Их глаза сияют, как ночные светлячки,
Летающие весною над нашей степью.
Счастлив тот удалец, который не боится
Держать на ладони такого светлячка...
Все ханы шептали:
- Верно! Верно! Прекрасны наши ночные светлячки! Прекрасны
наши монгольские девушки!
А голос издалека продолжал:
Чудесную птицу Симург хранил в своем шатре
Хан Орду, прославленный бесстрашный багатур.
У этой птицы глаза изумрудные
Вспыхивают, как вечерние звезды,
Но ее похитил пьяница и бродяга
Вольный охотник и удалец Нохой.
Он ее за лодыжку приковал
Серебряной цепью к столбу
Близ своей юрты, рядом с любимым конем.
Все ханы посмотрели друг на друга, покачивая головами, и
следили, что будет делать хан Орду. А тот, по привычке соединив
концы коротких толстых пальцев, шептал:
- Какое счастье! Какую радость послало мне вечное небо!
Теперь я могу, наконец, отдохнуть от забот и тревог, которые мне
доставляла эта беспокойная женщина из румского царского рода.
Занозы и колючки в моей юрте больше нет!
Голос из темноты снова запел:
Прекрасный цветок лилия хранится в золотом
дворце
Сто волкодавов и тысяча воинов ее стерегут.
Ни один отважный сокол не проникнет
В этот кружевной дворец,
Но дерзкая песня бродяги донесется
И до прекрасной белой лилии,
Воспевая красоту ее глаз, стройность бедер
И походку пугливой лани.
Задумчивое лицо Бату-хана осветилось загадочной улыбкой.
Прищурив глаза, он пристально стал вглядываться в лицо Юлдуз-
Хатун. Та сбросила черное шелковое покрывало, вскочила и ответила
ему прямым смелым взглядом черных глаз. Ее бледное лицо, всегда
кроткое и покорное, теперь пылало гневом. Она стояла напряженная,
подобно натянутой струне, сжав маленькие кулачки.
- Спой ему ответную песню! - тихо и медленно сказал Бату-хан.
- Ему? Такому наглецу и разбойнику? Никогда!
- Спой! Спой и призови его сюда! - настойчиво приказал Бату-
хан. - Я хочу его увидеть! Перед собой, здесь!
Высокая китаянка И Ля-хэ склонилась к уху маленькой Юлдуз и
что-то стала настойчиво шептать. Юлдуз утвердительно кивнула
головой и, взяв дутар, вышла на балкон. Она запела нежным,
трогательным голосом. Слова песни отчетливо разносились в тишине
заснувшего города:
Усталый путник - гость желанный,
Войди спокойно в этот дом!
Ты повидал иные страны,
Ты нам расскажешь обо всем.
Вдруг Юлдуз-Хатун вскрикнула, отбежала обратно в комнату и
кинулась на грудь И Ля-хэ.
На балкон быстро вскарабкался юноша в хорезмском бархатном
колпаке, опушенном лисьим мехом, и в полосатом кафтане,
подпоясанном серебряным кушаком. В его лице, очень смуглом,
поражал самоуверенный взгляд блестящих черных глаз, высокий лоб и
задорная улыбка.
Он стремительно упал на колени, подполз к Бату-хану и
почтительно склонился к его ногам. Бату-хан от неожиданности
откинулся назад. Все повскакивали с мест. Юноша воскликнул:
- За мою дерзость прошу казнить меня, но сперва выслушай,
великодушный, милостивый Саин-хан! Я привык разъезжать, имея
притороченными к седлу аркан и шелковую лестницу с крюком. Я
взобрался к тебе самым прямым и скромным путем только потому, что
я услышал ласковый призыв. Без таких неясных слов разве я
осмелился бы пройти по священным коврам твоего дома? Однако ты
оказался в тысячу раз мудрее и проницательнее меня: этой песней,
как опытный охотник, ты сам заманил меня сюда, чтобы я понял свой
долг...
- Какой?
- Долг монгольского воина - в час великого похода быть в
первых рядах твоего войска!
