мучает, что непрерывно жжет мое сердце! Ты сумеешь помочь мне!
Улигерчи набрал в грудь воздуха и стал тянуть такую длинную и
монотонную песню, подыгрывая на хуре, что казалось, будто он поет
не переводя дыхания.
"Великий светящийся" двинулся на закат солнца
И направился через бесконечную прекрасную степь,
Которую не пройти насквозь и за многое месяцы.
Кочевал он в ней всегда летом и осенью,
Когда листья желтеют и ветер их подбрасывает
кверху.
Кочевал он, видя, как падает снег,
Как ураган наметает сугробы.
Все-то кочевал он без остановки,
Хватал солнце и держал его на приколе,
Хватал он луну и пристегивал к своему седлу.
Однажды долго отдыхал великий в своей юрте,
Вспоминая былые походы...
И вдруг вскочил он и зашумел,
Как темно-черный беркут, когда выпустят его,
Сняв с головы шапочку, закрывающую глаза.
Качнулся он, как охотничий желтый сокол,
Когда пустят его, сняв с ноги ремень.
Заревел он, как смелый барс,
Прыгнувший на утес с вершины горы:
- Братья старшие, вельможи и подданные!
Народ мой могучий, бесчисленный!
Ничего не упуская, вы все слушайте!
Я же, не запинаясь, скажу вам:
Славное великое имя мое
В десяти странах света уже прогремело.
И необъятная доблесть моя
Наполнила Алтай, Хангай и куманскую степь.
Но всю огромную силу свою
Нигде еще полностью я не показал.
Теперь я затосковал и отправляюсь поискать:
Нет ли где славного витязя,
Что с криком на меня бросится?
Нет ли оружия, что зазвенит, приближаясь?
Нет ли верхового коня моего соперника,
Что со ржанием и грохотом на меня помчится?
Теперь, мои смелые багатуры,
Скорей обрядите и приведите мне верхового
коня!
Седлом его оседлайте! Полное вооружение дайте!
Если окажусь я могучим славным витязем,
То вернусь с несметной добычей,
Стадами скот пригоню я, областями народ
приведу я.
Вернусь я, завладев многими новыми подданными.
Юрта за юртой народ будет кочевать ко мне!
Начался поход. Потряс он синее небо,
Заставил дрожать великую золотую землю.
Тяжелая черная пыль вилась над ними.
Слышался топот коней сотен тысяч всадников,
Красная пыль поднялась над ними,
И впереди удалялся шум многих тысяч воинов
Моего непобедимого войска...
Бату-хан вскочил с трона, несколько раз потряс могучими
руками испуганного улигерчи и, достав из цветного мешочка,
висевшего на ручках трона, кусок желтого индийского сахара,
затолкал его в рот певца, сказав:
- Ты успокоил мое сердце, ты отогнал мои заботы! Завтра ты
получишь сильного спокойного верблюда, на котором отправишься со
мной в новый поход. Сперва покорю главный город широкобородых
урусов - Кыюв, и там ты будешь, как всегда, петь на моих пирах и
разгонять мою тоску. А затем я направлю дальше, на "вечерние
страны", мое бесчисленное войско.
Глава четвертая. ГОРИТ ПОЛОВЕЦКАЯ СТЕПЬ
После долгих молений, заклинаний и колдовских плясок шаманы
указали день, особенно благоприятный для начала похода, и пять
отдельных орд сурового, не знающего улыбки неодолимого владыки
Бату-хана двинулись с берегов великой реки Итиль, сразу утонув в
беспредельных голубых просторах ковыльных кипчакских степей.
Каждый тумен, насчитывающий десять тысяч всадников, шел
своим, заранее намеченным путем, не перебивая друг другу дороги,
только тесно прикасаясь крыльями, как на охотничьей облаве, следя,
чтобы ни один зверь, ни один путник, ни одно кочевье упрямых,
непокорных, враждой клокочущих кипчаков не ускользнули в прорывы
между монгольскими отрядами.
