руки - крепкие, мускулистые, ноги немного кривые. Загорелое лицо его было
типично для туземцев: выдающиеся скулы, маленький нос, глаза с монгольской
складкой век и широкий рот с крепкими зубами. Небольшие русые усы окаймляли
его верхнюю губу, и рыжеватая бородка украшала подбородок. Но всего
замечательнее были его глаза. Темно-серые, а не карие, они смотрели спокойно
и немного наивно. В них сквозили решительность, прямота характера и
добродушие.
Незнакомец не рассматривал нас так, как рассматривали мы его. Он достал
из-за пазухи кисет с табаком, набил им свою трубку и молча стал курить. Не
расспрашивая его, кто он и откуда, я предложил ему поесть. Так принято
делать в тайге.
- Спасибо, капитан, - сказал он. - Моя шибко хочу кушай, моя сегодня
кушай нету.
Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий
нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные.
Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а
другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и я увидел, что голова
его покрыта густыми русыми волосами; они росли в беспорядке и свешивались по
сторонам длинными прядями.
Наш гость был из молчаливых. Наконец Олентьев не выдержал и спросил
пришельца прямо:
- Ты кто будешь?
- Моя гольд, - ответил он коротко.
- Ты, должно быть, охотник? - спросили его опять.
- Да, - отвечал он. - Моя постоянно охота ходи, другой работы нету, рыба
лови понимай тоже нету, только один охота понимай.
- А где ты живешь? - продолжал допрашивать его Олентьев.
- Моя дома нету. Моя постоянно сопка живи. Огонь клади, палатка делай -
спи. Постоянно охота ходи, как дома живи?
Потом он рассказал, что сегодня охотился за изюбрами, ранил одну матку,
но слабо. Идя по подранку, он наткнулся на наши следы. Они завели его в
овраг. Когда стемнело, он увидел огонь и пошел прямо на него.
- Моя тихонько ходи, - говорил он. - Думай, какой люди далеко сопках
ходи? Посмотри - капитан есть, казак есть. Моя тогда прямо ходи.
- Тебя как зовут? - спросил я незнакомца.
- Дерсу Узала, - отвечал он.
Меня заинтересовал этот человек. Что-то в нем было особенное,
оригинальное. Говорил он просто, тихо, держал себя скромно, не заискивающе.
Мы разговорились. Он долго рассказывал мне про свою жизнь, и чем больше он
говорил, тем становился симпатичнее. Я видел перед собой первобытного
охотника, который всю свою жизнь прожил в тайге и чужд был тех пороков,
которые вместе с собой несет городская цивилизация. Из его слов я узнал, что
средства к жизни он добывал ружьем и потом выменивал предметы своей охоты на
табак, свинец и порох и что винтовка ему досталась в наследие от отца. Потом
он рассказал мне, что ему теперь пятьдесят три года, что у него никогда не
было дома, он вечно жил под открытым небом и только зимой устраивал себе
временную юрту из корья или бересты. Первые проблески его детских
воспоминаний были: река, шалаш, огонь, отец, мать и сестренка.
- Все давно помирай, - закончил он свой рассказ и задумался. Он помолчал
немного и продолжал снова: - У меня раньше тоже жена была, сын и девчонка.
Оспа все люди кончай. Теперь моя один остался...
Лицо его стало грустным от переживаемых воспоминаний. Я пробовал было его
утешить, но что были мои утешения для этого одинокого человека, у которого
смерть отняла семью, это единственное утешение в старости? Он ничего мне не
отвечал и только еще более поник головой. Хотелось мне как-нибудь выразить
ему свое сочувствие, что-нибудь для него сделать, и я не знал, что именно.
Наконец я надумал: я предложил ему обменять его старое ружье на новое, но он
отказался, сказав, что берданка ему дорога как память об отце, что он к ней
привык и что она бьет очень хорошо. Он потянулся к дереву, взял свое ружье и
стал гладить рукой по ложу.
