некоторых людей не только не все встречи разрешены, но многие даже запретны. Вам
же не только все встречи разрешены, но, как я сказал, необходимы. Никогда не
смущайтесь тем, что другому что-то дано или запрещено в его пути. Не равняйтесь
по пути другого и не любопытствуйте к чужому духовному пути. Строить место
единения с людьми в любви и красоте можно всюду. И для этого нужны только два
условия: чистое, неуязвимое для страстей собственное сердце и воля вылить из
этого сердца творческий порыв любви во встречное сердце. Но есть люди, несущие в
себе не только чистое сердце и творческий порыв, но имеющие еще задачу Светлого
Братства, взятую ими под большую собственную и своих ближайших Учителей
ответственность. Эти люди идут всегда в законе твердого и неукоснительного
послушания, и их встречи строго ограничены и проверены. Вы люди - ученики
первого типа. Вы - пути везде и всюду первой необходимости строительства. Вы
духовные фонари, освещающие тьму жизни и разбивающие ее вульгарность. Через вас,
как через фильтр из пористых губок, очищает Светлое Братство массе людей дорогу
к пониманию более высоких нравственных проблем. Вы действием серого дня должны
пробуждать в людях желание жить выше, чем они живут сейчас. И вся ваша задача -
продвинуть в понимание людей, что такие силы, как честь и честность, доброта и
сострадание, суть вовсе не качества самого человека, но аспекты того Бога, что
он носит в себе. Вам на примере простого дня надо привести людей к пониманию,
что никакое внешнее счастие и благополучие не может быть достигнуто на мертвом
внутреннем механизме, где сердце и мысль руководятся "выбором" лично себе
приятных дел, нисколько не считаясь, будут ли эти дела вредны или благоприятны,
безразличны или полезны, злы или радостны для окружающих. Не мудрствуйте. Не
задавайтесь какими-то особенными, высоконадуманными небесными задачами. Поймите
ясно, что все, что может человек сделать полезного и высокого для окружающих
его, он делает легко и просто. Легко и просто по его масштабам, то есть ценным
для людей будет всякое дело человека, где пролилась его большая сила, но не то,
где пролились его "большие усилия". Примите от меня сегодня мои слова не как
наставление, не как формальный рецепт: "Как внести в вульгарную жизнь людей
Свет", но как привет моего сердца всем вам, привет уважения силе каждого из вас.
Я вижу доброту и радостность. Я понимаю ваши желание и нетерпение поскорей
приложить на деле все порывы вашей любви. Примите и мою любовь как силу радости
слиться с вами в один общий костер энергии, куда Свет Единого льется неустанно и
неудержимо, если вы помните, что такое ваш серый день, где он начинается и
кончается.
Поговорив еще некоторое время с отдельными лицами, лорд Бенедикт разбил всех
своих слушателей на десятки, поставив во главе каждого десятка старшину из самых
опытных, образованных и духовно продвинутых людей. Затем он лично отвел их в
обширную библиотеку корабля, над закупкой книг, для которой немало хлопотали
Сандра и лорд Амедей. Здесь Венецианец познакомил только что выбранных старшин с
двумя схожими как близнецы очаровательными девушками, заведовавшими библиотекой.
Одна из них была совершенно седая, другая - темноволоса.
- Лалия и Нина, - обратился он к девушкам. - Я просил вас помочь мне довезти на
пароходе груз книг для будущей Общины. Вы же превысили мои желания и из части
книг устроили временную библиотеку. Спасибо вам за усердие. Как видите, ваша
любовь привлекла к вам в эту минуту немало читателей, которых вам и представляю.
Вы же, дорогие мои читатели, можете не только здесь читать все, что хотите, но и
брать те из книг, что вам особенно полюбятся, с собой в каюты. Даже окончив
морское путешествие, вы можете не сдавать обратно книги, записанные за вами
библиотекаршами. Девушки едут только как мои помощницы на море. Они возвратятся
с капитаном Ретедли обратно. Книги же поедут с нами дальше, как и запись их за
вами. Если среди вас есть любящие библиотечное дело, вы можете немедленно его
изучить у моих опытных помощниц, Лалии и Нины.
Сейчас же нашлось с десяток человек, пожелавших посвятить себя устройству
будущих библиотек в Общине.
