- Постарайтесь к четырем успеть, Ольга Владимировна... Кстати, вам
нравится?
- Какая разница? - вздохнула Ольга Владимировна. - Вы же все равно не
опубликуете...
- Почему вы в этом уверены?
- Мне так кажется.
- А вот и неизвестно, Ольга Владимировна, - загадочно произнес Алеко
Никитич и вышел.
И Ольга Владимировна заработала дальше...
Двадцать девять дней мадрант не выходил из покоев, не принимал
Первого ревзода, не интересовался государственными делами, и о его
существовании можно было судить лишь по тому, что за это время в водоем со
священными куймонами были брошены двенадцать арбаков, так как ночи мадрант
проводил беспокойно. Правая рука - если можно было назвать правой рукой
то, что осталось, - время от времени давала себя знать. Иногда мадрант
просыпался среди ночи оттого, что явственно чувствовал, как горит его
правая ладонь. Перед глазами возникало лицо Олвис, ее пылающая щека, ее не
столько испуганные, сколько удивленные, наполнившиеся слезами глаза. И
однажды мадрант среди ночи даже потребовал, чтобы немедленно доставили к
нему дворцового палача Басстио. И когда заспанный Басстио появился в
покоях мадранта, то был совершенно обескуражен приказом сей же момент
отсечь повелителю правую руку по локоть. Тогда Басстио пролепетал, что не
может исполнить высочайший приказ по причине того, что уже однажды со
свойственной ему, дворцовому палачу и наипреданнейшему слуге, точностью и
аккуратностью он аналогичный приказ выполнил. Мадрант пришел в себя,
отпустил Басстио, пригрозив выдрать ему язык, если хоть одна душа узнает
об этом ночном недоразумении, и долго еще сидел на своем ложе, шепча
молитвы и внимательно разглядывая обрубок, как бы убеждаясь в истинном
отсутствии своей правой ладони.
Неоднократно вспыхивало в нем желание явиться к Олвис, но гордость и
опасение, что она может уступить ему только из покорности и страха,
останавливали мадранта, и он лишь глухо рычал, не имея внутренних сил ни
проследовать в розовый дворец, ни обуздать желание.
На исходе тридцатого дня, когда последние рыбаки уже возвращались на
берег и отзвучали вечерние молитвы, когда город опустел и уснул, оставив
бодрствовать только ночную стражу, когда окончательно погрузился он в
липкий, не давший облегчения после дневного зноя мрак, мадрант в
сопровождении двух телохранителей покинул дворец и отправился на окраину к
проклятым зловонным болотам, где стояла старая, ободранная лачуга,
известная горожанам как "логово Герринды". Шедший впереди телохранитель
резко раздернул бамбуковый занавес у входа и ворвался в лачугу. Убедившись
в том, что никакая опасность не угрожает мадранту, он знаком пригласил его
войти, а сам вместе с напарником остался у входа.
Сидевшая на полу с поджатыми ногами Герринда даже не шелохнулась.
Уставившись своими мертвыми глазницами куда-то вдаль, сквозь стену лачуги,
она словно бы вслушивалась во что-то. Ее нисколько не удивил ночной визит
мадранта.
"Я знала, мадрант, что ты придешь именно сегодня, я знала это уже
тридцать дней назад, когда почувствовала жестокую боль в правой руке,
будто палач Басстио отсек мне ее по локоть. Когда шел тебе только второй
год, мадрант, и отец твой уходил в Великий Морской Поход, я знала, что
вернется он из похода опозоренный, потерявший все свое воинство, спасшийся
лишь моими молитвами. Я знала, что ворвется он в мои покои (а ведь я тогда
жила во дворце, мой мадрант!) глубокой ночью, такой же душной, как эта
ночь, в бессильной ярости выместит на мне всю горечь и весь позор своего
поражения и прикажет выжечь мои глаза, в которые накануне Великого
Морского Похода взглянула кровавая звезда Арристо и предсказала скорый и
неминуемый позор. Твой отец назвал меня виновницей всех бед и несчастий,
обрушившихся на него и его страну, и прогнал на эти проклятые ядовитые
болота, под страхом смерти запретив людям не только общаться со мной и
помогать чем-либо, но и велев обходить мою хижину дальней дорогой как
страшное место, в котором поселилась смерть. Твой отец не мог умертвить
меня, может быть, побоявшись навлечь на себя еще более тяжкие напасти, а
может быть, потому, что любил меня. Вот почему, когда тридцать дней назад
я почувствовала, будто не тебе, а мне палач Басстио отсекает правую руку,
я знала, что сегодня ночью ты появишься здесь".
