почки не заболели, как у Исакова, когда его телом полы в бытовке
натирали, - пообещал строго лейтенант.
Солдатик побледнел и боком-боком ушел в сторону.
- Ник, сегодня в клубе концерт Леонтьева в восемнадцать часов, слышал об
этом? - спросил Грымов.
- Нет, а кто сказал?
- Только что командир полка на постановке задач объявил.
- Наконец-то, хоть кто-то нас посетил. За восемь месяцев ни разу в полку
не попал ни на один концерт. Когда Кобзон и «Крымские девчата»
гастролировали, мы в рейдах были, а когда «Каскад» выступал, я Острогина
на горе инспектировал. Главное сегодня - в наряд не попасть.
- Разрешите, товарищ лейтенант? - В канцелярию вошел Юревич. - Я наряд
Лебедкову уже сдал.
- Ну и что дальше?
- Там якой-то прапорщик или не прапорщик, чисто як генерал, не пойму хто,
ходит и боевые листки читает. А до этого он в ленинской комнате плакаты
разглядывал. Я его видел раньше где-то, а кто он, не ведаю. В общем,
який-то товарищ!
- Сейчас мы посмотрим, какой это «товарищ Сухов».
- Хто, хто? Сухов?
- Тундра! Классика кино - «Белое солнце пустыни».
- Якая пустыня, якое солнце, я в колгоспе на Гомельщине с утра до ночи
пахал. Нас у сямье дятей восемь душ, а я старшой.
- Все, Юрик, иди, отдыхай, готовься к наряду, обслуживай любимую
бронетехнику.
Я вышел из канцелярии, огляделся: в коридоре никого не было.
- Дневальный, где гуляет проверяющий? - спросил я у Свекольникова.
- В курилке сидит. Он совсем ведь не проверяющий, я его знаю, это наш
новый «комсомолец батальона».
- А-а-а. Вот кого боятся наши сержанты.
Я вышел из казармы познакомиться с « товарищем инспектирующим». В
просторной беседке сидели дружной компанией заменщики Чулин и Колобков, а
рядом с ними курил и травил анекдоты сменщик Колобка - молодой прапорщик.
- О, приветствуем героическую личность батальона, непобедимого замполита
первой роты, истребителя «духовского» спецназа «черные призраки»! -
заорал Колобок. - Это лейтенант Ник Ростовцев. Собственной персоной!
- Вольно, вольно, - снисходительно и смущенно ответил я.
- Нет, честно, я хоть и награжден двумя орденами, но они заработаны моей
бестолковой контуженой головой. Один раз осколок ухо перерубил, во втором
случае орден за шандарахнутую камнем макушку получил. Но чтоб вот так, в
психическую атаку ходить - нет уж, извините. Да еще два раза... Может, ты
псих? - поинтересовался Колобок.
- Отставить разговорчики!
- Понял. А вот это, сынок, мой сменщик, - представил мне Колобков нового
прапорщика (Ему исполнилось тридцать пять лет, но выглядел он на все
сорок пять, поэтому Колобок разговаривал с нами как папаша.) - Прапорщик
Виктор Бугрим, - усмехнулся в ответ красавчик. - Приятно познакомиться,
товарищ лейтенант.
У прапорщика была кудрявая шевелюра, «фраерские» усики, хитрая улыбка и
наглые голубые глаза. Ловелас-сердцеед, гроза женщин.
- Почти что Баграм! Ты попал в «одноименную» дивизию, - заулыбался я. -
Будем знакомы, перейдем лучше на ты, мы ведь коллеги.
- Хорошо, будем на ты. Меня, Артюхин отправил наглядную агитацию
проверять. У тебя и во второй роте все в плюсах, а в третьей и у
минометчиков - одни нули.
- Хороший результат, в трудные для нашей роты времена. А то в первой
плохо да плохо. Пока ротный в госпитале, каждый норовит лягнуть, что-то
найти нехорошее. Когда домой, Колобок? - спросил я сочувственно у
ветерана.
- Да вот отдам-передам бумажки Витьку и в дорогу. Только лететь страшно
очень. Чуля (Чулин) вчерась из командировки вернулся, «груз-200» отвозил
в Гродно, припахали заменщика. Так такие ужасы рассказывает.
- Какие это ужасы? - заинтересовался я.
- Никифор, шо я пережил позавчера, кошмар какой-то. Сел в АН-12,
разговорился с бортстрелком, а он земляком оказался, из Витебска. Экипаж
из Белорусского округа, самолет «крайние» рейсы летает. Вот-вот домой им.