Звезды на небе переместились и показывали далеко за полночь. Часы летели
за часами, а мы все сидели у костра и разговаривали. Говорил больше Дерсу, а
я его слушал, и слушал с удовольствием. Он рассказывал мне про свою охоту,
про то, как раз он попал в плен к хунхузам, но убежал от них. Рассказывал
про свои встречи с тиграми, говорил о том, что стрелять их нельзя, потому
что это боги, охраняющие женьшень от человека, говорил о злых духах, о
наводнениях и т. д.
Один раз на него напал тигр и сильно изранил. Жена искала его несколько
дней подряд и по следам нашла, обессиленного от потери крови. Пока он болел,
она ходила на охоту.
Потом я стал его расспрашивать о том месте, где мы находимся. Он сказал,
что это истоки реки Лефу и что завтра мы дойдем до первого жилища
звероловов.
Один из спящих стрелков проснулся, удивленно посмотрел на нас обоих,
пробормотал что-то про себя и заснул снова.
На земле и на небе было еще темно, только в той стороне, откуда
подымались все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю
пала обильная роса - верный признак, что завтра будет хорошая погода. Кругом
царила торжественная тишина. Казалось, природа отдыхала тоже.
Через час восток начал алеть. Я посмотрел на часы, было шесть часов утра.
Пора было будить очередного артельщика. Я стал трясти его за плечо. Стрелок
сел и начал потягиваться. Яркий свет костра резал ему глаза - он морщился.
Затем, увидев Дерсу, проговорил, усмехнувшись:
- Вот диво, человек какой-то!.. - и начал обуваться.
Небо из черного сделалось синим, а потом серым, мутным. Ночные тени стали
жаться в кусты и овраги. Вскоре бивак наш опять ожил; заговорили люди,
очнулись от оцепенения лошади, заверещала в стороне пищуха, ниже по оврагу
ей стала вторить другая; послышался крик дятла и трещоточная музыка желны.
Тайга просыпалась. С каждой минутой становилось все светлее, и вдруг яркие
солнечные лучи снопом вырвались из-за гор и озарили весь лес. Наш бивак
принял теперь другой вид. На месте яркого костра лежала груда золы; огня
почти не было видно; на земле валялись порожние банки из-под консервов; там,
где стояла палатка, торчали одни жерди и лежала примятая трава.
Глава 3
Охота на кабанов
Изучение следов. - Забота о путнике. - Зверовая фанза. - Гора Тудинза и
верховья реки Лефу. - Кабаны. - Анимизм Дерсу. - Сон
После чая стрелки начали вьючить коней. Дерсу тоже стал собираться. Он
надел свою котомку, взял в руки сошки и берданку. Через несколько минут
отряд наш тронулся в путь. Дерсу пошел с нами.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к
нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала вода. Распадок
становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были
старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время
внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву
руками.
- Что такое? - спросил я его.
Дерсу остановился и сказал, что тропа эта не конная, а пешеходная, что
идет она по соболиным ловушкам, что несколько дней тому назад по ней прошел
один человек и что, по всей вероятности, это был китаец.
Слова гольда нас всех поразили. Заметив, что мы отнеслись к нему с
недоверием, он воскликнул:
- Как ваша понимай нету? Посмотри сам!
После этого он привел такие доказательства, что все мои сомнения отпали
разом. Все было так ясно и так просто, что я удивился, как этого раньше я не
заметил. Во-первых, на тропе нигде не было видно конских следов, во-вторых,
по сторонам она не была очищена от ветвей; наши лошади пробирались с трудом
и все время задевали вьюками за деревья. Повороты были так круты, что кони
не могли повернуться и должны были делать обходы; через ручьи следы шли по
бревну, и нигде тропа не спускалась в воду; бурелом, преграждавший путь, не
был прорублен; люди шли свободно, а лошадей обводили стороной. Все это
доказывало, что тропа не была проспособлена для путешествий с вьюками.