Бату-хан поднял правую бровь и смотрел на юношу недоверчивым
взглядом. Нохой четко проговорил:
- Зачисли меня простым воином в самый передовой отряд и
прикажи сделать невозможное! - Нохой снова припал лицом к ковру и
остался неподвижным.
Бату-хан обратился к хану Орду:
- Почтенный брат, отдаю тебе этого безрассудного. Делай с ним
что хочешь.
Орду подошел к юноше, легко поднял его своими, как медвежьи
лапы, сильными руками и погладил по щеке:
- Чудак! Шутишь со смертью! Садись здесь в угол и жди, и
слушай, что дальше решит сделать с тобой наш любимый Саин-хан.
Бату-хан обратился к своему воспитателю и советнику:
- Мудрый Субудай-багатур! Я уже много раз беседовал с тобой,
и вместе мы обдумывали предстоящий поход. И я знаю и помню твои
советы. Другие же еще их не знают. Не скажешь ли ты что-либо
важное пришедшим сюда моим верным соратникам?
Субудай заговорил кратко, отрывисто, голосом хриплым, как
рычанье волкодава:
- Мы должны вспомнить заветы и походы "единственного"... По
ним учиться... Вспомним, что объявленное им вторжение в Китай
нашим степным ханам показалось сперва безумием. Царство Цзиней
имело тогда народ в триста тридцать три раза более многочисленный,
чем монголы всех родов и племен нашей степи. Войско Цзиней
казалось беспредельным лесом. Но сквозь него, по приказу
"единственного" стала прорубаться наша бесстрашная конница...
Города китайцев имели высокие каменные стены... Неприступные... За
ними прятались испуганные жители... Они издали грозили нам
большими топорами и мечами и высовывали сделанные из глины и
соломы чучела своих страшных богов... И они сам же нам покорно,
сдавались... Так будет и теперь... Сколько впереди урусов,
румийцев, мадьяр, кипчаков, латынцев, франков и других племен?
Даже вечно синее небо сразу этого не скажет... Но мы должны
помнить и не забывать строгих заветов Священного Правителя, и мы
победим. Столицы "вечерних стран" будут опрокидываться, как наши
войлочные юрты во время урагана... Наш удар должен быт внезапным и
неотразимым... и в том месте, где враг не ожидает... Врага надо
обмануть, показать, будто мы его боимся. Крикнуть: "Гаргар!"
(назад, обратно!) и отступить. Затем ударить снова, еще более
стремительно и бешено, когда он в глупой радости погонится за нами
и расстроит свои ряды... Но зачем я это повторяю? Разве вы сами
этого не знаете?
Субудай закрыл свой единственный глаз. Он похрюкивал, как
кабан. Казалось, что он спит.
- Скажи нам еще что-нибудь, наш почтенный учитель! -
обратился к нему хан Орду.
Субудай ткнул пальцем в сторону сидевшего с покорным видом
Нохоя.
- Твоего племянника назначь тысячником... в отряде самых
"буйных"! Там он либо сейчас же сломает себе шею, сцепившись с
таким же, как он, смельчаком, либо заставит его покориться. Но,
думаю, что через год после того, как он покажет себя настоящим
чингизидом... и сделает невозможное, он уже станет твоим грозным
темником. Испытай его.
В общей тишине Бату-хан сказал:
- Иесун Нохой...* Ты докажешь, что у тебя собачий нюх и
железная смелость. Возьми с собой в поход свою шелковую лестницу.
С ее помощью ты первым влезешь на стену Кыюва, столицы урусов.
Сейчас возвращайся через эту дверь в свою юрту. К. тебе придет
тургауд и объявит мою волю. Разрешаем удалиться.
Нохой подхватил красную шелковую лестницу и, пятясь мелкими
шажками, вышел из зала великого совета.
Глава пятая. В ЛАГЕРЕ "БУЙНЫХ"
Они сломали печати еще с одного кувшина с янтарным
мазандеранским вином. Они распили его до последней капли, вылитой,
согласно обычаю, себе на голову. Бату-хан водил рукой по воздуху,
точно желая схватить летающего мотылька.
