округлой бородой голову, отделенную от туловища... "И распороть его сытое,
жирное брюхо, и утолить свою жажду хозяйскою кровью..." И Чикиннит Каело
ясно увидел отделенные от всего туловища ноги и руки любезного
посетителя... "И отшвырнуть эту падаль поганым шакалам, и возвратить себе
гордое имя - Собака!.." Нет, скорее всего несчастного посетителя прикуют
цепями к каменному столбу, вырежут возле пупка маленький кусочек тела и
посадят на это место голодную крысу. Крыса начнет вгрызаться в тело,
выжирая внутренности, пока не доберется до сердца... Это замечательная
казнь... Чикиннита Каело даже передернуло... Достойный финал для... В
конце листа Чикиннит Каело увидел имя - Ферруго... Так значит, любезного
посетителя зовут Ферруго?.. Ах, Ферруго - это хозяин любезного
посетителя... И Ферруго хочет, чтобы это творение было принято в
"Альманахе" Чикиннита Каело и обнародовано?.. (Главное - не спугнуть
любезного посетителя)... Но дело в том, что... творение Ферруго, так и
надо сказать твоему хозяину, несовершенно, слабо по словам, расплывчато по
мысли, но Ферруго не должен бросать это занятие, ибо определенный дар у
него имеется, и пусть он напишет еще что-нибудь и передаст Чикинниту Каело
через любезного посетителя, а еще лучше - пусть сам принесет свои творения
Чикинниту Каело, который будет ждать его ровно на третий день после Новой
луны... Данное же творение Чикиннит Каело оставляет у себя, чтобы, изучив
его, дать Ферруго более исчерпывающие объяснения... И Чикиннит Каело
достал из желтой шкатулки и протянул любезному посетителю желтый камень,
значение которого, безусловно, должно быть известно всякому, кто решается
принести свое творение Чикинниту Каело. Надобно знать, что у Чикиннита
Каело нет свободного времени чтобы объяснять каждому, почему да отчего. И
поэтому Чикиннит Каело завел три шкатулки. Черный камень из черной
шкатулки означал, что данное творение никуда не годится, не отвергает, не
соответствует и хозяина этого творения просят в дальнейшем не обременять
Чикиннита Каело. Желтый камень из желтой шкатулки означал то, что недавно
Чикиннит Каело высказал любезному посетителю. В красной шкатулке лежали
камни, предназначенные тем, чьи творения заведомо нужны и приятны
Чикинниту Каело и его "Альманаху"... Стало быть, ровно на третий день
после Новой луны... А теперь любезный посетитель может считать себя
свободным...
Едва только неряшливо одетый бритоголовый бородач удалился, Чикиннит
Каело схватил в руки бумагу с творением Ферруго и вновь начал его читать,
шевеля беззвучно губами. Он читал и ему становилось страшно, как будто это
написал не какой-то таинственный Ферруго, а сам Чикиннит Каело и ему
теперь предстоит отвечать и расплачиваться перед самим мадрантом...
Па-па-па... Может, уничтожить эту проклятую бумагу, будто ничего и не
было?.. Пе-пе-пе... Но ведь Ферруго возникнет вновь, а что ему
заблагорассудится сотворить на сей раз, одному небу известно!.. А вдруг (и
подумать страшно!) нет никакого Ферруго, и просто Первый ревзод решил
проверить подлинную преданность Чикиннита Каело и подослал к нему
любезного посетителя с этой крамолой!.. Пе-пе-пе... А старый глупый
Чикиннит Каело набирает в рот воды и помалкивает? А уж не потому ли он
помалкивает, что согласен с написанным, а если и не согласен, то просто
настолько глуп, что даже не в состоянии понять страшный смысл
написанного?.. Просто какой-то сумасшедший Ферруго решил встать на защиту
бедного домашнего животного и предлагает ему растерзать своего хозяина...
Какое бедное животное? Какого хозяина? Где живет этот хозяин? Как зовут
это бедное животное? Или Чикиннит Каело считает себя умнее других?..
Помилуйте! Не считает себя Чикиннит Каело умнее других! Ах, не считает?
