много дней пролежал в беспамятстве.
- Вот у них и спроси.
Дидим, помолчав, ответил:
- Я с тобой сейчас разговариваю. - Он опять помолчал, размышляя о
чем-то, глядя, как в доме напротив борются с темнотой блики лампады. -
Ладно, забудь, что я тебя спрашивал. Просто в голову пришло.
- Много всего тут бывало. Принесли как-то больного, я видела. Хоронить
из этого дома никого не хоронили. Хоть кровь иногда и лилась. Коли ты в
самом деле в Индию держишь путь, отдохнуть тебе надо. Поспи...
- Я в самом деле хотел бы туда попасть... - Дидим лег на циновку,
вытянулся, потом приподнялся, опираясь на локоть. - Говорят, этот Савл был
их злейшим врагом, а они все же спасли ему жизнь.
- Может быть. - Старуха подняла глаза к небу. - Месяц еле светит... Да,
случались тут всякие нехорошие вещи: и убийства, и драки. Нынче - тихо.
- Того Савла они вроде сами же и стукнули. Он несколько дней без памяти
был.
Ты должна была его видеть.
- Ну, а если видела?.. Ты ведь в Индию направляешься, брата искать.
Спи. Я тоже пойду лягу. - Старуха тяжело поднялась, неловко двигаясь во
тьме, забрала скамеечку. - Насчет платы утром поговорим, как я сказала.
Тогда и кошелек отдам. До тех пор не ищи, все равно не найдешь. Видишь, в
доме Иуды все еще молятся, так у них принято. Я только с виду их знаю.
Может, и Савл здесь когда-то был. Я - язычница, мне хватает, что я ночь
ненавижу. Спи. - И старуха, шаркая ногами, ушла.
Дидим смотрел на дом, что стоял через улицу. И думал: они, те, кто
сидит там вокруг лампады, молятся и счастливы, ибо не знают, откуда
взялась их вера...
И еще думал Дидим, что никогда, наверное, не попасть ему в Индию.
Доберется до пустыни, где все сжигает яростный солнечный свет, и будет
идти, идти, пока не обнимет его вечная тьма. Кости его будет шлифовать
колючий песок, и он не почувствует ни страха, ни боли...
Утром старуха нашла в сенях, рядом с дверью, аккуратно свернутую
циновку.
Сначала она подумала, что чужак, наверно, пошел к колодцу умыться.
Потом у нее появились нехорошие мысли, она проверила, не пропало ли
что-нибудь в доме; однако все было на месте, и кошелек лежал там, куда она
его спрятала, деньги, до последнего динария, никуда не делись. Она ничего
не могла понять.
Постояла, держа кошелек, у входа: вдруг вернется чужак, ведь до Индии
путь неблизок, не раз и не два придется ему искать ночлег. Мимо гнали
скотину, шли туда-сюда люди, улица оживилась. Из дома напротив один за
другим выходили братья, Симон и Мария стояли в воротах, они поклонились,
увидев старуху.
- Жаркий день будет сегодня, - улыбаясь, сказал Симон.
Старуха покивала; потом, пропустив прохожих, перешла улицу и шепотом
спросила:
- Не приходил тут к вам человек? Немолодой уже, борода седая почти.
- Никого мы не видели, - сказала Мария.
- Ночь прошла мирно, - сказал Симон.
- Тогда ничего я не понимаю, - растерянно развела руками старуха. -
Вечером пришел он ко мне, на ночлег попросился. В Индию, говорит, иду,
брата искать.
За ночлег, говорит, заплачу. Дала я ему циновку, он лег на улице, возле
входа, мы долго с ним разговаривали, месяц был уже высоко. Он про вас
расспрашивал: почему этот дом называют домом Иуды да знала ли я Савла,
которого когда-то давно здесь лечили...
- Савла? - переспросила Мария.
- Савла? - повторил за нею Симон.
Старуха усердно покивала.
- Вот и я говорю: очень он показался мне подозрительным. Он даже
кошелек мне свой отдал, чтобы я хранила, если не верю ему. Я кошелек
спрятала и сказала:
насчет платы утром поговорим. Думала, попрошу у него динарий,
какие-никакие, а деньги, и принесла ему хлеба и фиников. А утром он исчез.