- Я должен их увидеть, этих свирепых безудержных воинов...
Услышать их дикий рев, песни и споры.
- Тебе не подобает идти в это сборище буйных пьяниц и
драчунов! - сказал Субудай-багатур. Он оставался спокоен, с
каменным лицом, только его шрамы, пересекавшие правый глаз и щеку,
после попойки стали багровыми. Он продолжал:
- "Буйные" не знают правил почета. Они недостойны встретить
тебя и высоких почтенных людей...
- Почет мне надоел!.. Я хочу увидеть ссору, когда двое
хватаются за ножи, и пройти между ними незамеченным, в одежде
странника.
- Твоя священная нога, о великий, должна опускаться только на
ковер отдыха или вдеваться в стремя похода.
- А сегодня мои ноги будут ступать по тропинке новых
испытаний. Пусть меня сопровождает только один безумец Нохой.
Принесите мне другие одежды.
Субудай-багатур, сопя, встал, подошел, ковыляя, к стоявшему
за дверью дозорному тургауду и, вцепившись в его плечо, зашептал
ему в ухо:
- Принеси пять самых грязных простых плащей! Пусть десять
тургаудов на конях следуют за нами в нескольких шагах и пусть
будут готовы к нашей защите.
- Внимание и повиновение! - сказал тургауд и вышел из шатра.
Бату-хан, никого не слушая, продолжал что-то бормотать и
ловить мотылька. К нему подполз на коленях дервиш-летописец Хаджи
Рахим:
- Ослепительный, позволь и мне идти с тобой. Там "буйные",
непокорные воины девяноста девяти племен. Я помогу тебе понимать
их ругань, песни и речи...
- Иди и в темноте не упади в яму бедствия. Кто тогда будет
писать о моих походах?
Вскоре пять человек, закутанных в старые плащи, вышли из
шатра в безмолвие ночи.
Через несколько мгновений застучали копыта коней: несколько
всадников последовали за ушедшими...
На равнине среди невысоких холмов горели бесчисленна костры.
Посреди, на торговой площадке, лежали верблюды и возле них спали
купцы и погонщики, обнимая тюки с товарами. Повсюду, вокруг
багровых огней, лежали и сидели разноязычные воины, собравшиеся
сюда из отдаленных земель. У них еще не было порядка, начальников,
сковавших воинов единой волей. "Буйным" была указана для их лагеря
эта равнина неподалеку от реки Итиль. Все ждали похода на закат
солнца и собирались группами вокруг тех костров, где слышалась
знакомая речь - тюркская, персидская, белуджей, курдов, адыгеев,
лезгин и других равнинных и горных племен.
Всюду виднелись небольшие походные шатры, сшитые из войлоков
или простых полотнищ, подпертых и растянутых на шестах. Слышались
крики и хмельные песни.
Некоторые племена сидели правильными кругами, где посредине
пылали большие костры. Воины, тесно прижимаясь друг к другу,
слушали рассказы опытных в походах батыров, или бывалых стариков,
или переливчатую поэму-песню, длинную и тягучую. Певец тонким
горловым звуком выводил старинную песню, сопровождая ее бренчанием
ни хуре,* про подвиги дедов, степных славных багатуров.
Пять путников, проходя мимо костров, останавливались
прислушиваясь к песням.
- О чем он поет?
- Он поет про Искендера Двурогого, про его войну с
рыжебородыми...
Вдруг два всадника с гиканьем промчались наперерез через
равнину, догоняя друг друга. Кони прыгали через костры,
разбрасывая пылающие головни. Сидевшие ревели. кричали,
вскакивали, выхватывали мечи.
Первый всадник, молодой, в арабском чекмене, был без оружия.
Его поджарый гнедой конь легко перепрыгивал через высокие огни
костров и метался по равнине, стараясь спастись от преследования.
Второй всадник, в шлеме, панцире, с копьем наперевес, сидел на
вороном коне, пригнувшись и храпя, как разъяренный вепрь.
Сопровождаемые проклятиями разгневанного лагеря, враги умчались в