Залезли мы в хвост самолета, выпили их бутылку водки за знакомство. У
меня с собой была в сумочке трехлитровая банка самогона, под компот
вишневый замаскированная, на замену вез в роту, коллективу. Я возьми да и
проболтайся. Стрелок как узнал об этом, так обрадовался, так
развеселился! Пойдем, говорит, в кабину, чого мы тут будем мучаться? Там
все свои - земляки, угостишь родным напитком ребят! Зашли, угостил
по-хорошему, по-человечески. Они как давай глушить ее стаканами, почти не
закусывая. Крепкие ребята летчики. Летим, самолет на автопилоте, песни
поем. Я - почти в хлам, и они уже ничего не соображают. Смотрю, бог ты
мой, штурман пьян, бортинженер пьян, второй пилот в хламину нажрался,
командир еще более-менее держится, но тоже пьян. Испугался страшно,
несмотря на то, что «бухой» был, даже почти протрезвел от ужаса. Куда
летим? Это состояние экипажа из всех пассажиров наблюдаю только я, а так
бы паника поднялась на борту. Ну, черт с ним, со стрелком-радистом, хрен
с ними, со штурманом и инженером, но пилоты-то в хлам! «Ребята, - ору
летчикам, - браты, как садиться будем? На автопилоте приземлимся?» «Нет,
- говорят, - садиться будем сами, вручную. Сейчас допьем остаток из банки
и возьмем управление на себя.» «Мужики, - заорал тут я диким голосом, -
ни хрена, баста, хватит пить, сажайте самолет!» Отбираю бутыль, там еще
больше литра, а они не отдают, сопротивляются. «Трезвейте, сволочи», -
говорю им. А хлопцы совсем уже никакие. Песни горланят, матерятся, а на
горизонте уже Кабул виднеется. Шо делать, шо делать? Я - в ужасе. Они,
гады, садятся в кресла, пристегиваются, выключают автопилот и заходят на
город: один круг, другой, третий, уже взлетно-посадочная полоса внизу, и
явно они на нее не попадают. Промазали! Поднялись чуть-чуть, командир
орет: «Штурман и инженер, ко мне, помогайте, будем вместе сажать» Взялись
втроем за штурвал (второй пилот совсем скис, уснул) и пошли на посадку.
«Взлетка» аэродрома болтается по курсу, мы качаемся, почти машем
крыльями, мне так, по крайней мере, показалось. Сели! Я их обнимать,
целовать и материться! «Суки, шо же вы творите, пьете за штурвалом». А
командир мне с ухмылкой: «Сам виноват, а ты зачем наливал? Мы чуток для
храбрости пригубили, а ты нас своим вкусным «первочом» соблазнил и с
толку сбил». В общем, негодяи. Но асы! В таком состоянии машинешку-то
легковую не припаркуешь, не то что грузовой самолет посадить. Шо там
дальше было, не знаю, я скорей оттуда со своей банкой бежать, а то они ее
родимую чуть не отобрали, дескать, отметить удачную посадку. И как они с
начальством разговаривали потом?
- Ха-ха-ха.
- Гы-гы.
- Вот тебе свезло так свезло. Ха-ха!!! - засмеялся я и похлопал по плечу
прапорщика. - Запомни теперь на всю жизнь, какими последствиями чревато
пьянство в воздухе! Это тебе не в БМП брагу гнать и пить, пока батальон
по горам ходит.
- Нет-нет, с пьянством покончено. Я даже допивать «первач» со своими
орлами не стал, отдал все Луковкину и Мелещенко.
Тем временем, весело смеясь, к казарме подошли Острогин и Ветишин.
- Чему радуемся? - поинтересовался Грымов.
- Жизни! Жизни, дорогой ты наш командир, - воскликнул Острогин. - Каждый
новый день - радость! Комбат не вдул - радость. Командир полка матом не
покрыл - счастье. «Духи» не убили - верх блаженства.
- Ступай, разбирайся с Хафизовым и готовься к очередным п.., нам, -
вздохнул Эдуард.
- Вот черт, такое солнечное утро, весна, трава зазеленела, и так сразу
обламывают.
- Для поддержания настроения, скажу новость дня, - сказал я. - Сегодня
концерт звезды эстрады, твоего любимого Валерия Леонтьева!
- Ура, ура! Ох, Ник, ох обрадовал! Иди, занимай места! С меня «Боржоми».
- Концерт вечером, «Боржоми» сейчас!
- Вечно ты строишь взаимоотношения со мной как какой-то рвач и хапуга.
