Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Demon's Souls |#13| Storm King
Demon's Souls |#11| Мaneater part 2
Demon's Souls |#10| Мaneater (part 1)
Demon's Souls |#9| Heart of surprises

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Психология - Ямпольский М. Весь текст 888.3 Kb

Демон и Лабиринт

Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 42 43 44 45 46 47 48  49 50 51 52 53 54 55 ... 76
     __________
     6 Расслоение imago от  тела  происходит  в  основном  в  ритуале
императорских  похорон  в  Риме. Постепенно эта система удвоения проникает в
иконографию  императорской   власти,   а   после   государственной   реформы
Диоклетиана   и  введения  правления  тетрархов  буквально  пронизывает  всю
официальную  иконографическую  систему.  Тетрархи  отныне  изображаются  как
совершеннейшие  двойники,  неотличимые  друг  от друга, как сдвоенный бог --
питеп geminatum, они даже справляют день рождения  одновременно.  См.
Л'Оранж 1965: 42--53.
     7  В  данном  случае  следует проводить различие между пониманием слова
imago в римском  погребальном  ритуале  и  в  психоанализе,  где  оно
понимается совершенно иначе. Это слово ввел в психоаналитический обиход Карл
Густав  Юнг  в 1911 году для описания образов отца, матери, брата и т. д. По
мнению Ж. Лапланша и Ж.-Б. Понталиса,  imago  должно  пониматься  как
стереотип, через который субъект видит Другого:
     "..Jmago  должно пониматься как отражение реальности, пусть даже
и в более или менее искаженной форме: imago  вызывающего  ужас  отца,
например,  может прекрасно существовать в субъекте, чей реальный отец мягок"
(Лапланш -- Понталис 1973: 211).
     В этом  смысле  психоаналитическое  imago  ближе  не  к  полному
эквиваленту  (печати  как индексу), а к "негативной" или гротескной копии, о
которой речь пойдет дальше.
     215
     пок в сферу  символического  через  чисто  диаграмматическую  процедуру
деформации.  Этой же "работой" занимался и Силен, подвергая собственное свое
лицо двойной трансформации, являя его в виде маски и в виде  отражения,  при
этом  отражения  не  простого,  а  искаженного. Чаша-зеркало в данном случае
оказывается не  только  отдаленной  репликой  печати  (вогнутой  формы),  но
деформирующим   зеркалом.   В   каком-то  смысле  отражение  в  такой
поверхности и есть способ превращения лица в маску.
     Луи Марен заметил, что в  живописи  изображение  отражений  в  вогнутых
зеркалах  выглядит  запечатленным  на  выпуклой  поверхности. По его мнению,
отражение  в  вогнутом  зеркале  может  "открыть   за   своей   поверхностью
иллюзорное,  виртуальное  выпуклое пространство" (Марен 1977: 149). Два этих
деформирующих  зеркала  способны   выворачивать   пространство   собственной
репрезентации, действительно работать как печать и отпечаток.
     Выпуклость,   как  и  вогнутость,  отражающей  поверхности  деформирует
изображение  в  определенном  ключе,  который   Марен   называет   "аксиомой
окаменевающего  Циклопа"  (Cyclope  nieduse)  и который, конечно, отсылает к
мандельштамовской "дуговой растяжке" зрения (см. главу 4). Отражение в такой
поверхности  напоминает  отражение  в  единственном  глазе  зрителя-Циклопа,
который,  деформируя  мир,  как  бы  постулирует  его организацию по законам
единой точки зрения, единственного и неподвижного глаза (Марен 1977:150).
     Такого  рода  деформация  вписывается  в  то,  что  я   определил   как
диаграмматический  след  трансформации  в  символическое.  Перед  нами также
искажение, диаграмма, но  одновременно  след  трансформации  пространства  в
сторону символической иерархичности (линейной перспективы как "символической
формы",   если   использовать   выражение  Эрвина  Панофского).  Мы  как  бы
сталкиваемся  с  рождением   символического   из   анти-символического,   из
диаграмматического.    Перед   нами   --   след   деформации   пространства,
приобретающего в результате такой деформации отчетливо символическую  форму.
