госпожа, и обняла, прижалась к нему, словно озябшая птица... Нас застали
на месте преступления.
Муж мой, оказалось, все время вел за мной слежку, хотя осыпал золотом
мое нагое тело, когда возвращался от своих девок. Не знаю, что стало со
слугой, его я больше не видела; а меня за волосы вытащили на улицу,
собралась толпа, люди кричали, что меня надо побить камнями. В толпе был и
тот застенчивый юноша, который был влюблен в меня и которого я полюбила за
его любовь; сейчас он, плача, орал вместе со всеми и потрясал кулаками.
Это был конец. Я уже ни о чем не думала, ждала, когда на меня обрушится
град камней. И тут, словно небесное явление, из толпы вышел Иисус. Он
молча встал рядом со мной, потом присел и стал что-то чертить в пыли.
Толпа же ревела все неистовее. Я прижалась к стене, смирившись со своим
уделом. А Иисус вдруг распрямился, повернулся к толпе и что-то негромко
произнес. Я не разобрала, что он сказал беснующимся; только тут произошло
чудо: они затихли и один за другим разошлись, а у кого был в руке камень,
тот камень выбросил. Мы остались вдвоем; я разрыдалась, он погладил меня
по волосам, по щеке и сказал: не надо плакать, все уладится. Он обнял меня
за плечи и куда-то повел; не знаю куда, на окраину; возле одного дома мы
остановились; здесь живут добрые люди, они тебя примут, сказал он мне. Все
это и весь этот день... все было невероятным; я стояла у входа, Иисус
сказал, ему нужно сейчас уйти, и попрощался со мной, а я все смотрела,
смотрела на него и не могла вымолвить ни слова, даже спасибо не сказала,
только смотрела. Он снова погладил меня по щеке, по голове, улыбнулся,
кивнул мне - и ушел. Он уже скрылся из глаз, а я все стояла, глядя вслед
ему. На другой день, когда я проснулась, меня прямо пронзило чувство, что
я его люблю. Никогда, ни до того, ни после, не чувствовала я такой любви к
мужчине. Даже думать о нем было блаженством. Домой я не могла
возвратиться, потому что стала падшей женщиной; оставаться у людей, меня
приютивших, тоже не могла, хотя они предлагали остаться. Поступила я в
служанки к человеку по имени Симон, он был фарисей, велел мне перед
гостями его не показываться. Я все выполняла, что он приказывал, потом
послала весточку Марфе, чтобы она знала, где меня найти; Марфа пришла
вместе с Лазарем, оба были растерянны, я им велела обнять за меня мать с
отцом. Хорошо было в одиночестве думать об Иисусе, очень ждала я его и
была уверена, что однажды войдет он в дом. И этот день наступил. Симон
хотел меня отослать, как обычно, но я пала перед Иисусом на колени, и
омыла ноги его, и поцеловала их, и вытерла волосами своими. Симон
разгневался, закричал на меня, как я посмела, ведь я падшая женщина, и
сказал Иисусу, чтобы он не позволял мне такого, Иисус же молчал и
улыбался, а когда я снова поцеловала ноги его, сказал: спасибо, Мария
Магдалина. Они беседовали до темноты, спорили о чем-то, потом Иисус ушел,
а Симон в тот же вечер выгнал меня, не заплатив жалованья. В ночной тьме я
бросилась следом за Иисусом - и нашла его у братьев, к которым он отвел
меня раньше. Я была счастлива.
На следующий день в полдень Лазарь принес весть, что отец наш
скоропостижно скончался и мать просит, чтобы я не показывалась на
похоронах. Я была не в состоянии плакать, хотя отца очень любила; Лазаря я
обняла и велела поцеловать мать, Марфу, а потом долго сидела в углу и
вспоминала отца. Иисус пришел вечером; ты печальна, Мария Магдалина,
говорит, а я улыбнулась и ответила: умер отец мой, мне передали, чтобы я
не появлялась на похоронах его. Видишь, какова жизнь, сказал он и
поцеловал меня в лоб. Не печалься, сказал еще Иисус, и тут я торопливо
призналась ему, что, наоборот, счастлива, потому что вижу его, потому что
он рядом. Я люблю тебя, сказала я ему. Он улыбнулся загадочно, коснулся
плеча моего; я тоже тебя люблю, сказал - и удалился с другими. Так я и
жила среди них, стирала, убирала, готовила, Иисус уходил на целые дни, я
ждала его, а когда приходил он, омывала ноги его, вытирала волосами своими
и целовала. Он, усталый, сидел и молчал. Я от него не отходила,
спрашивала, не хочется ли ему чего-нибудь, он отвечал, ничего, тогда я
брала его руку, прижимала ее к лицу своему, вот так, хорошо, шептал он,
закрыв глаза. Не знаю, о чем он в такие минуты думал.
