Стрельба Дерсу. - Село Халкидон. - Живая вода и живой огонь. - Пернатое
население болот. - Теневой сегмент земли. - Тяжелое состояние после сна. -
Перемена погоды
На другое утро я взял с собой Олентьева и стрелка Марченко, а остальных
отправил в село Черниговку с приказанием дожидаться там моего возвращения.
При содействии старосты нам очень скоро удалось заполучить довольно сносную
плоскодонку. За нее мы отдали двенадцать рублей деньгами и две бутылки
водки. Весь день был употреблен на оборудование лодки. Дерсу сам
приспособлял весла, устраивал из колышков уключины, налаживал сиденья и
готовил шесты. Я любовался, как работа у него в руках спорилась и кипела. Он
никогда не суетился, все действия его были обдуманы, последовательны, и ни в
чем не было проволочек. Видно было, что он в жизни прошел такую школу,
которая приучила его быть энергичным, деятельным и не тратить времени
понапрасну. Случайно в одной избе нашлись готовые сухари. А больше нам
ничего не надо было. Все остальное - чай, сахар, соль, крупу и консервы - мы
имели в достаточном количестве. В тот же вечер по совету гольда все
имущество было перенесено в лодку, а сами мы остались ночевать на берету.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров огня большого
развести было нельзя, и потому все зябли и почти не спали.
Как я ни старался завернуться в бурку, но холодный ветер находил
где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова были плохие,
они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь
дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему - "худой люди".
- Его постоянно так гори - все равно кричи, - говорил он кому-то и при
этом изобразил своим голосом, как трещат дрова. - Его надо гоняй.
После этого я слышал всплеск по реке и шипение головешки. Очевидно,
старик бросил ее в воду. Потом мне удалось как-то согреться, и я уснул.
Ночью я проснулся и увидел Дерсу, сидящего у костра. Он поправлял огонь.
Ветер раздувал пламя во все стороны. Поверх бурки на мне лежало одеяло
гольда. Значит, это он прикрыл меня, вот почему я и согрелся. Стрелки тоже
были прикрыты его палаткой. Я предлагал Дерсу лечь на мое место, но он
отказался.
- Не надо, капитан, - сказал он. - Тебе спи, моя буду караулить огонь.
Его шибко вредный, - он указал на дрова.
Чем ближе я присматривался к этому человеку, тем больше он мне нравился.
С каждым днем я открывал в нем новые достоинства. Раньше я думал, что эгоизм
особенно свойствен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и
внимания к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибся ли я? Под
эти мысли я опять задремал и проспал до утра.
Когда совсем рассвело, Дерсу разбудил нас. Он согрел чай и изжарил мясо.
После завтрака я отправил команду с лошадьми в Черниговку, затем мы спустили
лодку в воду и тронулись в путь.
Подгоняемая шестами, лодка наша хорошо шла по течению. Километров через
пять мы достигли железнодорожного моста и остановились на отдых. Дерсу
рассказал, что в этих местах он бывал еще мальчиком с отцом, они приходили
сюда на охоту за козами. Про железную дорогу он слышал от китайцев, но
никогда ее раньше не видел.
После краткого отдыха мы поплыли дальше. Около железнодорожного моста
горы кончились. Я вышел из лодки и поднялся на ближайшую сопку, чтобы в
последний раз осмотреться во все стороны. Красивая панорама развернулась
перед моими глазами. Сзади, на востоке, толпились горы: на юге были пологие
холмы, поросшие лиственным редколесьем; на севере, насколько хватал глаз,
расстилалось бесконечное низменное пространство, покрытое травой. Сколько я
ни напрягал зрение, я не мог увидеть конца этой низины. Она уходила вдаль и
скрывалась где-то за горизонтом. Порой по ней пробегал ветер. Трава
колыхалась и волновалась, как море. Кое-где группами и в одиночку росли
чахлые березки и другие какие-то деревья. С горы, на которой я стоял, реку
Лефу далеко можно было проследить по ольшаникам и ивнякам, растущим по ее
берегам в изобилии. Вначале она сохраняет свое северо-восточное направление,
но, не доходя сопок, видневшихся на западе километрах в восьми, поворачивает
на север и немного склоняется к востоку. Бесчисленное множество протоков,
слепых рукавов, заводей и озерков окаймляет ее с обеих сторон. Низина эта
казалась безжизненной и пустынной. Ярко блестевшие на солнце в разных местах
лужи свидетельствовали о том, что долина Лефу в дождливый период года легко
затопляется водой.
