лишения, эти скромные труженики терпеливо несли тяготы походной жизни, и я
ни разу не слышал от них ни единой жалобы. Многие из них погибли в войну
1914 - 1917 годов, с остальными же я и по сие время нахожусь в переписке.
Во время путешествия капитаны пароходов, учителя, врачи и многие частные
лица нередко оказывали мне различные услуги и советами и делом, неоднократно
содействовали и облегчали мои предприятия. Шлю им дружеский привет и
благодарю за радушие и гостеприимство.
Каждый раз, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю прошлое, передо мной
встает фигура верхнеуссурийского гольда Дерсу Узала, ныне покойного. Сердце
мое надрывается от тоски, как только я вспоминаю его и нашу совместную
странническую жизнь.
Если мы взглянем на этнографическую карту Уссурийского края и отыщем на
ней гольдов, то увидим, что туземцы эти распределились узкой полосой по
долине реки Уссури до устья Даубихе. Часть гольдов обитала ранее по реке
Улахе и ее притокам. Нас интересуют именно эти последние.
Было бы ошибочно относить этих людей к какой-либо особой народности и
отделять их от прочих гольдов. В антропологическом отношении они нисколько
не отличались от своих соседей - рыболовов, расселившихся по Уссури.
Отличительной особенностью их была страсть к охоте.
Живя в таких местах, где рыбы было мало, а тайга изобиловала зверем, они
на охоту обратили все свое внимание. В погоне за соболем, на охоте за
дорогими пантами и в поисках за целебным могущественным женьшенем гольды эти
далеко проникали на север и не раз заходили в самые отдаленные уголки
Сихотэ-Алиня. Это были отличные охотники и удивительнейшие следопыты.
Путешествуя с Дерсу и приглядываясь к его приемам, я неоднократно поражался,
до какой степени были развиты в нем эти способности. Гольд положительно
читал следы, как шипу, и в строгой последовательности восстанавливал все
события.
Трудно перечислить все те услуги, которые этот человек оказал мне и моим
спутникам. Не раз, рискуя своей жизнью, он смело бросался на выручку
погибающему, и многие обязаны ему жизнью, в том числе и я лично.
Ввиду той выдающейся роли, которую играл Дерсу в моих путешествиях, я
опишу сначала маршрут 1902 года по рекам Цимухе и Лефу, когда произошла моя
первая с ним встреча, а затем уже перейду к экспедиции 1906 года.
Первые свои три путешествия я закончил в 1910 году. Следующие три года
мной были посвящены обработке собранных материалов при любезном содействии
известных специалистов Л. С. Берга, И. В. Полибина, С. А. Бутурлина и Я. С.
Эдельштейна.
К 1917 году рукописи были готовы. Еще в черновом виде они ходили по рукам
моих друзей и знакомых, в числе которых было немало педагогов.
Их отзывы утвердили меня в том смысле, что появление такого
научно-популярного описания края, из которого учащаяся молодежь почерпнула
бы немало интересных сведений, было бы полезным делом.
В. АРСЕНЬЕВ
Владивосток, 1930 г.
Глава 1
Стеклянная падь
Бухта Майтун. - Село Шкотово. - Река Бейца. - Встреча с пантерой. -
Да-дянь-шань. - Изюбр
В 1902 году во время одной из командировок с охотничьей командой я
пробирался вверх по реке Цимухе, впадающей в Уссурийский залив около села
Шкотова. Мой отряд состоял из шести человек сибирских стрелков и четырех
лошадей с вьюками. Цель моей командировки заключалась в обследовании
Шкотовского района в военном отношении и в изучении перевалов в горном узле
Да-дянь-шань, откуда берут начало четыре реки: Циму, Майхе, Даубихе и Лефу.
Затем я должен был осмотреть все тропы около озера Ханка и вблизи
Уссурийской железной дороги.