Я подумала, может, он к вам пришел, потому что спрашивал про Савла и еще
говорил, что брат его был учеником Иисуса, даже видел его после того, как
тот воскрес...
- Никто к нам не приходил. И никто не стучался, - бледнея, сказала
Мария.
- Деньги эти я у себя не оставлю. - Старуха вертела в руках кошелек. -
И к фарисеям их отнести не могу, он к ним отказался идти, хоть я и
говорила, что там он найдет ночлег получше, там рады будут человеку из
Иерусалима...
- Из Иерусалима? - переспросил Симон.
- Да, он сказал, что из Иерусалима и что седьмой день в пути, - кивнула
старуха и протянула кошелек. - Пускай у вас будут эти деньги, по-моему, он
для вас их и принес, иначе никак не получается. Наверно, хотел, чтобы
никто о нем не узнал.
- Да ведь мы... - Мария не знала, что сказать.
- Иначе бы не смотрел он все время на дом, не спрашивал бы, знала ли я
Савла, который в этом доме обратился в вашу веру. По всему видать, это
пожертвование, только никто не должен догадываться, от кого оно. Вообще он
загадками говорил; да и Индию, я так думаю, поминал, чтобы следы запутать.
Ну, будьте здоровы. - И старуха пошла назад через улицу, уступая дорогу
прохожим.
- Что ты насчет этого думаешь? - спросила Мария Симона.
- Думаю, трудные времена надвигаются, об этом хотели нас предупредить
братья из Иерусалима... Если не вернется тот человек за деньгами, разделим
между нуждающимися.
Они вошли в дом. Симон заботливо спрятал кошелек.
- А если это ловушка? Вроде украли мы деньги? - с тревогой посмотрела
на Симона Мария.
- Расскажем все как было. Свидетель у нас есть, на нее можно положиться.
Симон пошел готовить инвентарь для работы в саду. Мария поставила
лампаду на полку и принялась за уборку горницы.
Протокол I Беседа с первосвященником Ананией, предложение о снятии его
с должности.
Присутствуют: члены особой комиссии Синедриона, глава комиссии Измаил
из рода Фаби, а также Анания. Иосиф из рода Симона объявляет: беседа
проводится по инициативе Измаила из рода Фаби, получившего ряд сигналов из
Синедриона.
Вопрос предварительно несколько раз обсуждался в узком кругу; в ходе
обсуждений сложилось единое мнение, что с Ананией следует побеседовать и
из первосвященников его снять. Участники предварительных обсуждений
посчитали нецелесообразным созыв Синедриона в полном составе ввиду сугубой
секретности вопросов, которые тут неизбежно встанут. Иосиф из рода Симона
сообщает:
Анания, естественно, принимает участие в беседе как первосвященник,
решение о снятии его с занимаемого поста не входит в компетенцию комиссии,
однако, будучи избранным внутренним органом Синедриона, комиссия
воспользуется правом представить свои предложения царю Агриппе. Иосиф из
рода Симона сообщает также, что вести допрос после единогласного
голосования поручено Измаилу из рода Фаби. И просит Измаила приступить к
допросу.
Измаил осведомляется у Анании, есть ли у того какие-либо возражения или
замечания. Подчеркивает, что беседа проводится в соответствии с
существующими правилами и что, даже при наличии сложившегося мнения,
особая комиссия располагает правом и возможностью взвесить все за и против.
Поскольку Анания молчит, Измаил задает вопрос: если у Анании возражений
нет, подчиняется ли он воле комиссии, согласен ли стать объектом беседы?
Анания кивает. Тогда Измаил, повысив голос, говорит: кивка тут
недостаточно. На это Анания произносит: да. Измаил садится и, взяв
заготовленный текст, зачитывает его:
- "Синедрион всегда сознавал ответственность, которая на него возложена.
Народ Иудеи переживает исключительно тяжелые времена, все более частыми
становятся стычки с римлянами, в окружающих город лесах и в отдаленных
местностях бесчинствуют банды, которые без разбора убивают и римлян, и
иудеев, подстрекают население к бунту. Есть все основания утверждать, что
деструктивным силам удалось внести путаницу в сознание народа, внедрить в
него ложные и вредоносные идеи; многие просто не знают, кому верить, не
знают, кто их истинные вожди. На карту поставлен достигнутый ценой
компромиссов мир, на карту поставлена судьба власти, что одно и то же. В
подобной критической ситуации очень и очень многое зависит от
первосвященника, от той принципиальной позиции, которую он занимает.