На всем этом пространстве Лефу принимает в себя с левой стороны два
притока: Сандуган и Хунухезу. Последняя протекает по такой же низменной и
болотистой долине, как и сама Лефу.
К полудню мы доехали еще до одной возвышенности, расположенной на самом
берегу реки, с левой стороны. Сопка эта высотою 120 - 140 метров покрыта
редколесьем из дуба, березы, липы, клена, ореха и акаций. Отсюда шла
тропинка, вероятно, к селу Вознесенскому, находящемуся западнее, километрах
в двенадцати.
Во вторую половину дня мы проехали еще столько же и стали биваком
довольно рано.
Долгое сидение в лодке наскучило, и потому всем хотелось выйти и размять
онемевшие члены. Меня тянуло в поле. Олентьев и Марченко принялись
устраивать бивак, а мы с Дерсу пошли на охоту. С первого же шага буйные
травы охватили нас со всех сторон. Они были так высоки и так густы, что
человек в них казался утонувшим. Внизу, под ногами, - трава, спереди и сзади
- трава, с боков - тоже трава и только вверху - голубое небо. Казалось, что
мы шли по дну травяного моря. Это впечатление становилось еще сильнее,
когда, взобравшись на какую-нибудь кочку, я видел, как степь волновалась. С
робостью и опаской я опять погружался в траву и шел дальше. В этих местах
так же легко заблудиться, как и в лесу. Мы несколько раз сбивались с дороги,
но тотчас же спешили исправить свои ошибки. Найдя какую-нибудь кочку, я
взбирался на нее и старался рассмотреть что-нибудь впереди. Дерсу хватал
вейник и полынь руками и пригибал их к земле. Я смотрел вперед, в стороны, и
всюду передо мной расстилалось бесконечное волнующееся травяное море.
Главными представителями этих трав будут: тростники (Phragmites communis
Trin.) высотой до 3 метров, вейник (Calamagrostis willosa Mutel) - 1,5
метра, полынь (Artemisia wulgaris L.) - 2 метра и др. Из древесных пород,
растущих по берегам проток, можно отметить кустарниковую лозу (Salix
wiminalis L.), осину (Populus tremula L.), белую березу (Betula latifolia
Tausch), ольху (Ainus hirsuta Turcz.) и др.
Население этих болотистых степей главным образом пернатое. Кто не бывал в
низовьях Лефу во время перелета, тот не может себе представить, что там
происходит. Тысячи тысяч птиц большими и малыми стаями тянулись к югу.
Некоторые шли в обратном направлении, другие - наискось в сторону. Вереницы
их то подымались кверху, то опускались вниз, и все разом, ближние и дальние,
проектировались на фоне неба, в особенности внизу, около горизонта, который
вследствие этого казался как бы затянутым паутиной. Я смотрел, как
очарованный.
Выше всех были орлы. Распластав свои могучие крылья, они парили, описывая
большие круги. Что для них расстояния? Некоторые из них кружились так
высоко, что едва были заметны. Ниже их, но все же высоко над землей, летели
гуси. Эти осторожные птицы шли правильными косяками и, тяжело вразброд махая
крыльями, оглашали воздух своими сильными криками. Рядом с ними летели
казарки и лебеди. Внизу, близко к земле, с шумом неслись торопливые утки.