Горный хребет, о котором здесь идет речь, начинается около Имана и идет к
югу параллельно реке Уссури в направлении от северо-северо-востока к
юго-юго-западу так, что на запад от него будет река Сунгача и озеро Ханка, а
на восток - река Даубихе. Далее он разделяется на две ветви. Одна идет к
юго-западу и образует хребет Богатую Гриву, протянувшийся вдоль всего
полуострова Муравьева-Амурского, а другая ветвь направляется к югу и
сливается с высокой грядой, служащей водоразделом между реками Даубихе и
Сучаном.
Верхняя часть Уссурийского залива называется бухтой Майтун. Бухта эта
раньше значительно глубже вдавалась в материк. Это бросается в глаза с
первого взгляда. Береговые обрывы ныне отодвинуты в глубь страны километров
на пять. Устье реки Тангоузы раньше было на месте нынешних озер Сан и
Эль-Поуза, а устье реки Майхе находилось немного выше того места, где теперь
пересекает ее железная дорога. Вся эта площадь в 22 квадратных километра
представляет собой болотистую низину, заполненную наносами рек Майхе и
Тангоузы. Среди болот сохранились еще кое-где озерки с водой; они указывают,
где были места наиболее глубокие. Этот медленный процесс отступления моря и
нарастания суши происходит еще и теперь. Эта же участь постигнет и бухту
Майтун. Она и теперь уже достаточно мелководна. Западные берега ее слагаются
из порфиров, а восточные из третичных отложений: в долине Майхе развиты
граниты и сиениты, а к востоку от нее - базальты.
Село Шкотово находится около устья реки Цимухе, на правом берегу.
Основание его относится к 1864 году. В 1868 году его сожгли хунхузы, но на
другой год оно возродилось снова. Пржевальский в 1870 году в нем насчитал
шесть дворов и тридцать четыре души обоего пола. Я застал Шкотово довольно
большим селом.
Здесь мы провели двое суток, осматривали окрестности и снаряжались в
далекий путь. Река Цимухе, длиной в 30 километров, течет в широтном
направлении и имеет с правой стороны один только приток - Бейцу. Долину, по
которой протекает река, здешние переселенцы называют Стеклянной падью. Такое
название она получила от китайской зверовой фанзы, в окне которой был
вставлен небольшой кусочек стекла. Надо заметить, что тогда в Уссурийском
крае не было ни одного стекольного завода, и потому в глухих местах стекло
ценилось особенно высоко. В глубине гор и лесов оно было своего рода меновой
единицей. Пустую бутылку можно было выменять на муку, соль, чумизу и даже на
пушнину. Старожилы рассказывают, что во время ссор враги старались
проникнуть друг к другу в дом и перебить стеклянную посуду. Немудрено
поэтому, что кусочек стекла в окне китайской фанзы был роскошью. Это
обратило внимание первых переселенцев, и они назвали Стеклянной не только
фанзу и речку, но и всю прилегающую местность.
От Шкотова вверх по долине Цимухе сначала идет проселочная дорога,
которая после села Новороссийского сразу переходит в тропу. По этой тропе
можно выйти и на Сучан, и на реку Кангоузу к селу Новонежину. Дорога
несколько раз переходит с одного берега реки на другой, и это является
причиной, почему во время половодья сообщение по ней прекращается.
Из Шкотова мы выступили рано, в тот же день дошли до Стеклянной пади и
свернули в нее. Река Бейца течет на запад-юго-запад почти по прямому
направлению и только около устья поворачивает на запад. Ширина Стеклянной
пади не везде одинакова: то она суживается метров до ста, то расширяется
более чем на километр. Как и большинство долин в Уссурийском крае, она
отличается удивительной равнинностью. Окаймляющие ее горы, поросшие корявым
дубняком, имеют очень крутые склоны. Границы, где равнина соприкасается с
горами, обозначены чрезвычайно резко. Это свидетельствует о том, что здесь
были большие денудационные процессы. Долина раньше была гораздо глубже и
только впоследствии выполнилась наносами реки.
По мере того как мы углублялись в горы, растительность становилась лучше.