Оставив всех приведенных им людей в библиотеке, лорд Бенедикт послал Разумова к
Николаю и Генри, прося передать им, что через четверть часа он начнет обход кают
первого класса вместе с ними. Оба, Генри и Николай, должны быть со своими
аптечками в музыкальном зале, сам же Разумов должен прийти в каюту Венецианца,
где возьмет личную аптечку Учителя, и во время всего обхода будет держаться в
непосредственной близости от него.
Так шла "плавучая" жизнь людей, посвятивших свои дни служению ближним. Не
мертвая идея "в будущем помогать" наполняла сердца ехавших, но каждая минута
текущего "сейчас" была энергией труда, не теряясь в пустоте.
Разумов, не раз имевший более или менее длительные свидания с Учителем, но
никогда не живший подле него, не мог себе даже представить жизнь "быта" рядом с
Учителем. Он был потрясен и очарован его простотой, его неиссякаемой энергией, а
главное, легкостью, с которой делал все тот, кого сейчас окружающие знали как
лорда Бенедикта, но кого он давно имел счастье знать как Венецианца.
Оторванный от изучения своих восточных наречий, которые в первый раз в жизни
давались ему с таким трудом, Генри был восхищен переданным ему Разумовым
приказанием Венецианца дожидаться его в музыкальном зале.
Не потому Генри радовался, что был ленив и так трудно плавал по массе восточных
книг, данных ему Николаем, но потому, что Великая рука, как до сих пор еще
называла леди Цецилия Венецианца в интимных беседах с сыном, сейчас составлял
центр всех его мыслей, всей его духовной жизни.
Любовь Генри к Ананде, как сам он себе говорил, составляла нечто большее, чем он
сам, чем вся его деятельность и даже вся его земная жизнь. Анандою начиналось
его утро. Анандою двигались его мысли и тело днем. Ананда завершал прожитый
день. К нему нес Генри всю свою энергию и радость жить. Но... быть подле Ананды,
его помощником и другом. Генри чувствовал, что еще не может. Он молился на
Ананду и вместе с тем все чего-то от него хотел. Где-то в глубине сердца жила
затаившаяся требовательность к Ананде, жажда быть для него первым и
единственным. Как сам Генри носил Ананду в сердце единственным, так желал он
быть единственно любимым своим высоким другом.
Подле лорда Бенедикта Генри точно исчезал, таял и терял всякое ощущение своей
личности. Величие этого человека так подавляло его, что он точно совсем
переставал существовать как некое "я" и жил только радостью видеть этого гиганта
духа, участвовать в его труде и присутствовать при его общении с людьми.
Генри сам поражался, как легко ему становилось жить подле Венецианца. Он не мог
разгадать, почему ему так свободно дышится? Так легко вертятся в голове мысли?
Почему он видит весь мир, а не одного себя и Ананду, как только он находится
подле своего нового Учителя? И почему весь мир кажется ему сплошной радостью и
бурным счастьем жить, если рядом с ним лорд Бенедикт?
Генри сознавал, что не качества Учителя проникают в него, но что в нем самом
начинает пробуждаться и действовать какая-то новая сила, как только он входит в
общение и сотрудничество с Венецианцем.
Быстро сложив все свои книги, накинув свой докторский халат и взяв аптечку,
Генри заглянул в смежную с ним каюту матери. Поцеловав на ходу ее прелестную
ручку, хитро улыбнувшись, Генри сказал:
- Иду к самому. Велел ждать с аптечкой у музыкального зала. Наконец-то я буду
доктор, а не восточный толмач.
- Ах, Генри, Генри, - смеялась леди Цецилия. - Тебя положительно испортило
общество Сандры. Ты понабрался от него остроумия и постоянного желания смеяться.
- Испортило, мать? Хотел бы я, чтобы всю жизнь меня так все портило. Но до
свидания. А то, пожалуй, сыновняя любовь испортит мои отношения с твоей Великой
рукой. Ты ведь знаешь, как он во всем точен, - и, не дожидаясь дальнейшей
реплики матери, Генри побежал в музыкальный зал.