Эти отряды двигались настойчиво и неуклонно в сторону Днепра,
делая остановки только на ночь, когда необходимо было подкормить
усталых коней.
Вечерами, греясь у костров, все говорили о том, что Бату-хан,
избранный вечным синим небом быть их повелителем, готовится, как
будто бы распростертыми лапами дракона, сразу охватить всю еще не
покоренную часть урусской и кипчакской земли и одним стремительным
натиском раздавить всякую дерзкую попытку к сопротивлению.
Впереди войска, нащупывая пути и переправы, рыскали
разведочные отряды каждого тумена; за ними наступали главные силы,
а позади подтягивались, стараясь не отставать, бесчисленные
скрипучие арбы, запряженные медлительными волами, двигались в
облаках пыли гурты скота и важно шагали караваны верблюдов,
навьюченных разобранными юртами, войлоками, котлами, железными
таганками, мешками с походной едой, всем, что может пригодиться в
пути всегда ненасытному, прожорливому монгольскому войску.
Каждый тумен должен был сам заботиться о себе, и все они
различались друг от друга своим внешним видом, боевыми выкриками,
именами своих опытных суровых полководцев. Среди последних были
немногие старые, прославленные еще в походах Священного Правителя
Темучина Чингиз-хана, были испытанные в войне с последним шахом
Хорезма неукротимым Джелал эд-Дином, были темники, разгромившие
земли кавказских племен, были недавно прошедшие через страну
булгар под начальством уверенного и всегда веселого Шейбани-хана,
уже назначившего булгарам правителей-баскаков. Был среди них
стремительный Бурундай, уничтоживший в глубине засыпанных снегом
русских лесов войско Владимирского князя Гюрга (Юрия). Но особенно
грозным считался всегда победоносный одноглазый Субудай-багатур
вместе с неудержимым, как пущенная стрела, Джебэ-нойоном. Да и
другие темники: Менгу, Кадан, Пайдар, Нарин-Кэхэн, Курмиши и
прочие - все считались бесстрашными тиграми.
Радостно шли в этот поход монголы и присоединившиеся к ним
отряды других племен. На что могли надеяться, какое сопротивление
могли теперь оказать встречные народы? Их оставалось уже мало, их
печальная участь уже предсказана колдунами-шаманами. И все
двинувшиеся в поход всадники верили, что упорный и уже озаренный
славой счастливого победоносного завоевания Бату-хан пройдет в
зареве пожаров грозой по всем "вечерним странам" и дойдет вплоть
до "последнего моря", омывающего "поднос земли".* Там его верные
нукеры разожгут огромный костер, языками пламени облизывающий
багровые тучи, в честь и в память замыслившего покорение вселенной
Священного Правителя и всех изрубленных в битвах монгольских
багатуров. Там Бату-хан въедет на пятнистом, как барс, коне на
вершину кургана и вонзит свое блестящее копье в покоренную им
землю. Тогда он воскликнет: "Услышь нас, взирающий с облаков
Потрясатель Вселенной! Твоя воля выполнена. Вселенная покорена!"
И тогда не знающий улыбки Бату-хан впервые рассмеется, и смех
его будет похож на клекот орла.
Глава пятая. АРБА СОТНИКА АЗАРГА-ТАХЯ
Большая монгольская арба медленно и неуклонно ползла в
облаках пыли по желтеющей ковыльной степи, увлекаемая тремя парами
рыжих волов. С пронзительным, точно полным тоски и отчаянья,
визгом и скрежетом поворачивались высокие, в рост человека,
деревянные колеса без спиц, оставляя на нетронутой почве степной
равнины две длинные глубокие колеи.