Прошли месяцы. Однажды у нас появилась Марфа, глаза у нее были красные,
мать тоже умерла, сказала она плача, ее уже похоронили, и я теперь могу
возвратиться домой. Иисус снова ушел на несколько дней, а когда вернулся,
я сказала: я тебя очень люблю, сейчас возвращаюсь в Вифанию, там буду
ждать тебя. Правильно делаешь, ответил он; потом сел и задумался. Я стояла
перед ним на коленях, ждала его слов. Я покину тебя, сказал он спустя
долгое время; нет, это невозможно, ответила я и умоляюще положила руку ему
на колени. Он прикрыл веки, сидел кивая, потом взял мою руку в свои; да,
продолжал он, я скоро покину тебя, и ты тоже меня покинешь, моя радость. И
все-таки я тебя не покину, однако ты останешься в одиночестве. Не понимаю
тебя, сказала я в отчаянии, я тебя очень люблю, больше жизни, и обняла
ноги его, и целовала руки его, я тебя никогда не покину, такого не может
быть, и я заплакала и лишь повторяла сквозь слезы: единственный мой. Ты не
прислуга, Мария Магдалина, сказал он тихо, и я не господин твой. Ты любишь
жизнь, а я на нее смотрю как на смерть. Поэтому говорю, что покину тебя, и
ты тоже меня покинешь. Тщетно протестовала я, тщетно сжимала руки его,
тщетно плакала, говорила, что не пойду домой, лучше останусь с ним рядом.
Он взял в ладони лицо мое, прошептал: ты должна вернуться домой, плохо,
когда нет в доме хозяйки. Поцеловал меня в лоб, в глаза, ступай, сказал, я
тебя навещу.
В Вифании, в этом вот доме, я ждала его каждый день. Ни брат, ни сестра
не упрекали меня ни в чем, не напоминали о прошлом. Люди на улице сначала
меня обходили, показывали на меня пальцем, дескать, вот идет падшая
женщина, я не обращала на это внимания, даже не досадовала. По Иисусу я
тосковала все больше; на рассвете и на закате стояла у дома, ожидая его, и
часто казалось мне, что я его вижу, что он приближается, и я кричала
ликующе: Марфа, Лазарь, смотрите, дорогой гость к нам идет. Но он все не
приходил...
Рассказывать дальше, Лука? Дальше будет еще печальнее.
- Я слушаю тебя, Мария Магдалина, - сказал Лука.
- Знай, что я была тогда молода и все еще красива. Симон, фарисей, мой
прежний хозяин, сказал однажды вечером, что хочет спать со мной. Я
сопротивлялась, но я же была служанкой. Он был ласков со мной, щадил меня,
а я, обнимая его, представляла, что обнимаю Иисуса. Раскаяния я не
чувствовала - и все же он прогнал меня. Здесь, в Вифании, меня позвал к
себе сын учителя, он был первый, кто заговорил со мной, и я была рада
этому. Странный он был юноша: готовился стать раввином, волосы у него
поседели невероятно рано, недавно умер он от какой-то болезни. С ним я
тоже спала, а наутро снова стояла в воротах, ждала любимого своего,
Иисуса. Юноша был со мной ласков, благодарил меня и вручил подарок. Я и
тогда не чувствовала раскаяния. Ты правда не разочаровался во мне, Лука?
- Я слушаю тебя, Мария Магдалина, - сказал Лука.
- Иуда пришел на день раньше, чем Иисус. Я его знала, но не обращала на
него особого внимания, как и на всех остальных, потому что никого, кроме
Иисуса, не видела. Он сказал, что Иисус послал его вперед, и долго, до
ночи, рассказывал, где они были, что с ними происходило; и еще сказал, что
скоро надо ждать очень важных событий. Я допытывалась, что это за события,
но он не ответил, только смотрел на меня в упор. Лазарь сидел, клевал
носом; Марфа давно спала. Было во взгляде Иуды что-то, от чего мне
становилось страшно и в то же время жалко его. Были в нем тревога и
униженность, мольба и стыд. Я взяла его за руку и спросила: Иуда, что
должно произойти в скором времени, расскажи мне. Но он лишь смотрел на
меня, и в глазах у него были слезы; все мы умрем, сказал он и неловко
махнул рукой. Наверняка ты устала, сказал он, иди поспи. Я тебя одного не
оставлю, ответила я и сжала его руку. У него неожиданно, почти со слезами,
вырвалось: прошу тебя, не прикасайся ко мне, я люблю тебя с тех пор, как
ты вернулась из Иерусалима, не могу я без тебя жить, но на мне висит
страшный груз, лучше тебе ничего не знать, не допытывайся, не надо. И как
ни старался он подавить рыдания, они все же вырвались у него из груди.
