ставите памятники, и сегодняшние, на которых вы не жалеете ни кондитерских
изделий, ни жировых веществ, начнут подрывать наше общество. Искусство --
очаг анархии, художники -- еретики, сектанты, опасные бунтовщики.
Итак, не колеблясь, надо запретить искусство, как запрещено
изготовление спиртных напитков или ввоз опиума. Это тем легче сделать, что
искусство, одряхлев, само порывается покончить свою бесславную старость
самоубийством. Новое искусство тщится раствориться в жизни, и это является
для нас лучшим способом ликвидировать опасную эпидемию. Действительно, иные
газы, сконцентрированные в одном месте, угрожают ежеминутно взрывом,
удушают, загораются, но, растекшись по надземной атмосфере, становятся
безвредными.
Взгляните на современную живопись,-- она пренебрегает образом,
преследует задания исключительно конструктивные, преображается в лабораторию
форм, вполне осуществимых в повседневной жизни. Преступление Греко, Джотто,
Рембрандта в том, что их образы были неосуществимы, единственны, а посему
бесполезны и опасны. Картины кубистов или супрематистов могут быть
использованы для самых различных целей -- чертежи киосков на бульварах,
орнамент набойки, модели новых ботинок. Надо лишь суметь направить эту тягу:
запретить заниматься живописью как таковой, чтобы рама картины не соблазнила
живописца вновь на сумазбродство образа, прикрепить художников к различным
отраслям производства, Пластические искусства перестанут жить самостоятельно
и угрожать обществу, помогут создать коммунистический быт, дома, тарелки,
брюки. Вместо всяких скрипов Пикассо -- хороший конструктивный стул.
То же самое относится и к другим видам искусств. Поэзия переходит к
языку газет, телеграмм, деловых разговоров, сбрасывает рубашку за рубашкой
-- рифмы, размеры, образы, пафос, условность, наконец ритм, она остается
голой, ничем не примечательной, и нужен большой профессиональный опыт, чтобы
понять, почему некоторые современные стихи -- это поэзия, а не передовица и
не реклама "Спермина". Таким образом, дело обстоит очень просто, надо лишь
запретить печатать книги с неэкономным распределением строк, по традиции
былых поэм, и вычеркнуть из словаря слово "поэт", способное ввести в
искушение.
Театр ломает свой панцирь -- рампу, переезжает в зал или на площадь,
зрителей тащит на сцену, уничтожает авторов и актеров. Он в двадцать четыре
часа может быть окончательно распылен -- череэ промежуточные стадии
всяческих празднецтв, процессий и прочего. Потом даже эти организованные
выявления станут будничными, растворятся в жестах, позах и шутках.
Я уже пытался в Кинешме провести ликвидацию искусства, но мне помешал
мещанский эстетизм многих революционеров. Я верю, что теперь вы примете мое
предложение, и сегодняшний день будет датой смерти одного из величайших
безумств человечества, мешавшего ему как следует устроиться на земле!"
Протесты посыпались: "Мы не варвары",-- кряхтел председатель. "Мы любим
все прекрасное",-- ворковали жены. "Кто за?" Только один голос самого
Хуренито. Предложение отклонено.
Решили предоставить искусству жить и, оперируя гаммой пайков стараться
направить творчество в коммунистическое русло. Учитель усмехнулся: "Еще
постановите использовать циклон для вращения ветряных мельниц!" Мне же
наедине он признался: "То, что я предлагал, весьма логично и правильно, но
суцествует одно "но" -- это Эрколе в чемодане Шмидта. Mы с тобой над этим
плакать не будем, но великим и малым городовым грядущего мира он доставит
немало хлопот. Они решили использовать удары молний вместо дорогих шведских
спичек для закуривания папирос, Я же предлагал заняться лучше изготовлением
спичек, а молнию для успокоения детей вовсе упразднить. Конечно, это не
помешает ей в хороший летний полдень неожиданно упасть на лысину человека,
уверенного в том, что грозы навсегда уничтожены декретом, Пока что посмотрим
на результаты их деятельности!"