Вот почему, когда мадрант вошел в хижину, сидевшая на полу с
поджатыми ногами Герринда даже не шелохнулась. Уставившись своими пустыми
глазницами куда-то вдаль, сквозь стену лачуги, она словно бы вслушивалась
во что-то.
Мадрант опустился перед Герриндой на колени, и она погладила его
волосы своей морщинистой рукой так, как гладит мать сына, который
неожиданно вдруг задает ей совсем не детский вопрос.
"Ты стал взрослым, мадрант. Ты долго оставался ребенком, потому что
окружавшие тебя ревзоды, горожане и рабы хотели, чтобы ты как можно дольше
оставался ребенком, благодаря которому можно удобно устроиться в этой
жизни. Рабам - в рабской, горожанам - в городской, ревзодам - в
ревзодской. Но ты стал взрослым, мадрант, и небо, бывшее над тобой сорок
два года безоблачным, затягивается тяжелыми черными тучами. Взгляни на
Священную гору Карраско. Она сердится. Это дурной знак, мадрант. Я слышу
вой чудовищного огня и грохот исполинских волн, которые родятся из пучины
и устремятся навстречу этому огню. И в хаосе, возникшем при их
соприкосновении, погибнет все живое. Ты породишь силу, мадрант, которая
тебя же и погубит. Но еще не поздно, мадрант, умилостивить Священную
Карраско и вызвать ветер, который разгонит тяжелые тучи и снова сделает
небо над тобой безоблачным. Растопчи в себе свободного человека, мадрант!
Стань шакалом и утоли голод шакала, используя силу и коварство шакала,
наешься досыта, до икоты, а потом выблюй все, что еще недавно было
ароматным, заветным и желанным плодом, и усни в этой блевотине. Когда же
очнешься, брось пленницу куймонам, чтобы никогда не напоминала она тебе о
том, как ты стал шакалом. И ты снова будешь ребенком, мадрант! Удобным для
всех ребенком. И умрешь ребенком в глубокой старости. И будут оплакивать
твою смерть и рабы, которых ты же и сделал рабами, и ревзоды, которых ты
же и сделал ревзодами. Но потом, являясь каждый раз в новой жизни, в иной
плоти, ты будешь или змеей, или шакалом, или рабом, и никогда не дано тебе
будет ощутить высшее телесное и духовное наслаждение, и твоя обрубленная
рабская рука, или шакалья лапа, или крыло стервятника всегда будут
напоминать тебе то далекое время, когда ты мог стать, но не стыл
свободным. Еще не поздно, мадрант! Еще ты можешь выбрать. Впрочем, будет
так, как должно быть, потому что я не знаю, мадрант, кем ты был в прошлой
жизни - леопардом или корабельной крысой..."
Мадрант поднялся и молча вышел из хижины.
Герринда по-прежнему смотрела своими пустыми глазницами куда-то
вдаль, сквозь стену, и словно бы вслушивалась во что-то..."
7
Бестиев появляется всегда тихо и неожиданно. Как правило, без стука.
Он - модный автор журнала. Его печатают в Москве. Его переводят за
границей. Он туда ездит. Он дарит всем сувениры. Он делится своими
впечатлениями. Мозг его отличается от прочих человеческих мозгов. У него
развит анализ. Но совершенно отсутствует синтез. Извилины не
переплетаются, как у других. Они расположены в виде аккуратных столбиков.
Столбиков этих много. Друг с другом они не соприкасаются. Друг от друга не
зависят. Друг на друга не влияют. Он задает однозначные вопросы. Он хочет
получить однозначные ответы. Каждый столбик - отдельное понятие. Один
столбик формулирует вопрос. Другой столбик ищет ответ.