Впрочем, левое переднее животное этой упряжки было не рыжее,
а пегий, с белыми пятнами, огромный свирепый бык, и звался он
Арбан-цаг (десятый), потому что такого красавца обычно держали как
вожака в упряжке какого-либо знатного тайджи или нойона, в которой
насчитывалось пять, а то и десять пар волов. Первый вожак должен
непременно иметь какое-либо заметное издали отличие, чтобы хозяин
легче мог найти свою повозку среди многих тысяч скрипучих возов
двинувшегося в поход монгольского войска.
Эта повозка была собственностью простого, незнатного монгола,
сотника Азарга-Тахя, который поседел в походах, совершив сперва
длинный путь от счастливой сладкоструйной реки Керулена на далекой
родине монголов до главной столицы царства Цзиней, трудолюбивых,
искусных в разных мастерствах китайцев. Оттуда Азарга-Тахя
совершил новый путь, еще более длинный, через безводные пустыни
Гоби до Ургенча, столицы веселых, добродушных хорезмийцев,
считавших себя до вторжения монголов самым сильным и счастливым в
мире народом. Эти первые походы Азарга-Тахя совершал под
начальством величайшего из людей, чье имя теперь монголам нельзя
произносить вслух, того, кто принес народу монголов неизмеримую
славу, а его князьям и военачальникам - несметные богатства.
Некоторая часть захваченных богатств перепадала и простым
монгольским воинам. Но много ли можно увезти с собой на хотя и
крепком, но небольшом коне с плохим старым седлом и парой
истрепавшихся переметных сум? Счастлив был тот, кто имел
собственную повозку, запряженную неутомимыми выносливыми волами,
да еще в той повозке должна была сидеть верная жена, имея возле
себя быстроглазого мальчика или девочку, помощницу в работе. Такая
жена - верный друг в пути, заботливая хозяйка, умеющая сберечь
вещи, захваченные в набеге, которые Азарга-Тахя, проносясь вскачь,
бросал в повозку, зная, что его жена всему найдет свое место и
припрячет.
Эту арбу Азарга-Тахя нашел когда-то брошенной возле Ургенча,
усадил в нее свою жену, которая до этого ездила служанкой-рабыней
в обозе его начальника, темника Курмиши. Азарга-Тахя наполнил
тогда арбу доверху разными одеждами и запряг в нее сперва двух
тощих верблюдов с болтающимися от голода горбами. Потом дела его
стали все более улучшаться, расцветая, как степь весной. Благодаря
терпению и бережливости его верной жены он из беспечного бродяги
превратился в расчетливого хозяина, особенно после того как хан
Курмиши назначил его десятником, а через два года сотником и стал
давать ответственные поручения.
А повозка обратилась надолго в передвижное жилище семьи
Азарга-Тахя. Эта семья постепенно росла. Кроме пегого быка и пяти
волов, появились две собаки: одна большая темная лохматая овчарка,
волкодав, была верным сторожем, другая - черная борзая, поджарая и
стремительная, явилась главной кормилицей семьи: она носилась по
степи, ловя сусликов и зайцев, иногда и лисиц, свою добычу
неизменно приносила хозяйке, которая, содрав шкурки, жарила и
варила тушки зверьков, давая объедки верным собакам.
В арбе ехало еще трое детей: девочка лет трех и два мальчика
пяти-шести лет, которых хозяйка подобрала в Сарае, где работали на
постройке домов пригнанные из Владимира и Рязани пленные
широкобородые урусы.
Крайне истощенные, они умирали во множестве. Особенно умирали
дети. Похожие на маленькие скелеты, на тонких ножках, они жалобно
просили: "Дай хлебца! Дай корочку!"
Женщина спросила пленных, кто родители детей, показав руками,
будто нянчит и качает ребенка. Один указал пальцем на землю, потом
на небо и махнул рукой, а другой сказал:
- Бери их, да корми получше! Здесь они все одно пропадут.
Когда арба тащилась по степи, мальчики бежали рядом, а
девочка сидела на руках у приемной матери и так же как и она,