Тогда я встала, растолкала Лазаря, велела ему идти спать в горницу, он,
сонный, бормоча что-то, ушел, а я тихонько принесла воду, омыла Иуде ноги,
вытерла, умастила маслами. Теперь тебе лучше? - спросила я, улыбаясь ему.
Я люблю тебя, только это и удерживает меня в жизни, ответил он и попросил,
чтобы я на него не сердилась ни сейчас, ни потом. Тебя, наверное, никто
еще не любил? - спросила я, видя, как он дрожит, а он ответил, что не
хотел причинить мне горе, он знает, я люблю Иисуса, а о нем, об Иуде,
беспокоиться не надо, он сейчас ляжет спать, мне тоже пора ложиться. И тут
я снова взяла его за руку, склонилась к его лицу и спросила: Иуда, тебя
кто-нибудь любил в жизни? Он поднялся, вздохнул и ответил медленно: если
ты не способен умереть ради того, для чего живешь, то жизнь вообще не
имеет смысла. Не спрашивай меня ни о чем, мне и так стыдно, что я проявил
слабость, я тебя люблю и делаю свое дело, и если бы я не любил тебя так
беззаветно, то меня бы уже и в живых не было. И он пошел в угол, и лег на
расстеленный коврик, и сжал лицо свое в ладонях, спасибо тебе за то, что
ты есть, сказал он, и забудь все, что я тут наговорил, забудь о том, что
смыслом жизни моей стала одна только ты, ибо я люблю тебя, как мог бы
любить только жизнь. Я погасила лампаду, легла рядом, стала гладить руки
ему, чтобы отнять их от лица, и ласкала его, и шептала: не плачь, милый
мой, я тут, с тобой рядом. И сама не заметила, как заплакала вместе с ним,
но слезы мои обернулись радостью, и он дрожал, и я тоже дрожала, и мы
обнимали друг друга так, что было больно обоим. Потом он задремал, а я
смотрела, как лицо его в свете наступающего утра становилось мягким,
умиротворенным, как у ребенка.
Утром я молчала, и он молчал, и в глазах его я видела любовь и
благодарность. И скоро пришел Иисус, которого я так долго ждала, по
которому так тосковала. Меня терзало раскаяние; я склонилась к его ногам.
Марфа готовила еду, Лазарь растроганно топтался поблизости. Иисус
разговаривал со всеми, а я сидела у его ног, иногда опускала голову на
колени ему, а он, словно это было в порядке вещей, гладил меня по голове.
Какая ты красивая, Мария Магдалина, сказал он, когда мы остались одни, я
так рад тебе. Почему я не могу быть твоей? - спросила я; и снова спросила,
ударив себя в грудь кулаком: почему я не могу быть твоей? Он улыбался,
лицо его было бледным, измученным. У тебя славный дом, сказал он, мне
здесь хорошо, и я счастлив, что ты остаешься верной себе. Я не поняла, что
он хочет этим сказать, но надеялась, что он останется и простит меня и мы
наконец будем спать вместе, и у нас будут дети. Я люблю тебя, поэтому
доставляю тебе боль, сказала я, прижимаясь к нему, и он обнял меня. Это
была случайность, что я как раз оказался там и что ты обязана мне жизнью,
сказал он, однако значение это имеет такое же, как любая случайность в
жизни. Одна случайность переворачивает судьбу, другая проходит
незамеченной. Он перебирал пальцами мои волосы. Не печалься из-за меня,
сказал он. Теперь я совсем уже ничего не могла понять и срывающимся
голосом воскликнула: скажи, ты меня любишь? Он поцеловал меня в лоб, в
глаза; я сказал тебе, что покину тебя, и ты покинешь меня, и что я все же
тебя не покину, и что ты останешься одна, говорил он.
Ты не ответил, посмотрела я в глаза ему, и тогда он сказал: точнее
ответить не могу. Я смутилась, и постаралась угодить ему, и вымыла ему
волосы, и смазала их, и, пока мыла, пела ему... Я еще спала, когда он
ушел, остался только Иуда; я тут приберу немного, сказал Иуда, после всей
