прямо, что мы естественно и обычно делаем, то она оказывается каким-то
смешением линий, цветов и странных химерических образов" (Панофский 1968а:
20).
223
вогнутого или выпуклого зеркала. Анаморфное изображение принципиально
отличается от построенного по законам линейной перспективы тем, что оно
строится не в определенном, заранее данном нам объеме, обладающем
собственной геометрической структурой, а с помощью последовательной проекции
каждой точки "естественного" изображения на плоскость. При этом точки
складываются в фантастически деформированный рисунок, который может быть
дешифрован лишь благодаря процедуре обратной проекции анаморфозы в
первоначальную систему координат. Нетрудно увидеть, что сама система
создания и расшифровки анаморфоз напоминает изготовление маски, где также
каждая точка и вместе с ними вся поверхность проецируются на "негатив", а
затем восстанавливаются при отливке формы15. Анаморфоза, как и маска,
обязательно проходит стадию "монстра". Но, в отличие от маски, именно эта
стадия, этот геометрический урод, это деформированное тело первоначального
образа и является предметом собирания, любования и т. д.
Зеркальная анаморфоза по-своему отменяет обычный режим зрения, потому
что исключает линейную перспективу, а следовательно, и предполагаемую ею
единую точку зрения, в которую может быть условно помещен глаз субъекта.
Слово "анаморфоза" означает -- "назад" -- греческое ana -- к "форме" --
morphe. Но это возвращение к форме буквально происходит по ту сторону
"естественного" зрения.
"Анаморфоза открывает новое отношение к видимому, такое, которое
понимает видимую форму не как данное, но как концептуальное и техническое
построение" (Джюдовиц 1993: 69).
Она вообще как бы отрицает пространство между глазом и графемой.
Принадлежа к визуальной сфере, анаморфоза странным образом вводит в нее
некий зримый эквивалент тактильности, она как бы предполагает ощупывание
предмета со всех сторон. Жан-Франсуа Лиотар считает, что она предполагает
ротацию глаза для своего чтения16, но главное, ее дешифровка предполагает
раздавленность, размазанность глаза на плоскости изображения, полную
элиминацию пространства между глазом и изображением, иными словами,
бахтинское "бесперспективное видение" (см. главу 1). Но и будучи
расшифрованными в зеркале, анаморфозы
"относятся к пространству, которое можно назвать графи-
_____________
15 Жак Лакан, неоднократно обращавшийся к проблематике анаморфоз,
специально подчеркивал значение соответствия каждой точки одного изображения
точкам другого. Он указывал, что именно система привязок к определенной
геометрической точке, которая может быть спроецирована на поверхность, и
составляет сущность изображения. -- Лакан 1990: 81.
16 Если принять точку зрения Лиотара, то анаморфоза оказывается сродни
динамически возникающему пространству, например, "теории эмбрионального
поля", о которой писал Мандельштам (см. главу 4).
224
ческим, если противопоставить его пространству репрезентации: эти
объекты вписываются на [поверхность] зеркала и делают его зримым, вместо
того чтобы его пересекать по направлению к виртуальной сцене" (Лиотар
1978:379).
Это "графическое пространство" связано с движением руки, с арабесками
искривленных графов, оно по существу диаграмматично -- в нем невозможно
пребывать, оно задается лишь как энергетическое поле деформации.
"Уродство" анаморфозы сходно с "уродством" маски. Маршалл Маклюэн,
определяя существо маски, заметил:
"Маска, как урод в цирковой интермедии, не столько изображает, сколько
в своей чувственной притягательности вовлекает" (Цит. по Фидлер 1978:18).
Это вовлечение больше относится к области "мгновенной встречи" и
тактильности, чем зрения. Скрытое в маске уродство отменяет "нормальный"
режим созерцания.
Показательно, что анаморфоза-- предмет вожделения многих собирателей,
особенно в эпоху барокко -- осознается именно как нечто уродливое. В
Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера анаморфоза определяется как "монструозная
проекция" (une projection monstrueuse) (Энциклопедия 1751: 404), как
"деформированные предметы, которые, если их увидеть через зеркало
определенного типа, являются в своем естественном виде" (Энциклопедия
1751:405). Анаморфоза интересна тем, что она -- промежуточная фаза в
процессе зрения, изображение, превращенное в знак, нуждающийся для своего
понимания в декодирующей машине. Анаморфоза наглядно разоблачает
представления о естественности процесса зрения. Она сообщает нам, что само
зрение, если его, как и процесс создания маски, разложить на фазы, включает
в себя стадию монструозной деформации.
Кроме того, анаморфоза связана с аллегорическим, так как ее чтение,
оторванное от "естественного" режима зрения, начинает зависеть от словесной
расшифровки. Джон Локк заметил, что существует целый ряд хаотических
изображений, которые могут быть приведены к порядку благодаря называнию:
"Рисунок, составленный таким образом из частей, в которых не видно
никакой симметрии и никакого порядка, сам по себе представляет не более
путаную вещь, чем картина пасмурного неба, которую никто не будет считать
путаной картиной, хотя в ней столь же мало порядка в цвете и очертаниях"
(Локк 1985: 418).
Облако не кажется нам хаотичным потому, что мы применили к его
очертаниям правильное название. Слово, таким образом, проецируется на хаос
линий подобно зеркалу, подносимому к анаморфозе. Слово вносит в хаос
порядок, открывает ослепленное зрение:
225
"Но когда надлежащим образом поставленное цилиндрическое зеркало
приведет эти неправильные линии на полотне в должный порядок и соответствие,
тогда спутанность устранится и глаз сразу увидит, что это человек или
Цезарь, т. е. что рисунок соответствует этим названиям и что он достаточно
отличается от павиана или Помпея, т. е. от идей, обозначаемых этими словами"
(Локк 1985: 419). Зеркало, таким образом, действует именно как словесное
обозначение, название, придавая изображению характер аллегории. Но сама
аллегоризация оказывается эффективной в перспективе, заданной рассуждениями
Локка, только применительно к "монструозности" нерасшифрованного
хаотического изображения.