В ближайшие недели Москва была потрясена рядом странных и печальных
происшествий, которые блестяще подтвердили грозные предостережения Учителя.
Композитор Крыс, музыка которого до последнего времени была неизвестна даже
профессионалам, написал симфонию "Титан потягивается". Она была исполнена
пред тысячами слушателей. Но вместо воспитательного действия эта музыка
пробудила самые недопустимые чувства. На следующий день советские учреждения
пустовали: никто из слышавших симфонию на службу не явился. Более того,
многие отказались сгребать с улиц снег, визжа, плача и нечленораздельно
изъясняясь. Один совсем обезумел и, крича, что он больше не в силах сидеть в
канцелярии и регистрировать ордера на калоши, вскочил на крышу, кинул ключом
в милиционера, контузив его, и под конец был убит "при попытке к побегу".
"Известия" писали: "Снова саботаж. Господа меньшевики работают на
капиталистов". Главного же виновника -- Крыса -- никто не тронул, он даже
получил за концерт сто тысяч рублей и двадцать пять рассыпных папирос,
Только перестали писать о саботаже, как разразилась новая пакость.
Молодой поэт. Ершов ухитрился, перекупив у кооператора Хайлова наряд в
типографию, отпечатать книгу стихов, озаглавленную "Рыжему жеребцу молитесь,
куп-куп!". Это был косноязычный бред последнего мечтателя, жующего пшено в
подвязанном к морде мешке, возомнившего себя жеребенком и начавшего ржать
нечто вроде глоссалий. Успех книги был необычайный, издание разошлось в
несколько дней. А вскоре образовалась секта, предпочтительно женщин, которые
"жеребствовали", и в одно дождливое утро, вместо того чтобы шить по трудовой
повинности кальсоны для красноармейцев, вышли на Tверскую со ржаньем, а
спрошенные подоспевшими милиционерами, куда именно они направляются, начали
лягаться. Об этом была заметка в газете: "Поповская демонстрация". Наконец,
красноармеец Кривенко, бывший семинарист, пытался взорвать старой ручной
гранатой Спасские казармы, повредив себе при этом мизинец. Арестованный, он
объяснил сбивчиво, но с подкупающей искренностью, что на днях его водили с
товарищами в музей, и он видел там необычайные картины, летящие во все
стороны дома, рассеченных на кусочки фиолетовых женщин, семь чашек на одном
блюдце и страшные оранжевые квадраты. Там он что-то понял, что именно
объяснить он не умел. Но, вернувшись в казарму, услышав запах портянок,
увидев нары, сундучки и миски с супом, он сразу решил, что эти два мира
несовместимы и один изт них должен погибнуть. Его объявили эсером, но, не
зная, левый он или правый, для опознании отправили в соответствующее место.
Там попытались связать все три факта и арестовали две тысячи подозрительных,
среди них попался и Ершов, но он был немедленно освобожден, как член союза
поэтов.
Казалось единственно разумным после всех этих мрачных инцидентов
вспомнить совет Учителя и запретить искусство. Но вместо этого напустились
на очень кротких и никому не интересных людей, которые когда-то до
социализма и до революции были социалистами-революционерами, а теперь тихо
переживали тоску об Учредилке и городовом, нудную, как зубная боль.
На Хуренито стали поглядывать косо, и он нашел нелишним переменить
климат. Посоветовавшись, мы решили поесть иа юг, для подкрепления престижа
взять с собой Айшу, а по соображениям человеколюбия Алексея Спиридоновича и
мосье Дэле. Наш мученик, слава богу, поправился и был выпущен из
сумасшедшего дома, зато Алексей Спиридонович, удрученный несовместимостью
свободы духа с пайком, был готов занять его место. Оба, безусловно,
нуждались в отдыхе.
В последнюю минуту к нам присоединился мистер Куль, который хотел
пробраться на Украину, чтобы купить еще несколько мертвых душ, а именно
национализированные сахарные заводы.
