопротивлялась как могла, но силы были явно неравны. Арабы волокли
ее в "умывальник"; повинуясь непонятной силе, я устремился вслед за ними.
Сцена будущего кровопролития притягивала меня; где-то глубоко внутри
зашевелился древний инстинкт убийства - наверняка, нечто из дедушки Фрейда.
Арабы, весело перемигиваясь, совершенно не обращали на меня внимания. Они
втащили козу в умывальную комнату с облупившейся плиткой и разбитым полом.
Тот, что выглядел постарше, открыл кран в плоской напольной раковине; вода с
силой ударила в эмалированное днище и загремела. Коза прекратила кричать и
оцепенела от ужаса.
Ее карие девичьи глаза выкатились из орбит и утратили всякое осмысленное
выражение, из приоткрытого рта тонкой струйкой бежала пена, желтые зубы
торчали наружу. С восхищением и ужасом я наблюдал, что будет дальше.
Арабы прижали козу грудью к бортику раковины; горло оказалось как раз
напротив ревущей струи. Один из них поднял нож и забормотал что-то по-своему
невнятной скороговоркой на ухо животному. Казалось, оно успокоилось. Араб
поднял голову, быстро взглянул на меня и полоснул козу по горлу. Я судорожно
проглотил слюну.
Коза захрипела и забилась; кровь ударила в раковину и, смешиваясь с
потоком, закружилась в водяном смерче. Обнажилась алая гортань. Мучители
были спокойны и сосредоточены. Коза подергалась еще некоторое время и
успокоилась навсегда.
По-прежнему подмигивая мне, арабы подождали, пока сойдет первая кровь,
затем один из них достал из кармана моток веревки и полез подвешивать труп к
трубе, проходившей под потолком, а другой сбегал за тазиком, который
поставил внизу.
Ловко привязав козу за заднюю ногу, араб постарше аккуратно разрезал
шкуру возле голеней и начал осторожно снимать ее. Мне, наконец, стало дурно.
Я присел на подоконник и продолжал смотреть, как заколдованный. Освежевав
козу, арабы занялись ее внутренностями. Покопавшись в кровавом месиве, один
из них извлек какой-то сгусток, весело сказал мне: "Яиц", и бросил это в
тазик со звонким шлепком. Затем, вырезав еще дымящуюся печень, он отрезал от
нее маленький кусочек, посолил и молча протянул мне. Словно повинуясь
безмолвному приказу, я протянул руку к еще живой плоти и отправил ее в рот.
Вкус был отвратительный, но я сжевал печень и через силу проглотил ее, а
затем нетвердым шагом вышел в коридор.
Добравшись до сигарет, я закурил и прислонился к открытому окну. За
спиной послышались мягкие шаги. Я обернулся. Араб, свежевавший козу, стоял
рядом и протягивал мне руку.
- Халид, - представился он.
- Илья, - вяло ответил я.
Мы помолчали.
- Зачем вы это делаете? - спросил я, преодолевая отвращение.
- Это традиция. Сегодня - праздник святого Хазрати Бурха, - ответил он.
-Чем он отличился, этот Бурх? - я никогда не слышал такого имени.
- Старики рассказывают, что задолго до Мухаммада из страны Джозира
Сарандева в страну, которая сейчас называется Афганистан, пришел человек по
имени Хазрати Бурх.
- Где это - Джозира Сарандева?
- Так арабы называли Цейлон. Говорят, что Бурх стал святым еще у себя на
родине. Он прожил несколько лет в долине Шахраб, а потом во сне ему явился
Аллах и повелел странствовать. Бурх побывал в Египте и в Индии, а затем
поселился в Оби-Хингоу - это у вас в Таджикистане.
- А при чем здесь коза?
- Это другая история. 300 лет Хазрати Бурх жил в яме, заросшей
кустарником.
Однажды явился пастух и нечаянно разрушил его жилище. Святой повелел ему
построить новое, но у пастуха не было ни еды, ни помощников. "Пойди в горы,
- сказал ему святой, - увидишь дикого козла, назови ему мое имя, и он пойдет
за тобой". Он взял с собой козла, а потом пошел в селение и сказал, что
встретил великого святого. Из мяса пастух приготовил шурпу, которой накормил
несколько сот человек. С тех пор в честь Хазрати Бурха мы приносим в жертву
козла, но в этот раз удалось достать только козочку.
- Неужели нужно было непременно убивать живое существо?
- Я же сказал: такова традиция. И потом, великая честь для козы - уйти из
жизни в такой день. Возможно, она вернется сюда в человеческом обличье.
- Но ведь мусульмане не верят в перевоплощение, - возразил я.
- Только не говори мне, что ты так хорошо знаешь ислам и его традиции, -
усмехнулся Халид. - Важно то, что ты попробовал частицу жертвенного мяса.
- И что теперь? - испугался я.
- Для нас это добрый знак.
- Что он обозначает? - сам не зная отчего, я был очень встревожен.