В начале тыняновской повести Растрелли объясняет Меншикову, почему
необходимо изготовить восковую копию Петра. При этом он ссылается на некие
прецеденты, придающие его аргументации особую авторитетность:
"И есть портрет покойного короля Луи Четырнадцатого, и его сделал
славный мастер Антон Бенуа-- мой учитель и наставник в этом деле..." (366).
На вопрос Меншикова, каков Луи в восковом портрете Бенуа, скульптор
отвечает:
"...Рот у него женский; нос как у орла клюв; но нижняя губа сильна и
знатный подбородок. Одет он в кружева, и есть способ, чтобы он вскакивал и
показывал рукой благоволение посетителям, потому что он стоит в музее"
(366)17.
Точнейшая копия королевского лица, изготовленная Бенуа (Илл. 6), по
существу является монстром (женский рот, нос как у орла клюв). Автор
авторитетной истории восковой скульптуры Юлиус фон Шлоссер приводит
свидетельства о том, что портрет Бенуа назывался "монструозной головой"
(tete monstrueuse) (Шлоссер 1911: 230--231), а Рудольф Виттковер отмечал в
нем "уродство почти гротескное" (Виттковер 1951: 15). Отмечу, что один из
главных пропагандистов творчества Бенуа Спир Блондель (из его статьи в
"Большой энциклопедии" [Блондель б.г.] Тынянов мог почерпнуть сведения о
портрете Людовика) дает чрезвычайно высокую оценку медальону скульптора и
одновременно замечает:
"...Здесь можно различить отчетливо видимые следы ветрянки, деталь, не
существующую ни на одном из живописных, скульптурных или гравированных
портретов" (Блондель 1882: 430).
________
17 Растрелли у Тынянова допускает множество неточностей: нет сведений о
том, что Растрелли учился у Бенуа; восковое изображение Людовика является
барельефом и к тому же бюстом короля, а потому не может, конечно,
"вскакивать" Оно находилось не в музее, а в Версальском дворце.
226
И эта маленькая деталь, признак очевидного уродства, сейчас же
понуждает Блонделя говорить об "удивлении и, более того, восхищении, которое
вызывает у знатоков вид этой уникальной вещи..." (Блондель 1882:430).
Восторг, вызываемый уродством восковой маски, сродни восторгу знатока
перед лицом анаморфозы. Восхищение вызывает удивительная точность следа,
точность переноса точек одной плоскости на другую. При этом оспины выступают
именно как такие проективные точки, переносимые с оригинала на маску.
Удивление вызывает сама репрезентация процесса зрения в отчужденных формах.
При этом уродство не отталкивает именно потому, что оказывается знаком
истинности анаморфной формы. Следы ветрянки на лице короля -- как раз такие
крошечные указатели метаморфоз зрения, предполагающих стадию уродства
(деформации). Разумеется, эти крошечные изъяны на коже, так же как и женский
рот и нос-клюв французского монарха, отнюдь не относятся к сфере подлинно
анаморфных искажений, они как бы смешиваются с ними. Просто, как ни
удивительно, любой знак уродства оказывается в данной ситуации знаком
подлинности зрения.
В уже цитированной статье из Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера имеется
любопытный пассаж, в котором обсуждается парадоксальная сама по себе задача
-- как сделать "монструозное изображение" приятным глазу:
"Зрелище будет гораздо более приятным, если деформированное изображение
представляет не чистый хаос, но некую видимость: так, можно было увидеть
реку с солдатами, повозками, движущимися по одному из ее берегов,
представленную с таким мастерством, что если смотреть на нее из точки
S, казалось, что это было лицо сатира" (Энциклопедия 1751: 404).
Лицо сатира, как уже отмечалось, само по себе является деформацией
лица, это лицо, пропущенное сквозь анаморфные системы. Показательно, что оно
кодируется изображением реки. Река-- не что иное, как природное искажающее
зеркало, чье течение постоянно отражает мир в деформированной форме, это,
как уже говорилось, граница и зеркало, в котором окаменелость маски
подвергается вторичной трансформации.
Юргис Балтрушайтис опубликовал гравюру X. Трешеля по рисунку Симона Вуэ
(Илл. 7). На ней группа сатиров рассматривает разложенное на столе
анаморфное изображение, превращающееся в слона на стенках отражающего
зеркала -- цилиндрического сосуда с жидкостью (Балтрушайтис 1984: 145).
Сатиры изумлены увиденным: вместо собственного отражения их глазам предстает
иное чудовище, как бы возникающее из сосуда с водой. Сатир и здесь предстает
как некая принадлежность анаморфозы, ее естественный знак.
227
Удивление сатиров связано с неожиданной подменой монстров. В каком-то
смысле рисунок Симона Вуэ оказывается репликой помпейской фрески. Там
молодой сатир поражается, обнаружив вместо своего лица искаженную маску
Силена, -- здесь сатиры поражаются, обнаружив вместо своих лиц слона18.
Представление Растрелли в виде Силена "работы Растреллия же" отсылает
читателя к петербургским каскадам, где даже среди сохранившихся работ
скульптора совершенно особое место занимают маскароны, изображающие именно
сатиров (маски сатиров на стенах Большого канала, маска Бахуса в фонтане
"Нептун" Малого грота). При этом в структуре фонтана такая маска неотделима