- Давно один люди ходи, - говорил Дерсу как бы про себя. - Люди ходи
кончай, дождь ходи. - И он стал высчитывать, когда был последний дождь.
Часа два шли мы по этой тропе. Мало-помалу хвойный лес начал заменяться
смешанным. Все чаще и чаще стали попадаться тополь, клен, осина, береза и
липа. Я хотел было сделать второй привал, но Дерсу посоветовал пройти еще
немного.
- Наша скоро балаган найти есть, - сказал он и указал на деревья, с
которых была снята кора.
Я сразу понял его. Значит, поблизости должно быть то, для чего это корье
предназначалось. Мы прибавили шагу и через десять минут на берегу ручья
увидели небольшой односкатный балаган, поставленный охотниками или
искателями женьшеня. Осмотрев его кругом, наш новый знакомый опять
подтвердил, что несколько дней тому назад по тропе прошел китаец и что он
ночевал в этом балагане. Прибитая дождем зола, одинокое ложе из травы и
брошенные старые наколенники из дабы свидетельствовали об этом.
Теперь я понял, что Дерсу не простой человек. Передо мной был следопыт, и
невольно мне вспомнились герои Купера и Майн-Рида.
Надо было покормить лошадей. Я решил воспользоваться этим, лег в тени
кедра и тотчас же уснул. Часа через два меня разбудил Олентьев. Проснувшись,
я увидел, что Дерсу наколол дров, собрал бересты и все это сложил в балаган.
Я думал, что он хочет его спалить, и начал отговаривать от этой затеи. Но
вместо ответа он попросил у меня щепотку соли и горсть рису. Меня
заинтересовало, что он хочет с ними делать, и я приказал дать просимое.
Гольд тщательно обернул берестой спички, отдельно в бересту завернул соль и
рис и повесил все это в балагане. Затем он поправил снаружи корье и стал
собираться.
- Вероятно, ты думаешь вернуться сюда? - спросил я гольда. Он
отрицательно покачал головой. Тогда я спросил его, для кого он оставил рис,
соль и спички.
- Какой-нибудь другой люди ходи, - отвечал Дерсу, - балаган найди, сухие
дрова найди, спички найди, кушай найди - пропади нету!
Помню, меня глубоко поразило это. Я задумался... Гольд заботился о
неизвестном ему человеке, которого он никогда не увидит и который тоже не
узнает, кто приготовил ему дрова и продовольствие. Я вспомнил, что мои люди,
уходя с биваков, всегда жгли корье на кострах. Делали они это не из
озорства, а так просто, ради забавы, и я никогда их не останавливал. Этот
дикарь был гораздо человеколюбивее, чем я. Забота о путнике!.. Отчего же у
людей, живущих в городах, это хорошее чувство, это внимание к чужим
интересам заглохло, а оно, несомненно, было ранее.
- Лошади готовы! Надо бы идти, - сказал подошедший ко мне Олентьев.
Я очнулся.
- Да, надо идти... Трогай! - сказал я стрелкам и пошел вперед по
тропинке.
К вечеру мы дошли до того места, где две речки сливаются вместе, откуда,
собственно, и начинается Лефу. Здесь она шириной 6 - 8 метров и имеет
быстроту течения 120 - 140 метров в минуту. Глубина реки неравномерная и
колеблется от 30 до 60 сантиметров.
После ужина я рано лег спать и тотчас уснул.
На другой день, когда я проснулся, все люди были уже на ногах. Я отдал
приказание седлать лошадей и, пока стрелки возились с вьюками, успел
приготовить планшет и пошел вперед вместе с гольдом.
От места нашего ночлега долина стала понемногу поворачивать на запад.
Левые склоны ее были крутые, правые - пологие. С каждым километром тропа
становилась шире и лучше. В одном месте лежало срубленное топором дерево.
Дерсу подошел, осмотрел его и сказал:
- Весной рубили; два люди работали: один люди высокий - его топор тупой,
другой люди маленький - его топор острый.
