Она моя тень и может знать все мои думы. Откликнись маленькая
госпожа этого дворца! Я хочу, чтобы ты лучше слышала нашу беседу.
Нежный голос ответил:
- Я повинуюсь, мой властелин!
Отодвинулась черная шелковая занавеска, расшитая большими
золотыми драконами. В глубине небольшой комнаты с низкими диванами
вокруг стен сидели две женщины. Их знали все близкие Бату-хана.
Это была его маленькая любимая жена Юлдуз-Хатун и преданная ей
рабыня, раньше знатная китаянка И Ля-хэ. В раскрытые двери,
выходившие на балкон, виднелись низко плывущие облака и багровый
закат потухающего солнца.
Шейбани-хан заговорил медленно, растягивая слова:
- Мне думается... что мы начинаем... поход... не во время...
и даже с большой неудачей...
Все, вздрогнув, замерли, удивленно смотря на хана Шейбани.
Слова его показались дерзкими.
- Какой неудачей? - холодно спросил Бату-хан. Но лицо его
оставалось непроницаемым.
- Конечно, неудачей! Наше войско сразу уменьшилось на
четверть, а может быть, и на две.
- Почему? - так же невозмутимо протянул Бату-хан.
Шейбани, торопясь и волнуясь, стал объяснять:
- Мы давно ждем посольства от кипчакских беков. Но напрасно.
Все кипчакские отряды были нами беспощадно разгромлены, и хотя они
рассыпались по степи, но упрямо продолжали воевать с нами. Кипчаки
храбрые и выносливые противники. К ним не раз подсылались наши
послы. Они соблазняли кипчаков, предлагая присоединиться к
победоносному монгольскому войску. Если бы они на это согласились,
то могли бы принять участие в разгроме "вечерних стран" и набить
свои седельные сумы несметными богатствами. Но у кипчаков вместо
голов на плечах пустые тыквы с длинными усами и пучком волос на
затылке. Отчего они бегут и куда? Кипчаков не менее шестидесяти
тысяч кибиток. Они могли бы свободно выставить союзное нам войско
в шесть туменов лихих всадников. Но кипчаки бессмысленно убивали
наших послов. И теперь, как только наши лазутчики прибывают к ним
в кочевья и передают дружеские письма от нашего мудрого советника
Субудай-багатура, кипчаки, точно в ужасе, поспешно складывают
шатры, вьючат их на верблюдов и уходят на заход солнца.
Все молчали, посматривая на Бату-хана. Тот равнодушно
отчеканил:
- В чем же вторая неудача для нас?
- Вторая неудача, - продолжал Шейбани, - это упрямые упорные
урусы. Они тоже могли бы выставить войско не менее ста тысяч пеших
и конных воинов. Разве устояли бы "вечерние страны" против такого
вторжения грозных воинов востока?
- Для чего еще вспоминать об урусах и жалеть, что их нет! -
возразил хан Менгу. - Мы достаточно их узнали. Эти бородатые
силачи любят свои медвежьи берлоги и не хотят вылезать из них. Они
хорошо дерутся только тогда, когда защищают свою родную землю, и
не любят вторгаться в чужие. Нечего надеяться на их помощь!
Медведям не угнаться за нашей стремительной конницей, все равно
они от нас отстали бы по дороге.
- Никто их помощи и не просит, - сказал хан Пайдар. -
Кипчаков нет с нами. Подумаешь, какая беда! Фью! - свистнул он. -
Они теперь уже далеко и будут бежать без оглядки все дальше, пока
не перекинутся через Карпатские хребты. Как союзники кипчаки для
нас потеряны, а как враги? Что за противники, которые убегают!
- Но ни забывать, ни прощать кипчаков нельзя! - прохрипел
ржавым голосом Субудай-багатур. - Мы их должны ненавидеть как
изменников, как подлых шакалов. Если они воюют против нас и вредят
нам как предатели, то нет и не будет им пощады! Если и мадьяры
тоже станут воевать против нас, то и их мы накажем строже, чем
обыкновенных противников. Наш проницательный владыка уже много раз
посылал через верных людей письма к мадьярскому королю Беле,
напоминая, что он должен встретить нас гостеприимно, как
единокровных братьев, и соединиться с нами для дальнейшего похода
на "вечерние страны", скрепив союз булатной цепью дружбы.