Тогда почему же Чикиннит Каело, который сам говорит, что он не умнее
других, должен заниматься столь важным государственным делом? Нет, таким
делом должен заниматься человек, умнее многих других! Помилуйте! Чикиннит
Каело умнее многих других! Ах, умнее? Тогда что это за хозяин и как зовут
его собаку?.. И тут Чикиннит Каело почувствовал, как не чья-нибудь, а
именно его лысая голова отделяется от тела, и он судорожно проглотил
слюну... Па-па-па... Уведомить! Уведомить Первого ревзода, и немедленно!..
В этот момент из нижнего помещения поднялся старший переписчик и
попросил Чикиннита Каело спуститься вниз, чтобы ознакомиться с первым
переписанным вариантом будущего красного "Альманаха". Чикиннит Каело
положил на стол, свернув предварительно в трубочку, рукопись Ферруго и
спустился вниз. Он в целом одобрил первый вариант красного "Альманаха", но
велел изменить предсказание погоды, которая, согласно предсказателю,
ожидалась знойной и жаркой, и заменить ее на прохладную с небольшим
дождичком, потому что мадрант не переносил жару. В черном же "Альманахе"
пусть останется жара и зной... Когда Чикиннит Каело поднялся на свою
террасу, свернутой в трубочку рукописи Ферруго на столе не было...
Чикиннит Каело обшарил все помещение, перерыл корзину, обежал несколько
раз дом снаружи - вдруг порыв ветра унес бумаги на улицу?.. Напрасно.
Рукопись Ферруго исчезла бесследно... Тяжело дыша, обливаясь потом,
Чикиннит Каело опустился в свое кресло, бессмысленно глядя на пустой стол.
"Па-па-па... Пе-пе-пе..."
Почувствовав облегчение и успокоившись, Гайский вырвал лист из уже
прочитанного и использовал его по назначению, приговаривая: "Так тебе! Вот
твое место!" В коридоре он столкнулся с уходящим домой Индеем Гордеевичем.
- Проводите меня домой, Гайский, - предложил Индей Гордеевич.
Индею Гордеевичу Гайский отказать не мог.
Увидев в руке сатирика тетрадку в черном кожаном переплете, Индей
Гордеевич спросил:
- Между нами, Гайский, как вам эта вещица?
- Пакость! - вдруг закричал Гайский. - Аморальное произведение!
Графоманский бред! Без мысли! Без игры ума! Идея порочна!
- А у меня несколько иное впечатление... Мне пока трудно
сформулировать... Какой-то философ сказал, что литература действует не на
сознание, а на подсознание... Так вот... Как бы это вам сказать... Я
надеюсь на вашу мужскую скромность...
- Как могила! - сказал Гайский.
- В меня эта повестушка влила новые силы... Надо вычитывать верстку
юбилейного номера, а перед глазами - Ригонда, - смущенно произнес Индей
Гордеевич.
- Нет ничего удивительного, - согласился Гайский. - Она достойная,
красивая и очень женственная женщина, а вы еще достаточно молодой
мужчина...
- Но ведь ничего подобного я не испытывал уже пятнадцать лет... А вот
прочитал и...
- Дело в том, Индей Гордеевич, что мы не признаем пророка в своем
отечестве... Вспомните, какой острый рассказ вы мне завернули, а всякая
дрянь на вас действует...
Гайский, когда надо, умел постоять за себя.
- Не спорю, Гайский, - сказал Индей Гордеевич, - у вас живой ум,
острый язык, но ни один ваш рассказ ни разу даже не задел то, что
философия именует подсознанием... А здесь...
- Выдаете желаемое за действительное, - сказал Гайский, когда они уже
подошли к дому Индея Гордеевича.
- Не дай бог! Типун вам на язык! - заключил Индей Гордеевич и, не
дожидаясь лифта, помчался по лестнице, словно горный козел.