Процесс   этот  был  описан  Эрнстом  Кассирером  как  свойство  мифического
мышления,  осуществляющего  "перевод"   в   языковое   через   специфическую
организацию пространства:
     "...В   мифическом   мироощущении   существует  <...>  "копирование"  в
пространстве  того,  что  по  своей  сути  непространственно.  Здесь  каждое
качественное  различие  как будто бы имеет некий аспект, в котором оно также
пространственно, в то время как любое пространственное различие  является  и
остается  качественным  различием.  Между  двумя  сферами  происходит  некое
подобие обмена, постоянного  перехода  из  одной  в  другую.  <...>  Простые
пространственные термины, таким образом, превраща-
     216
     ются  в  подобие оригинального интеллектуального выражения. Объективный
мир стал доступен языку в той мере, в какой язык был способен переводить его
обратно в термины пространства" (Кассирер 1955:85--86). Перевод этот находит
свое пространственное выражение, например,  в  транспонировании  образов  из
одного  типа  пространства  в  другое  с  иными характеристиками деформации.
Любопытен и сам процесс реверсии соотнесенных  (симметричных)  пространств--
выпуклого  и  вогнутого.  Печать или имитирующая ее отливочная форма в итоге
дают, казалось бы, точный отпечаток оригинала. Но получение этого  "точного"
отпечатка  проходит обязательную фазу "негатива", когда выпуклой поверхности
соответствует   поверхность   вогнутая,   и   наоборот.   Эта   симметричная
трансформация  вогнутости  в выпуклость в какой-то степени напоминает работу
зеркала,  также  меняющего  местами  "полярность"  изображения.   Эта   фаза
"негатива"   в   получении   отпечатка  вводит  между  оригиналом  и  копией
промежуточную стадию "монстра", когда оригинал  подвергается  "абсолютному",
радикальному  искажению.  При  этом маска содержит в себе и позитив (внешнюю
поверхность)  и  негатив  (внутреннюю,   невидимую   зрителю   поверхность).
Отпечаток,   сама  матричная  зеркальность  заключает  в  себе  монстра,  то
окаменевшее  imago,  того  искаженного  "демона",  Другого,   которые
возникают в процессе трансформации отпечатка в аллегорию.
     Пример  такого  отпечатывания  "монстра"  как  масочного негатива можно
найти у Леонардо -- художника, входящего,  вероятно,  в  подтекст  "Восковой
персоны"  (он  относится  к  итальянскому  пласту  повести,  мотивированному
фигурой Растрелли). В третьей главе  имеется  странное  описание  того,  как
Растрелли  пишет.  Описание  это  входит  в  ряд  сходных  сцен (ср. "Киже",
экранизацию гоголевской "Шинели"), выражающих  навязчивость  темы  письма  у
Тынянова.  Но  на  сей  раз  описание  процесса  письма  резко отличается от
гоголевского (башмачкинского) каллиграфизма. Речь идет о некой  вдохновенной
и  шифрованной скорописи (в русском художественном сознании скорее связанной
с Пушкиным). Процитирую этот фрагмент:
     "И  на  листах  он  написал  великое  количество  нескладицы,  сумбура,
недописи  --  заметки  --  и ясных чисел, то малых, то больших, кудрявых, --
обмер. Почерк его руки был как пляс карлов или  же  как  если  бы  вдруг  на
бумаге  вырос  кустарник:  с  полетами,  со  свиными хвостиками, с крючками;
внезапный грубый нажим, тонкий свист и клякса. Такие  это  были  заметки,  и
только  он один их мог понимать. А рядом с цифрами он чертил палец, и вокруг
пальца собирались цифры, как рыба на корм, и шел объем и волна  --  это  был
мускул, и била толстая фонтанная
     217
     струя -- и это была вытянутая нога, и озеро с водоворотом был живот. Он
любил треск воды, и мускулы были для него как трещание струи" (403)8.
     Весь  процесс  описан  как  ряд  переходов. Само движение руки дано как
конвульсивный миметический пляс (см. главу  1),  переходящий  в  рисунок,  а
затем  в  слово,  которое может затем вновь преобразиться в рисунок. Сама по
себе конвульсивность  кажется  диаграммой  этого  процесса  межсемиотической
перекодировки,  той  знаковой  трансформации,  которая  особенно интересна в
барочном тексте. Единство словесного и изобразительного  здесь  основывается
на  барочном  завитке,  на  развитии  "кудрявого"  элемента  письма, который
переходит в  гротеск  (пляс  карлов),  затем  в  движение  воды  и  странную
прорастающую  из  него  анатомию.  Гротеск,  как  видим,  и  здесь  занимает
промежуточное  положение  между  природой  и  словом.  Тело   (анатомия)   и
символическое (слово, письмо) связаны через диаграмматическую фазу "уродов",
через то, что я определил как масочный негатив.