- А если Бела притворно согласится, а потом изменит нам? -
тихо спросил Шейбани.
Участники "тайного совета девяти" впервые увидели всегда
невозмутимого Бату-хана, вдруг охваченного яростным гневом. Он
внезапно упал вперед на руки, оттолкнув ногой замшевое сиденье, и,
несколько мгновений стоя четвереньках, с оскаленными зубами и
сверкающими глазами, был похож на огрызающегося от собак разъярен"
волка:
- Вздор! Болтовня! Пустые страхи! Недостойно сказал Шейбани-
хан.
Бату-хан вскочил на ноги и в бешенстве продолжал:
- Жалок, ничтожен тот полководец, который, отправляясь в
поход, озирается по сторонам, подыскивая союзников... А я думаю,
что все то, что для Шейбани кажется несчастьем, на самом деле наша
большая удача. Скрытый враг опаснее явного. Какая польза от таких
союзников, которые колеблются и которых нам же еще пришлось бы
спасать! В гнилое болото их, к злым духам - мангусам! Если наше
войско стало меньше, как говорит Шейбани-хан, а врагов стало
больше, - то вот как я думаю, и со мной так же думает Субудай-
багатур, мой мудрый учитель. Ведь он же меня наставлял правилах
войны, когда мы вторгались в великое царство Цзин.* "Если нас
мало, - говорил он, - то мы должны нападать, как дикие звери
бешеной стаей. Там, где другое войско идет десять дней, мы должны
пронестись ураганом в два дня. Тиходумы, тяжкостопы мне не нужны.
С ними победы не добиться!" Верно ли я сказал? Так ли ты учил?
- Верно, все верно! - прохрипел Субудай-багатур.
- И мы выступаем немедленно - горячо продолжал Бату-хан. -
Бросаемся на "вечерние страны"! Мы сметем с лица земли всех, кого
встретим на пути. Правое крыло нашего непобедимого войска
разгромит город урусов Чернигов, затем Переяславль* и двинется на
поляков и далее на угров* или мадьяр. А левое крыло переправится
через Днепр и обрушится на Кыюв, сдерет золотые крыши с домов их
бога и обратит в золу и пепел эту древнюю столицу урусов. Это
будет последний смертельный удар копьем в спину поверженного
навсегда в прах когда-то сильного народа...
- Ай, хорошо! Ай, как хорошо! - воскликнули ханы.
- Останавливаться в Кыюве я не буду! - продолжал, задыхаясь,
Бату. - Впереди много новой добычи... Очень много! Надо сперва
пронестись через страну польского короля, разметать его войско,
чтобы оно не затаилось в крепостях и лесах и не поджидало удобного
случая напасть на нас сзади. Все войска поляков и их союзников
германов, хвастунов с белыми крестами на спине, и других их
союзников мы растопчем нашими чудесными конями и смешаем их с
пылью дорог... И тогда я займусь сладостной местью! Я нападу на
предателей кипчаков и мадьяр и раздеру их в клочки, как барс,
вскочивший на спину ревущего от ужаса быка. Там, на равнинах
плодоносной угорской степи, я дам передышку нашим смелым воинам и
нашим дивным неутомимым коням...
Все замерли, с удивлением глядя на обычно молчаливого Бату-
хана. Поднявшись, он стоял, сжав кулаки, бурно дыша, ноздри его
раздувались, губы вздрагивали. Он продолжал с злобной усмешкой:
- Я клянусь, что поймаю мадьярского короля Белу и сам
перекушу ему горло и напьюсь его крови... Тогда я буду, наконец,
свободен и померяюсь силами с другими войсками "вечерних стран".
Тогда Шейбани-хан увидит, кто сильнее: быстрая, как ветер,
непобедимая монгольская конница или их прославленная медлительная
конница, спрятанная под железными латами и прикрывшаяся тяжелыми
щитами...
- Ты удалец! Ты настоящий багатур, мой младший брат! -
прозвучал низкий голос. В дверях стоял грузный хан Орду. - Я узнаю
в твоих речах могучий голос нашего деда, Священного Правителя,
Потрясателя Вселенной!
При этих словах все монголы подняли руки кверху и несколько
раз наклонились, произнося тихо заклинания.