Еще издали он увидел рослую фигуру красавца Николая, стоявшего у дверей зала. Не
так давно Генри стал отдавать себе отчет, как красив и строен Николай. И еще
меньшей давности было убеждение Генри в огромной духовной высоте Николая. Как
это ни было странно, но этого красавца никто и нигде не видал на первом месте.
Он не играл, казалось, никакой выдающейся роли ни в особняке лорда Бенедикта, ни
в деревне, ни здесь, на пароходе. А между тем Генри хорошо помнил, что лично ему
во все его трудные или смутные минуты всегда с необычайным тактом приходил на
помощь Николай. Он видел, как и всех других в периоды их разлада поддерживал все
тот же Николай.
Почему и сам он, Генри, и все вокруг утихали, примирялись и находили выход из
своих печалей и бунта в присутствии этого человека? В чем его сила? Ведь он не
Учитель, а ученик, как и все остальные. Живет он с женой, быт его самый обычный.
И ничего чудесного, ничего поражающего, как, например, взгляд И. или Ананды,
которые так и прикуют тебя на месте, в Николае нет. И даже то, что он красавец,
красавец в полном смысле слова, точно римский гладиатор или русский богатырь,
даже и это не бросается в глаза, а точно "так и быть должно", как часто
говаривала леди Цецилия.
Завидев издали Николая, точно стоящего на часах воина, Генри побежал быстрее.
Молодость, сила и упругий бег придали ему еще больше веселости, ощущение новой
любви вдруг наполнило его сердце, и, мальчишески смеясь, серьезный Генри
неожиданно бросился на шею Николаю.
- Знаете ли, сэр Николай, какое удивительное открытие сделал я не так давно? Вы
настоящий красавец, хотя немножко и великоваты. А кроме того, в вас такая масса
очарования, что, если бы я был дамой, ежедневно бы посылал вам букет в полтонны
весом.
- Ваше открытие, милый Генри, относительно моей красоты, а кстати, и
великоватости уже давно сделано Наль и Алисой. Но вот у меня есть одно открытие
относительно Вас, которого, пожалуй, вы сами в себе не успели еще заметить. Вот
это так действительно открытие серьезное, - отвечая ласковой улыбкой на объятие
Генри, возразил Николай.
- Ну? Неужели? - смешно отпрыгивая от Николая и по-детски складывая руки у
сердца, точно боясь, что именно туда заглядывают глаза Николая, удивленно и
растерянно протянул Генри.
- Вот так штука! Ты что же, серьезный Генри, в акробаты собрался? Или тебя
Николай так перепугал, что ты прыгаешь, как восточный человек, увидевший кобру?
- раздался за спиной Генри смеющийся голос лорда Бенедикта, смеху которого
вторил бас Разумова.
Окончательно смущенный, Генри не знал, куда деваться. Его выручил Николай,
сказав лорду Бенедикту, что Генри считал себя обладателем великого открытия,
которое уже оказалось сделано другими, да к тому же еще и женщинами.
- Ну, разве что женщинами, тогда уж можно рискнуть пострадать от твоих
темпераментных скачков, Генри. А то было бы досадно оказаться с раздавленной
ногой из-за твоего разочарования из-за неудавшегося открытия, - продолжал
смеяться Венецианец. - Утешься, - прибавил он уже серьезно, пристально глядя на
расстроенное лицо Генри, - хотя никто еще не делал открытия о твоей красоте, но
с некоторых пор она начинает расцветать внутри и вовне, и весь ты становишься
гармоничным. А о том, почему тебе легко жить в моем присутствии, советую тебе
поговорить с Николаем. Теперь достаточно нескольких его слов, чтобы очень многое
перевернулось в тебе, в твоем устарелом для твоего "сейчас" сознании, милый мой
друг Генри. Пойдемте, друзья, сначала мы обойдем каюты первого класса, где едут
наши больные будущие сожители по Общине, а потом спустимся во все остальные
отделы парохода, - обратился лорд Бенедикт к приглашенным молодым людям. -
Капитан Джемс недаром опасается надвигающейся ночи. Буря не буря, но большое
волнение в море ждет нас.
С этими словами лорд Бенедикт тронулся в долгий путь по обходу корабля, увлекая
за собой своих спутников. Близившаяся ночь и усиливавшаяся с часу на час качка
