Чингиз-хана. Мудрец подарил ему стихи, написанные по поводу окончания
долгой дороги, и сказал:
- Я горный дикарь, прибыл в военный лагерь великого кагана только для
того, чтобы ему сказать важные слова. От их исполнения станет счастливой
вселенная. Стихи Чан-Чуня были следующие:
Издревле прославлена светом
Восьмая луна!
Рассеялись тучи,
Стих ветер,
И ночь ясна.
Через весь небосвод
Перекинут серебряный мост,
На юге
Драконы
Взыграли от блеска звезд!
И с башен высоких
Доносится радостный звон:
Все праздник справляют,
Как то повелел закон!
И льется вино,
И поет своп песни певец...
А берегом тихим
Усталый бредет мудрец...
К могучему хану
Бесстрашно направил он путь,
Чтоб демон
Смирился кровавый
И дал вздохнуть!
(Китайцы, считая корову священным животным, не ели коровьего мяса, не
пили молока. Питание монголов поэтому им казалось странным. Восьмая лу-
на-по китайскому календарю, месяц сентябрь, когда китайцы устраивают ве-
селые празднества по случаю конца полевых работ.)
Проехав через опустошенный город Балх, где был слышен только лай го-
лодных собак, так как жители разбежались, Чан-Чунь через четыре дня до-
роги по горам прибыл в лагерь Чингиз-хана, к его желтому шатру, стоявше-
му над крутым обрывом.
В сопровождении наместника в Самарканде Ахайя-Тайши, который знал ки-
тайский и монгольский языки, Чан-Чунь явился к грозному владыке. Так как
все "даосы", являясь к китайскому владыке, никогда не становились перед
ним на колени и не били земных поклонов, то и Чан-Чунь, войдя в юрту ка-
гана, только наклонился и сложил в знак почтения ладони.
Перед великим каганом стоял высохший старик бронзового цвета, обож-
женный зноем и ветрами, с выпуклым лбом и белым пухом на затылке. Он ка-
зался нищим в веревочных сандалиях на босу ногу и ветхом плаще, но он
спокойно и без страха смотрел на "владыку вселенной", затем опустился на
ковер,
Чингиз-хан, темнолицый, с рыжей поседевшей бородой, с черной круглой
шапке с большим изумрудом и тремя лисьими хвостами, падавшими на плечи,
сидел на золотом троне, подобрав ноги. Он всматривался немигающими, зе-
леноватыми, как у кошки, глазами в старого мудреца, дряхлого и нищего,
от которого теперь ожидал своего спасения. Чингиз-хан был, как и его
гость, в простой холщовой черной одежде, и у него волосы бороды также
были покрыты белым инеем старости, но пути у каждого были разные. Ки-
тайский мудрец уединялся от людей в пустынные места, всю свою жизнь пос-
вятил изучению наук, отыскивая тайну спасения людей от болезней, страда-
ний, старости и смерти, и приходил на помощь ко всем, кто к нему обра-
щался с мольбою. Каган же всегда был вождем огромных армий, посылал вои-
нов на истребление и гибель других народов, все его победы достигались
смертью десятков тысяч людей. Теперь, когда подошли последние годы жиз-
ни, теперь от этого изможденного отшельника зависело, чтобы Чингиз-хан
снова стал молодым и сильным и навсегда избавился от цепких рук идущей
по следам кагана смерти, которая готовилась обратить его, сильнейшего на
земле, в прах и небытие. Оба старика долго молчали. Потом Чингиз-хан
спросил:
- Благополучен ли был твой путь? Всего ли тебе было достаточно в тех
городах, где ты останавливался?
- Сначала меня снабжали всякой едой в изобилии,- ответил Чан-Чунь.-
Но в последнее время, когда я проезжал земли, где побывало твое войско,
всюду еще были видны следы битв и пожаров. Там добывать пропитание было
трудно.
- Теперь ты будешь иметь все, что захочешь. Приходи каждый день к мо-
ему обеду.
- Нет, мне не нужна такая милость! Горный дикарь живет подвижником и
любит уединение.
Слуги принесли кумыс, мудрец от него отказался. Каган сказал:
- Живи у меня по своей воле, как хочешь. Мы позовем тебя для особой
беседы. Разрешаем идти.
Чан-Чунь поднялся, сложил ладони, помахал ими в знак почтения и вы-
шел.
Вскоре монгольское войско двинулось обратно на север через земли Ма-
вераннагра. Во время пути Чингиз-хан не раз присылал мудрецу виноградно-
го вина, дынь и разной еды.
Через реку Джейхун войско быстро перешло по искусно построенному на
ладьях пловучему мосту и направилось в сторону Самарканда.
Раз во время остановки Чингиз-хан послал Чан-Чуню извещение, что
поздно ночью он его ждет для важной беседы.
Когда шум лагеря стал затихать и все сильнее слышались трели лягушек,
Ахайя-Тайши провел мудреца Чан-Чуя мимо неподвижно стоявших часовых в
желтый шатер великого кагана.
По обе стороны золотого трона, в высоких серебряных подсвечниках, го-
рели толстые восковые свечи. Чингиз-хан сидел, годобрав ноги, на белом
войлочном подседельнике, и от круглой лакированной шапки с черными
лисьими хвостами лицо его было в тени, только глаза горели, как у тигра.