"И он завидует", - подумал Гайский и здесь только заметил, что,
заболтавшись с Индеем Гордеевичем, он забыл оставить на столике Ольги
Владимировны проклятую тетрадку в черном кожаном переплете. И тут он снова
почувствовал приближение очередного приступа. Быстро сообразив, что до
ближайшего места общественного пользования ему не дотянуть, а к Индею
Гордеевичу стучаться по такому делу неудобно, он заспешил большими шагами
к спасительной гавани, каковой являлась квартира Вовца...
11
В этот вечер в 20 часов 30 минут истекал срок одной из самых
невероятных "маз", какие когда-нибудь держали Вовец и Колбаско. История
вкратце такова. Два года назад Колбаско находился в командировке в городе
Качарове, где он писал поэму "Хлеба мои вольные!". Спустившись из номера
гостиницы поужинать в ресторан, он увидел сидящего за столиком возле
оркестра мухославского поэта-песенника Продольного, автора знаменитой
"Мухославской лирической". Помимо несомненного дарования, Продольный
славился еще одним отличительным достоинством: он имел довольно приличный,
чтобы не сказать больше, горб. Это обстоятельство не было для Колбаско
откровением, да и сам факт сидения Продольного в качаровском ресторане еще
ни о чем не говорил. Более того, в другое время Колбаско не преминул бы
даже и подсесть к Продольному, потому как тот был человеком богатым и
иногда любил угощать. А кто, скажите, в ныне время откажется от дармового
ужина? Глупец откажется. А Колбаско, как известно, глупцом не только не
был, но и, что значительно важнее, таковым себя не считал. Так вот, в
другое время Колбаско непременно подсел бы к Продольному. Но в том-то все
и дело, что Продольный был не один. Напротив него сидел моложавый, с лицом
Фернанделя, тоже... горбун. Но и это еще полбеды. Оба развлекали
очаровательную юную горбунью, а обслуживал их, и это было совсем странно,
горбатый официант. Колбаско относился к людям, которые считают, что ничего
просто так в жизни не случается, и его воспаленный мозг лихорадочно
заработал... Секта? Вряд ли. Продольный был секретарем Общества "Знание".
Симпозиум? Международный конгресс! Но где флажки на столиках? Где
транспаранты на улицах? Родственники? Вроде бы не похожи... Нет. Тут
что-то другое... Решая этот ребус, Колбаско отужинал, расплатившись с
официанткой, которая в начале ужина вызвала у него отвращение, но по мере
того, как он опустошал графинчик, становилась все привлекательнее, пока
наконец не превратилась в писаную красавицу, столь желанную сегодня
Колбаскиному поэтическому сердцу. Пригласив ее к себе в номер и тут же
получив отказ, Колбаско подумал, что это даже к лучшему, и поинтересовался
у нее, откуда в Качарове такое большое количество горбатых представителей,
на что официантка ответила, что в городе живет один старичок, который
выправляет горбы в довольно короткое время, что старичок этот -
репатриированный армянин греческого происхождения, что полгода назад он
избавил от горба ее покойного мужа, да что там мужа - ее самое. При этом
официантка повернулась спиной к Колбаско, предоставив ему возможность
удостовериться в сказанном. Колбаско, будучи человеком не только
впечатлительным, но и практичным, немедленно замыслил коварно использовать
этот факт с выгодой для себя. И, возвратившись в Мухославск, в тот же
вечер предложил Вовцу "мазу", что не пройдет и двух лет, как у песенника
Продольного исчезнет горб. Вовца не пришлось долго уговаривать, и он
поставил рубль против пятисот, что этого не произойдет. В данном случае,
как и в остальных, Вовец исходил из того, что все равно с Колбаско такую
сумму но получишь, но бутылку он с него всегда стребует. Колбаско же, не
посвятив Вовца в тайну качаровского исцелителя, справедливо для себя
посчитал, что дармовой рубль у него в кармане. Хоть бы и через два года.
Но по мере того, как шло время, а горб у Продольного не только не
уменьшался, но, наоборот, вроде бы стал еще солиднее, Колбаско скучнел,
заставляя себя забывать про заключенную "мазу", а иногда придавал ей
значение шутки. У Вовца же память была отличная, и он каждый раз, встречая