Бестиев возникает в комнатке Ольги Владимировны вдруг. Она даже
вздрагивает. Бестиев густо пахнет женскими французскими духами. Других
духов в Мухославске нет. Он смотрит на Ольгу Владимировну. Неотразимо. Он
так считает. Ему так говорили. Он сует нос в тетрадку.
- Что печатаешь?
- Срочную работу.
- А меня когда закончишь?
Он ухватывает Ольгу Владимировну за пальчик.
- Когда это сделаю.
Ольга Владимировна высвобождает пальчик.
- Нет, скажи точно.
Он успевает оценить себя в зеркале.
Он себе нравится.
- Не знаю. Может, завтра. Или послезавтра.
- Нет, скажи точно - завтра или послезавтра.
Он гладит плечико Ольги Владимировны.
- Видимо, послезавтра.
Она отстраняется.
- Видимо или точно?
- Не знаю.
- А кого печатаешь?
Он опять смотрится в зеркало.
- Не знаю.
- Скрываешь... Чего это у тебя на шее?
Он касается шеи Ольги Владимировны.
- Цепочка. Ты мне мешаешь, Бестиев.
Она отодвигается.
- Ну, чья рукопись-то?
Он закуривает.
- Не знаю.
- Ну, скажи, чья? Вовца?
Он шумно затягивается.
- Нет.
- Чего скрываешь-то, а?
Он шумно выпускает дым. Прямо в Ольгу Владимировну.
- Я не знаю, чья. Ты дымишь мне в лицо.
- Дай почитать-то.
Он смотрится в зеркало.
- Начальство не велело.
- Кто не велел-то? - Он поправляет волосы. - Никитич?
Ей становится скучно.
- Индей? - Он шумно затягивается.
Ей начинает надоедать.
- Кто не велел-то?
Он цапает со стола готовую часть.
Он смотрится в зеркало.
Он плюхается в кресло рядом с Ольгой Владимировной.
- Чья рукопись-то?
Ольга Владимировна возобновляет работу.
Бестиев шумно курит.
Бестиев читает.
"Предоставленная самой себе, лишенная каких бы то ни было
развлечений, Олвис изнывала от скуки, слоняясь по розовому дворцу, который
уже успел надоесть ей своим великолепием. И однажды она высказала это
Первому ревзоду во время его очередного утреннего посещения с целью
справиться, по велению мадранта, о состоянии ее здоровья и самочувствии.
Ревзод, испытывая отвращение и ненависть к пленнице, вынужден был тем
не менее доложить о ее недовольстве мадранту, не забыв добавить и то, что
в женариуме стало известно о пребывании чужеземки в розовом дворце и что
супруги по этому поводу царапают себе лица в раздражении и отчаянии, ибо
можно понять, высокий мадрант, всю горечь и печаль тоскующих и любящих, но
незаслуженно преданных забвению женщин.
Мадрант опустил голову и задумался. Он прекрасно понимал скрытый
смысл этого сообщения Первого ревзода. Его наиболее любимые жены имели
огромное влияние не только на Первого ревзода, и тот как бы заранее умывал
руки в случае, если вдруг Олвис будет найдена в розовом дворце мертвой в
результате, допустим, отравления. Мадрант утаил эти свои мысли от ревзода,
но вполне понятно, что молодую женщину не радует одиночество, и пусть
ревзод сегодня передаст Олвис одного из лучших псов мадранта в качестве
дара. Мадрант надеется, что этот пес сделает ее существование более
приятным, а кроме того, Первый ревзод должен принять к сведению, что с
этого момента все кушанья, предназначенные для Обвис, должны в первую
очередь скармливаться псу, за жизнь которого ответит не только дворцовый
повар. И мадрант, усмехнувшись, приподнял правую бровь, из чего ("Твоя
воля - закон, мадрант".) Первый ревзод понял, и очень отчетливо, что не
только дворцовый повар ответит за жизнь пса.
Рредос, так звали пса, был огромен и совершенно невероятной породы. У
себя ка родине Олвис никогда не встречала таких собак. Даже в королевской
коллекции, которая насчитывала около трехсот разновидностей, не было ни
одного хоть сколько-нибудь похожего экземпляра. Это был жесткошерстный,