Дубовое редколесье сменилось густыми смешанными лесами, среди которых было
много кедра. Путеводной нитью нам служила маленькая тропинка, проложенная
китайскими охотниками и искателями женьшеня. Дня через два мы достигли того
места, где была Стеклянная фанза, но нашли здесь только ее развалины. С
каждым днем тропинка становилась все хуже и хуже. Видно было, что по ней
давно уже не ходили люди. Она заросла травой и во многих местах была
завалена буреломом. Вскоре мы ее совсем потеряли. Встречались нам и зверовые
тропы; мы пользовались ими, пока они тянулись в желательном для нас
направлении, но больше шли целиной. На третий день к вечеру мы подошли к
хребту Да-дянь-шань, который идет здесь в меридиональном направлении и имеет
высоту в среднем около 700 метров. Оставив людей внизу, я поднялся на одну
из соседних вершин, чтобы оттуда посмотреть, далеко ли еще осталось до
перевала. Сверху хорошо были видны все горы. Оказалось, что водораздел был в
двух или трех километрах от нас. Стало ясно, что к вечеру нам не дойти до
него, а если бы мы и дошли, то рисковали заночевать без воды, потому что в
это время года горные ключи в истоках почти совсем иссякают. Я решил встать
на бивак там, где остались лошади, а завтра идти к перевалу.
Обыкновенно свой маршрут я никогда не затягивал до сумерек и
останавливался на бивак так, чтобы засветло можно было поставить палатки и
заготовить дрова на ночь. Пока стрелки возились на биваке, я пользовался
свободным временем и отправлялся осматривать ближайшие окрестности.
Постоянным моим спутником в такого рода экскурсиях был Поликарп Олентьев -
отличный человек и прекрасный охотник. Ему было тогда лет двадцать шесть. Он
был среднего роста и хорошо сложен. Русые волосы, крупные черты лица и
небольшие усы дадут читателю некоторое представление о его лице. Олентьев
был оптимист. Даже в тех случаях, когда мы попадали в неприятные положения,
он не терял хорошего настроения и старался убедить меня, что "все к лучшему
в этом лучшем из миров". Сделав нужные распоряжения, мы взяли с ним ружья и
пошли на разведку.
Солнце только что успело скрыться за горизонтом, и в то время, когда лучи
его золотили верхушки гор, в долинах появились сумеречные тени. На фоне
бледного неба резко выделялись вершины деревьев с пожелтевшими листьями.
Среди птиц, насекомых, в сухой траве - словом, всюду, даже в воздухе,
чувствовалось приближение осени.
Перейдя через невысокий хребет, мы попали в соседнюю долину, поросшую
густым лесом. Широкое и сухое ложе горного ручья пересекало ее поперек. Тут
мы разошлись. Я пошел по галечниковой отмели налево, а Олентьев - направо.
Не прошло и двух минут, как вдруг в его стороне грянул выстрел. Я обернулся
и в это мгновение увидел, как что-то гибкое и пестрое мелькнуло в воздухе. Я
бросился к Олентьеву. Он поспешно заряжал винтовку, но, как на грех, один
патрон застрял в магазинной коробке, и затвор не закрывался.
- Кого ты стрелял? - спросил я его.
- Кажется, тигра, - отвечал он. - Зверь сидел на дереве. Я хорошо
прицелился и, наверное, попал.
Наконец застрявший патрон был вынут. Олентьев вновь зарядил ружье, и мы
осторожно двинулись к тому месту, где скрылось животное. Кровь на сухой
траве указывала, что зверь действительно был ранен. Вдруг Олентьев
остановился и стал прислушиваться. Впереди, немного вправо от нас, слышался
храп. Сквозь заросли папоротников ничего нельзя было видеть. Большое дерево,
поваленное на землю, преграждало нам путь. Олентьев хотел было уже перелезть
валежник, но раненое животное предупредило его и стремительно бросилось
навстречу. Олентьев второпях выстрелил в упор, даже не приставляя приклада
ружья к плечу, - и очень удачно. Пуля попала прямо в голову зверя. Он упал
на дерево и повис на нем так, что голова и передние лапы свесились по одну
сторону, а задняя часть тела - по другую.