Возле него на ковре сидели два секретаря, знающие монгольский и ки-
тайский языки.
Чан-Чунь опустился на ковер перед троном и сказал:
- Я дикарь гор и уже много лет упражняюсь в "дао" - учении о наиболее
прекрасном и возвышенном. Я люблю пребывать только в очень уединенных и
тихих местах, люблю бродить по пустыне или там стоять размышляя. Здесь
же, близ царского шатра, постоянный шум от множества воинов, их коней и
повозок. От этого мой дух неспокоен. Поэтому не будет ли мне дозволено
ехать по своей воле то впереди, то позади твоего шествия? Для горного
дикаря это будет большой милостью.
- Пусть будет, как ты желаешь,- ответил каган. Потом он спросил: -
Объясни мне, что такое гром? Правду ли говорят мне колдуны и главный ша-
ман Бэки, будто гром - это рычание живущих на небе за облаками богов,
когда они гневаются на людей? А гневаются они тогда, когда люди в жертву
им приносят не черных животных, как полагается, а животных другого цве-
та. Верно ли это?
- Небо гневается на людей не за приношения, обильные или скудные,от-
ветил Чан-Чунь.- Гневается небо и не за то, что ему приносят в жертву
баранов или лошадей не черных, а рыжих, пегих или белых. Я также слышал
ошибочные слова твоих шаманов, будто летом людям нельзя мыться в реках
или стирать в воде одежды, катать войлоки или собирать грибы,- из-за
всего этого будто бы небо очень гневается и посылает на землю грозу с
молниями и громом... Вовсе не в этом состоит неуважение людей к небу, а
в том, что люди творят много преступлений... Я, горный дикарь, читал в
древних книгах, что из трех тысяч различных человеческих преступлений
самое гнусное - непочтительность к своим родителям... Много раз я заме-
чал в пути, что твои подданные недостаточно уважают своих родителей: са-
ми объедаются на пиршествах, а старых отцов, матерей и дедов морят голо-
дом. И вот за то, что бессердечные сыновья и дочери оскорбляют своих ро-
дителей, праведное небо обрушивается на людей, карая их молнией и гро-
мом. Позаботься, государь, вразумить и исправить твой народ.
- Мудрец говорит дельно! - заметил Чингиз-хан и приказал писцам запи-
сать слова Чан-Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-тюркски, чтобы
издать особый закон о почтительности к родителям .
Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и Чан-Чунь
взял только горсть вареного риса и немного вяленого винограда, каган
спросил:
- Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства,
чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь
ли ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно, всегда и не
знали бы остановки, как беспрерывно текут воды большой реки? Нет ли у
тебя лекарства сделать человека бессмертным?
Чан-Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.
- Если у тебя сейчас нет такого лекарства,- продолжал Чингиз-хан,-
то, может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты ука-
жешь другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться
бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог
жить вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя
нойоном и правителем большой области... Я дам тебе конскук, торбу, пол-
ную золотых монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из раз-
ных стран!
Чан-Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от
сильного холода. А каган продолжал соблазнять его:
- Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно ви-
деть только у китайского богды-хана, и в этом дивном дворце ты будешь
размышлять о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и оста-
нусь таким старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя кон-
ца, держать на своих плечах великое монгольское государство, которое
построил я сам, своими руками...
Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное ли-
цо мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
- На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу
ли я управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой?
Всех прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей. Мне
не нужно дворца,- размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все муд-
рейшие книги, какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными,
и для меня больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть мно-
го средств, чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и обе-
регать его жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бесс-
мертным.
Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скри-
петь тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было
только потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
- У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду уми-
рает не от болезни",- кто-нибудь от злобы прикончит правдивого раньше
времени... Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи... А ты,
мудрый старик, проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один
не побоялся сказать правду, что средства стать бессмертным - нет! Ты
чистосердечен и прям. Если у тебя есть просьба - говори! Обещаю ее ис-
полнить. Чан-Чунь соединил ладони и склонился перед каганом.
- У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и пусты-
ни, чтобы сказать ее тебе,- прекрати свои жестокие войны и повсюду среди
народов водвори доброжелательный мир!..
Брови Чингиз-хана переломились, потом сдвинулись. Лицо перекосилось.
Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по бу-
маге:
- Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в степи не
зря учат: "Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали
и вблизи станет спокойно..." А я не разгромил еще моего старого врага,
тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще не под моей
пятой... Могу ли я это терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не де-
ловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
Чингиз-хан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от ярости,
прошипел:
- Разрешаем удалиться!
Зиму этого года Чингиз-хан провел около Самарканда. Он не любил тес-
ноты городов и жил в монгольском лагере.
Сперва выпадало много дождя, так что вся земля пропиталась водой и
проезд стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что мно-
жество лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
Мудрец Чан-Чунь жил в бывшем загородном дворце хорезм-шаха "Кек-се-
рай", окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили
голодные поселяне, у которых монгольские воины отобрали все имущество,
ско", жен и детей. Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам
варил для просителей кашу.
Глава четвертая. ВОЗВРАЩЕНИЕ МОНГОЛОВ В "КОРЕННУЮ ОРДУ"
Когда Чингиз-хан, желая переменить стоянку лагеря, приказал войску