- Да ничего особенного. Однако ты можешь прийти к нам сегодня вечером на
праздник.
На том мы расстались. Весь день я перебирал в памяти происшедшие события.
Несмотря на то, что многих местных арабов я хорошо знал в лицо, Халида
видел впервые. Это был невысокий сухощавый мужчина лет тридцати, гибкий и
подвижный, с густой растрепанной шевелюрой. Одет он был весьма
непритязательно: длинная поношенная футболка, старые джинсы с латками,
вьетнамки. Впрочем, Халид не производил впечатление человека бедного - его
облик светился каким-то внутренним достоинством и силой. Внешне он ничем не
отличался от своих земляков, разве что черты лица были по-европейски
правильными: тонкий прямой нос, округлые скулы, красивый, чуть вытянутый
подбородок. Миндалевидные глаза были совершенно лишены того маслянистого
похотливо-сытого блеска, который часто встречается у восточных народностей:
евреев, арабов, индусов. Они смотрели ясно и твердо; я бы назвал этот взгляд
поэтически - неомрачимым. Словом, Халид, еще недавно копавшийся в разверстом
козьем брюхе, понравился мне и даже заинтриговал.
Вечеринка началась поздно - часов в девять-десять вечера. В типичной
общежитской клетушке набилось довольно много народу. Мебель отсутствовала
совсем, вместо нее по стенам висели ковры. Пол был застлан стареньким
паласом и матрацами, а гости сидели по-турецки на больших и маленьких
подушках. Халид посадил меня в углу и велел чувствовать себя как дома.
Кстати, он замечательно и почти без акцента говорил по-русски; его можно
было принять за сильно обрусевшего азербайджанца. Гости лопотали по-своему,
мало обращая внимание друг на друга. Я заметил здесь не только арабов; по
крайней мере, это были люди Полумесяца, но из очень разных племен или колен.
Руководил столом пожилой лысеющий господин, одетый в дорогую национальную
одежду. Он большей частью молчал и лишь изредка что-то шептал на ухо
сидящему рядом молодому человеку - компаньону Халида по убиению жертвенной
козы. Сам Халид сидел рядом со мной - казалось, он имеет весьма отдаленное
отношение к происходящему.
В огромном казане внесли шурпу, которой, собственно, и была уготована
бедная тварь. Председатель трапезы сделал знак рукой, и все умолкли. Хриплым
величественным голосом он начал декламировать какие-то стихи или молитву,
возможно, молитву Хазрати Бурху. Публика почтительно молчала, лишь некоторые
бормотали текст вслед за ним. Наконец, он умолк, и гости накинулись на еду.
Я получил свою порцию; блюдо было пряным и сытным. Мысленно я возблагодарил
козу, но, вспомнив о куске живой печени, едва не выдал все наружу. Появилось
вино в круглых оплетенных лозой бутылях. Гости выпили и развеселились еще
больше. Халид трапезничал молча, бросая короткие взгляды то на меня, то на
председателя стола.
Казалось, между ними происходил напряженный безмолвный диалог.
Я попросил Халида налить мне вина: оно выглядело необычным, и уж тем
более, не местного разлива. Загадочно улыбаясь, он протянул мне небольшой
граненый стаканчик. Я понюхал напиток - он благоухал неизвестными мне
травами и пряностями и совсем не был похож на обычное виноградное вино.
Первый маленький глоток разлился во рту горячим терпким потоком. Меня
бросило в жар, закружилась голова. Халид мягко отобрал у меня стакан и
протянул вяленый финик.
- Это особое вино, к нему надо привыкнуть, - сказал он. - В нем нет и
капли виноградного сока: Аллах запретил правоверным употреблять сок лозы.
Председатель стола что-то шепнул своему наперснику, и на столе появилось
изящное блюдо, в центре которого лежала хорошо известная мне козья печень. В
желудке снова шевельнулся рвотный рефлекс. Халид достал все тот же нож и
аккуратно нарезал печень, стараясь, чтобы каждому досталось по кусочку. Один
из ломтиков он наколол на нож и протянул мне.
- Отказываться нельзя, - предупредил он. - Такова традиция.
Памятуя о суровых нравах востока, я через силу положил печень в рот. Она
оказалась вкусной. Отведав священного блюда, гости извлекли музыкальные
инструменты: маленький барабан, бубен и флейту. Председатель подал знак, и
полилась заунывная мелодия. Барабан вел свою, казалось бы независимую линию,
то замирая, то взрываясь чередой коротких резких ударов, однако флейта не
позволяла ему забраться слишком далеко, то подстраиваясь, то захватывая
инициативу. Бубен вступал в самых неожиданных местах, но вся троица
придерживалась неуловимой тонкой гармонии. Музыканты, по-моему, не очень-то
старались и играли из рук вон, словно лабухи в ресторане, но мелодия звучала
на редкость изящно, как бы сама по себе. Вдоволь наигравшись, они
поклонились председателю и гостям и выпили вина.
Халид вытирал нож белоснежным шелковым платком.