Так как о курортах нечего было помышлять, мы погадали по карте,
заставив Айшу ткнуть куда-либо пальцем. Вышел Елизаветград. Мы не стали
раздумывать и гадать, но, раздобыв пять хороших командировок, сели в
делегатский вагон и не спеша поехали в неведомый санаторий.
Глава тридцатая. Одиннадцать правительств.-- учитель -- претендент на
российский престол
Кое-как доехав до Елизаветграда, мы хорошо выспались и утром решили
пойти осмотреть достопримечательности города, в который судьба привела нас,
как в землю обетованную. но только мы вышли из дому, как нас задержал
патруль, потребовав документы. Хуренито гордо протянул солдату солидный
лист, на котором значилось, что мы командируемся в город Елизаветград для
обследования находящихся там музыкальных инструментов. Прочитав внимательно
бумагу, солдат показал ее своему товарищу, и оба почему-то возымели твердое
желание расстрелять нас. Заверения Учителя о том, что на мандате подпись
"управдела", их в этом непонятном желании -- только укрепили.
Нас повели в штаб, и мы, убежденные, что там недоразумение выяснится,
шли весело, любуясь солнцем, растекавшимся в грязи уличек, вывесками
"мужеской портной", великолепными брюнетами, довольными миром, бездумными
мальчишками, кидающими осколками бутылки в паршивую суку,-- словом,
невинными радостями маленького, но милого города.
Вдруг, подходя к штабу, я вскрикнул: "Они с погонами!" "Что это
значит?" -- беззаботно спросил мосье Дэле. "Это значит, что нас на самом
деле пристрелят". Увидав, что перед нами не большевики, мистер Куль
оживился: "не беспокойтесь, друзья мои! С порядочными людьми я сумею
объясниться". Действительно, он стал беседовать с поручиком, объясняя, что
он владелец многочисленных предприятий и бежал из проклятой Совдепии, спасая
себя, душу и доллары. Мосье Дэле и Хуренито -- его компаньоны, Алексей
Спиридонович и я -- приказчики, а Айша -- лакей. Подкрепленное американским
паспортом, на мой взгляд это являлось весьма убедительным, но поручик все же
был склонен нас расстрелять. Мистер Куль решил тогда прибегнуть к своим двум
героическим средствам. он вынул библию и важно прочел офицеру; "не убий!",
Поручик сказал, что он не безбожник, в господа бога верит (при этом
перекрестился), но все это относится к честным людям, а не к большевикам или
к жидам, которых надо убивать при всякой воэможности, как бешеных собак.
Гораздо сильнее оказалось действие пачки долларов, приобретенных мистером
Кулем в Москве при содействии Гросмана. Поручику они сказали несравненно
больше, чем наш мандат или библия,-- он нас отпустил.
Курортный режим Елизаветграда оказался очень своеобразным, и мы не
сразу к нему привыкли. Дело в том, что противники большевиков выгодно
отличались своим разнообразием -- среди них были сторонники "Единой,
Неделимой", украинцы -- просто, украинцы -- социалисты, социалисты --
просто, анархисты, поляки и не менее трех дюжин крупных "атаманов", не
считая мелких, промышлявших кустарничеетвом, то есть ограблением поездов и
убийством местечковых евреев. Все они дрались не только с большевиками, но и
друг с другом, поочередно на короткое время эахватывая нашу резиденцию. За
три месяца мы пережили одиннадцать различных правительств. Надо было быть
Учителем, с его блестящим мексиканским стажем, чтобы освоиться в этой
белиберде, Выйдя утром на улицу, мы не знали, в чьих руках город, и на
всякий случай во всех карманах пиджаков, жилетов и брюк держали
разнообразные удостоверения на разных языках и наречиях, с орлами в короне и
без короны, с серпами, с трезубцами, даже с вилами, которые имелись в гербе
батьки Шило.
Впрочем, нужно сказать, что это разнообразие выявлялось почти