Корыстный какой.
- Не как рвач, а как твой спаситель! За спасение под Бамианом ты со мной
не рассчитаешься и цистерной минералки, слишком легко отделаться хочешь.
С тебя вагон коньяка!
- Ладно, встречаю вечером тебя в клубе с лимонадом и водичкой, а то ведь
как всегда душно будет. А коньяк будет в Союзе.
- Товарищи офицеры, внимание! - вмешался в беседу Грымов. - Перед
концертом совещание в шестнадцать часов, а концерт позже, в восемнадцать.
Всем прибыть с рабочими тетрадями.
- Мне тоже идти? - спросил я. - В это время у нас по плану воспитательная
работа - беседа с солдатами.
- Ничего не знаю. Приказ прибыть всем. Пусть беседу проведет Бодунов.
***
Начальник штаба подводил итоги боевых действий. Командир полка, как
всегда, юмором и сочным матерком сдабривал сухие цифры и факты. Эти
вставки «эпитеты» были неподражаемы, а армейский матерный фольклор
уникален. Начфин хвастал, что ведет блокнот с цитатами из репертуара -
Филатова, их количество давно перевалило за двести - и все нецензурные.
Герой (а он и на самом деле был Героем Советского Союза) морщился, но
ровным и четким голосом продолжал подведение итогов, он никогда публично
не переходил на маты.
Командира, несмотря на его грубость, любили. Был он вспыльчив, но быстро
отходчив и добродушен. Начальника штаба, майора Ошуева, уважали, Герой
как никак, но не любили. Вот и сейчас он похвалил танкистов и
артиллеристов, не сказал ничего плохого про саперов, разведчиков и
связистов и опять раздолбал наш славный батальон. Это у него от ревности.
Мы пехота, нас много - крайние как всегда. По-другому не бывает!
- Товарищ подполковник, еще в заключение совещания слово просит начальник
медицинской службы, - закончил доклад Герой.
- Что ж, вещай, «шприц-тюбик», - вальяжно произнес «кэп». - Только
покороче, а то артистов пора встречать.
- Товарищ командир! Срывается план прививок! Офицеры совершенно не хотят
их делать. С солдатами проблем нет никаких, а офицеры, особенно первого
батальона, саботируют эту процедуру.
- Я им, бл...м, посаботирую! Строиться в колонну по одному между рядами и
подходить к столу. Начмед, бегом за аппаратурой, шприцами, лекарством, я
вообще-то и сам для примера руку или плечо подставлю.
- Товарищ командир, руку не надо, нужно штаны спустить.
- Что? Что ты сказал, я должен снять?
- Штаны...
- Ну, ладно, - убавил тон командир и далее уже миролюбиво продолжил:
- Для личного примера этим бездельникам сниму штаны, так и быть, но
первым, вне очереди.
- Так точно! Так точно! Пожалуйста, товарищ подполковник, все готово,
подходите.
Вытирая пот со лба, волнуясь, капитан-медик подвел командира к
автоматическому шприцу-пистолету. Командир крякнул, рыкнул матом и,
застегивая штаны, встал у входа. Присутствующие в зале покатились со
смеху.
- Все проходят мимо и показывают отметку в медкнижке. Поставил укол -
штамп в книжке и свободен! Хватит ржать, спускайте штаны, - громогласно
гаркнул луженой глоткой Иван Васильевич. - Я вас, бл...й, сачков
гребаных, в бараний рог сверну!
Не зря у него прозвище Иван Грозный. С ним не поспоришь, может и в лоб
двинуть. Я и Острогин сразу загрустили. Если Грымов с Ветишиным
добросовестно ходили в медпункт, то мы его игнорировали. У меня вообще
была теория: тот, кто соглашается делать уколы, получает инфекцию, но в
ослабленной дозе. Но все равно - это зараза для организма. И кто
прививается, тот и болеет, а кто сачкует, тот здоров.
У Голубева была другая теория: красные глаза не желтеют, и он заливал
печень спиртным. Этой теории придерживались многие, но с переменным
успехом. В основном гепатит, тиф и малярия побеждали их ослабленную
иммунную систему в первую очередь. Что ни день - новый больной.
Черт! Сейчас нарушится мое правило - всеми силами уклоняться от прививок.
Вот и очередь подошла. Я слегка спустил штаны и шагнул к столу.
- Фамилия? - спросил молоденький врач.
- Лейтенант Ростовцев, - буркнул я.
Он порылся в стопке, сделал отметку в моей книжке и переложил в другую