     В  приведенном примере содержится достаточно намеков, чтобы связать его
с  фигурой  Леонардо.  Речь  идет  не  просто  о  совершенно   специфическом
шифрованном  письме  Леонардо,  а  именно об уникальной, присущей только ему
связи между анатомическим  рисованием  и  множеством  по  существу  барочных
набросков  потоков  жидкости  и  водоворотов.  Поражает несомненное сходство
рисунков Леонардо, изображающих водовороты и водопады, с изображением сердца
и кровеносной системы (Леонардо изучал, например, клапаны аорты  в  связи  с
проблемой водоворотов). (Илл. 2, 3.)
     Исследования показали, что работы по гидродинамике имели принципиальное
значение  для  Леонардо  и были неотрывно связаны с поисками универсального,
божественного  движителя  мироздания  (Кемп  1972).  Именно  у  Леонардо  мы
обнаруживаем органическую связь между движением линии, следом чернил, схемой
движения жидкости и как бы прорастающими из этих взаимосвязанных пото-
     ________
     8  Можно  предположить,  что  Тынянов  имел  в виду также и ремизовскую
каллиграфию, по своему типу очень сходную с описанной. Вот как характеризует
Ремизов,  например,  каллиграфический  стиль   своего   учителя   Александра
Родионовича Артемьева:
     "...Он  выводил  росчерк,  и  вот  в  этом  росчерке вдруг из какого-то
завитка выскочит птица или  показывались  заячьи  уши  и  округлится  усатая
мордочка,  или  вдруг  загораздит целое поле -- и колокольчики, и ромашка, и
трава с "петушками", а  если  разлистятся  листья  --  такие  "леандры",  не
проберешься" (Ремизов 1991: 48).
     Любопытно,  что  Ремизов,  чьи  изображения  как бы возникали из самого
телесного   автоматизма    росчерка,    придавал    существенное    значение
непредсказуемым элементам письма, в том числе и кляксам:
     "Я  не  знал  еще, какие чудеса можно сделать из любой кляксы: ведь чем
кляксее, тем  разнообразнее  в  кляксе  рисунок,  а  из  брызг  и  точек  --
каких-каких  понаделать  птиц,  да  что  птиц,  чего  хочешь:  и виноград, и
китайские яблочки, и красных паучков" (Ремизов 1991: 48).
     218
     ков телесными структурами -- мышцами, сосудами и т. д. (У Тынянова  эта
связь  столь  же  гротескно  выражена  через  неожиданно возникающую кляксу.
Клякса -- жидкость самого письма -- превращается затем в волну,  а  затем  в
мышцу.)
     Заметки  Леонардо  о  гидродинамике  насыщены  множеством  схем,  цифр,
диаграмм. Эрнст Гомбрих так выразил свое удивление по поводу структуры этого
леонардовского текста:
     "...Если что-то поражает в этих исследованиях и заметках  о  воде,  так
это  господство  слова  и  роль,  отведенная языку. Знал он о том или нет, в
paragone (соперничестве) слова и изображения слово очень  часто  оказывалось
впереди" (Гомбрих 1976: 417).
     Слово возникает как необходимый символический коррелят линейности9, как
знак преобразования линейности, как точка на пути тела к аллегории.
     Любопытно,  что  у  Растрелли  "ясные числа" возникают среди "сумбура",
"недописи", и их появление писатель мотивирует двусмысленным словом "обмер",
которое  в  равной  степени  относится  и  к  обмериванию,  и  к  обмиранию,
окаменению, застылости, маскообразности.
     Вернемся,  однако,  к  Леонардо,  к  другому  аспекту  его  творчества,
проливающему свет на  генезис  гротескной  маски.  Речь  идет  о  знаменитых
"карикатурах"  Леонардо, не первое столетие вызывающих оживленную полемику и
чрезвычайно популярных как раз в эпоху  барокко.  В  обширной  литературе  о
гротесках  для  обсуждения  интересующей  меня проблемы особенно существенна
работа  Гомбриха,  которой   я   многим   обязан.   Гомбрих   заметил,   что
физиогномические  наблюдения  Леонардо  в  значительной  степени  связаны  с
задачами мнемоники, необходимостью запомнить и воспроизвести лицо  (особенно
профиль).  Речь собственно шла об изготовлении специфического мнемонического
Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 42 43 44 45 46 47 48  49 50 51 52 53 54 55 ... 76
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 

Реклама