Решительность и последовательность в таких случаях не просто
желательны: без них немыслимо носить высокое звание первосвященника. В
качестве примера можно вспомнить хотя бы первосвященника Каиафу, который
во времена смуты не останавливался перед принятием жестких решений. Особая
комиссия Синедриона, получив ряд сигналов, наблюдая и констатируя, что
ситуация складывается все более неблагоприятно, сформулировала следующее
мнение: 1. Нахождение Анании на посту первосвященника долгое время внушало
всем, в равной степени и народу, и его руководителям, доверие и надежду,
конфликты с Римом улаживались к общему удовлетворению, страна жила в
относительном покое.
Заслуги эти неоспоримы, хотя принадлежат они не только Анании. Однако к
настоящему моменту очевидным стало, что присущий ему стиль руководства,
опирающийся на компромиссы, его склонность к маневрированию способны были
принести лишь временные успехи, кризис не был разрешен, а, напротив, в
конечном счете лишь обострился. Нетрудно увидеть и доказать: уступчивость
не только расколола народ и тех, кто недоволен, кто движим тщеславием,
жаждой власти, - она расколола и руководство, включая Синедрион.
Противоречия между саддукеями, фарисеями, ессеями переросли во взаимную
ненависть, и Анания оказался неспособным ни примирить, ни устранить эти
противоречия; его последние отчаянные попытки, предпринятые в этом плане и
требующие самой бескомпромиссной решительности, закончились позорным
провалом. Дело, которое заставило принять решение о беседе с Ананией и о
лишении его поста первосвященника, является прямым следствием всех этих
событий; оно должно быть истолковано не как единственный и случайный
промах руководителя, но как роковой итог всех прежних ошибок; поэтому
особая комиссия Синедриона и пришла к выводу, что наступил момент, когда
нужно действовать. 2. Известно, что Павел, прежде носивший имя Савл,
который в обстоятельствах, до сих пор не до конца проясненных, отрекся от
веры отцов (по некоторым источникам, это произошло в Дамаске, куда он
направился с ведома и по поручению Синедриона), практически
беспрепятственно занимался подстрекательской деятельностью и организацией
антииудейских сил в течение едва ли не пятнадцати лет. Против него никогда
не заводилось судебных дел, которые вынесли бы достойный приговор, мелкие
же скандалы завершались неблагоприятно для нас. Этот самый Павел, который
прежде, нося имя Савл, был нашим человеком, в минувшие месяцы появился в
Иерусалиме и своими публичными речами накалял и без того напряженную
ситуацию. Характерно, что выступил против него не первосвященник Анания, а
поддерживающая нас часть уже расколотого народа. Спонтанно вспыхнувший
протест должен был привести к положительному результату, если бы кто-то не
поставил в известность о готовящемся одного римского сотника, а затем и
его командира, тысяченачальника Клавдия Лисия. Едва ли можно сомневаться,
что, не вмешайся в дело римские легионеры, группа самоотверженных
мстителей, стоящих на нашей стороне, смогла бы выполнить роль орудия
справедливости: предателя Павла, по всей вероятности, линчевали бы, народ
сам вынес бы ему приговор, поставив точку в этой опасной истории.
Кто-то, однако, известил римлян, и те вырвали Павла из рук разъяренной
толпы. Комиссия располагает неопровержимыми доказательствами, что римлян
известил кто-то из руководства Синедриона. После этого дело Павла попало
на рассмотрение юридических инстанций; да и куда еще могло оно попасть,
если он ожидал разбирательства в Синедрионе под надежной охраной? Анания
же, вместо того чтобы встать и бросить в лицо Павлу суровые обвинения,
сразу же предоставил ему слово для защиты, что является юридическим
нонсенсом.
Вероятно, он и сам понял свою непоправимую ошибку и после первой же
фразы, произнесенной Павлом - цитирую: "Мужи братия, я всею доброю
совестью жил пред Богом до сего дня", - приказал стражникам бить Павла по
устам. Каковой приказ был не просто бессмысленным, но и излишним,