Орду подошел к Бату-хану, обнял его и слизал языком с его щек
капли пота. Он сам подобрал и сложил в стопку рассыпавшиеся
верблюжьи кожи и усадил на них побледневшего, нахмуренного Бату-
хана. Тот указал Орду на место рядом с собой и спросил:
- Отчего ты запоздал? Здоров ли ты? Силен ли ты?
Орду отмахнулся и стал скрести пятерней толстую шею.
- Какое горе! Какая потеря! - притворно застонал он.
- Догадываюсь: твоя греческая царевна! - невозмутимо произнес
ледяным голосом Бату-хан.
Глава четвертая. ДЕРЗОСТЬ ХАНА НОХОЯ
Все участники "великого совета" с веселыми улыбками
переглянулись. Орду засопел и развел руками:
- Она моя, и уже не моя! Ее у меня похитили. Или, может быть,
она сама убежала... Но только, как я узнал, она теперь скрывается
у твоего, Саин-хан, любимца, молодого буяна Нохоя, беспутного сына
почтенных родителей.
Раздались удивленные голоса:
- Как? У достойного Татар-хана сын буян и сорванец? Да может
ли это быть?
- Вы этого не знаете, потому что последнее время, почти целый
год, юный хан Нохой кочевал в степи, охотясь на сайгаков, лисиц и
волков. А недавно его отец, когда прошел слух о предстоящем
походе, вызвал сына домой, сюда, в нашу ставку. В этом походе
должен участвовать каждый чингизид. Поэтому отец надеется, что в
походе Нохой остепенится и покажет себя доблестным воином. И что
же! Здесь, в ставке, он снова буянит, никому не дает покоя,
затевает драки, устраивает попойки. На своем вороном коне с
дутаром в руках он подъезжает пьяный к юртам разных достойных
ханов и поет песни, прославляющие их жен и наложниц...
- Дзе-дзе! - воскликнули сидящие, укоризненно покачивая
головой.
- Полоумные женщины, услышав песни Нохоя, как зачарованные,
выходят к нему, а он их хватает, перекидывает поперек седла и
вскачь увозит в свое становище. Говорят, что там у него уже
образовался целый гарем из похищенных жен и первой была Зербиэт-
ханум, подаренная тобой новгородскому послу...
- А первой распутницей в этом гареме - твоя греческая
царевна? - равнодушно спросил Бату-хан. - Почему же ты зарубил и
ее и хана Нохоя?
Орду обратился к китаянке И Ля-хэ, сидевшей у ног молчаливой
Юлдуз-Хатун:
- Почтенная китаянка! Не можешь ли ты мне уступить пару
подушек? Мне трудно сидеть на этом ханском священном троне.
И Ля-хэ бесшумно принесла и положила ковровые подушки, на
которых Орду удобно уселся и продолжал:
- Да, я не зарубил Нохоя. Моя вина! Наоборот: я обнял его,
когда он через день прискакал ко мне, как безумный, держа в руках
лисий колпак и повесив пояс на шею.* Он просил меня его зарезать и
взять пленную гречанку обратно, обещал дать в придачу отборного
коня, персидский ковер и двадцать рабов. Он поклялся, что будто бы
в тот вечер похищения гречанки был совершенно пьян. Но это все
неверно. Он снова шутил. Это меня развеселило. Я далее обнял его и
сказал, что охотно дарю ему эту ядовитую змею, колючую фалангу,
неукротимую дочь скорпиона. Я пожелал им обоим всяких утех. Так,
мы вместе, обнявшись, просидели долго, до утра. Я подливал ему
вина, радуясь, что благополучно мог избавиться от этой, всегда
беспокойной, всем недовольной и требующей невозможного румийки.
Нохой тоже был доволен и всю ночь пел песни.
- А все же, думаешь ли ты, что Нохой принесет пользу в
предстоящем походе?
- Хан Нохой, несмотря на юность, обладает острым умом
полководца. Вот что он говорил, вот что предлагал... Да что это
такое? Этот дерзкий мальчишка уже тут!.. Он ничего не боится и
каждый день придумывает что-либо новое.
Все остолбенели. С улицы донеслась песня. Чистый задорный
мужской голос пел:
Хороши стройные девушки монгольские,