Тут были стаи грузной кряквы, которую легко можно было узнать по свистящему
шуму, издаваемому ее крыльями, и совсем над водой тысячами летели чирки и
другие мелкие утки. Там и сям в воздухе виднелись канюки и пустельга. Эти
представители соколов описывали красивые круги, подолгу останавливались на
одном месте и, трепеща крыльями, зорко высматривали на земле добычу. Порой
они отлетали в сторону, опять описывали круги и вдруг, сложив крылья,
стремглав бросались книзу, но, едва коснувшись травы, снова быстро взмывали
вверх. Грациозные и подвижные чайки и изящные проворные крачки своей снежной
белизной мелькали в синеве лазурного неба. Кроншнепы летели легко, плавно и
при полете своем делали удивительно красивые повороты. Остроклювые крохали
на лету посматривали по сторонам, точно выискивая место, где бы им можно
было остановиться. Сивки-моряки держались болотистых низин. Лужи стоячей
воды, видимо, служили для них вехами, по которым они и держали направление.
И вся масса птиц неслась к югу. Величественная картина!
Вдруг совершенно неожиданно откуда-то взялись две козули. Они были от нас
шагах в шестидесяти. В густой траве их почти не было видно - мелькали только
головы с растопыренными ушами и белые пятна около задних ног. Отбежав шагов
полтораста, козули остановились. Я выпалил из ружья и промахнулся.
Раскатистое эхо подхватило звук выстрела и далеко разнесло его по реке.
Тысячи птиц поднялись от воды и с криком полетели во все стороны. Испуганные
козули сорвались с места и снова пошли большими прыжками. Тогда прицелился
Дерсу. И в тот момент, когда голова одной из них показалась над травой, он
спустил курок. Когда дым рассеялся, животных уже не было видно. Гольд снова
зарядил свою винтовку и не торопясь пошел вперед. Я молча последовал за ним.
Дерсу огляделся, потом повернул назад, пошел в сторону и опять вернулся
обратно. Видно было, что он что-то искал.
- Кого ты ищешь? - спросил я его.
- Козулю, - отвечал он.
- Да ведь она ушла.
- Нет, - сказал он уверенно. - Моя в голову его попади. Я принялся тоже
искать убитое животное, хотя и не совсем верил гольду. Мне казалось, что он
ошибся. Минут через десять мы нашли козулю. Голова ее оказалась,
действительно, простреленной. Дерсу взвалил ее себе на плечи и тихонько
пошел обратно. На бивак мы возвратились уже в сумерки.
Вечерняя заря еще пыталась было бороться с надвигающейся тьмой, не не
могла ее осилить, уступила и ушла за горизонт. Тотчас на небе замигали
звезды, словно и они обрадовались тому, что наконец-то солнце дало им
свободу. Около протоки темнела какая-то роща. Деревьев теперь разобрать было
нельзя: они все стали похожи друг на друга. Сквозь них виднелся свет нашего
костра. Вечер был тихий и прохладный. Слышно было, как где-то неподалеку от
нас с шумом опустилась в воду стая уток. По полету можно было узнать, что
это были чирки.
После ужина Дерсу и Олентьев принялись свежевать козулю, а я занялся
своей работой. Покончив с дневником, я лег, но долго не мог уснуть. Едва я
закрывал глаза, как передо мной тотчас появлялась качающаяся паутина: это
было волнующееся травяное море и бесчисленные стаи гусей и уток. Наконец под
утро я уснул.
На следующий день мы встали довольно рано, наскоро напились чаю, уложили
свои пожитки в лодку и поплыли по Лефу.
Чем дальше, тем извилистее становилась река. Кривуны ее (так местные
жители называют извилины) описывают почти полные окружности и вдруг
поворачивают назад, опять загибаются, и нет места, где река хоть бы немного
текла прямо.
В нижнем течении Лефу принимает в себя с правой стороны два небольших
притока: Монастырку и Черниговку. Множество проток и длинных слепых рукавов
идет перпендикулярно к реке, наискось и параллельно ей и образует весьма
сложную водную систему. Километров на восемь ниже Монастырки горы подходят к
Лефу и оканчиваются здесь безымянной сопкой в 290 метров высоты. У подножия
ее расположилась деревня Халкидон. Это было последнее в здешних местах
