где-нибудь в уголке, и буду благодарен за это.
Старуха щурясь взглянула на кошелек, перевела взгляд на Дидима.
- Чудной ты человек. А если ты нас ограбить собрался? В нынешние
времена всяко бывает. Ишь, в Индию он путь держит!.. Зачем тебе идти
невесть куда? И почему я должна тебе верить?
- Брата я своего разыскиваю. Никаких доказательств, чтобы ты мне
поверила, предъявить тебе не могу. Вот, если хочешь, возьми мой кошелек,
держи у себя до рассвета.
Старуха покачала головой, посмотрела на кошелек, посмотрела на Дидима,
пробормотала хмуро:
- В такие времена рассчитывать, чтобы тебя просто так, за красивые
глаза привечали... - Потом крикнула куда-то в горницу: - Тут один человек
заночует в сенях у нас, принесите кто-нибудь циновку похуже! - И взяла у
Дидима кошелек. - Чужак, он ведь что хочет, то и скажет, а нам тут жить,
господин.
- Открыла кошелек, заглянула в него, потом, уже не таким враждебным
тоном, сказала: - Кошелек твой спрячу куда-нибудь до рассвета. Утром
насчет оплаты договоримся. Подойдет?
- Спасибо. Хлопот вам со мной не будет, - кивнул Дидим.
Старуха ушла в дом. Вскоре из горницы выбежал мальчуган, неся свернутую
в рулон циновку.
- Вот, - сказал он, бросив ее на земляной пол. Потоптался, с испугом и
любопытством тараща глаза на странника, потом повернулся и исчез.
Дидим огляделся, ища, где ему устроиться, чтобы не быть на дороге.
Потом решил, что лучше всего постелить циновку снаружи, у стены дома,
рядом со входом. Под открытым небом он еще ни разу не спал, пора
привыкать. Поднял циновку, выйдя из дому, развернул ее, расстелил в пыли.
Сел, прислонившись спиной к стене дома.
Смеркалось. В окрестных домах замерцали лампады. На улице начиналась
обычная предвечерняя суета: пастух гнал овечье стадо, брели с поклажей
ослы, мальчишки, крича, погоняли их палками, женщины несли на плече
кувшины с водой, шли мужчины, неторопливо беседуя, устало опустив плечи,
перед ними шагал верблюд с огромными тюками; все как в Иерусалиме, подумал
Дидим. Он разглядывал дом напротив; в окнах было темно, у входа стояла
женщина, глядя то в одну сторону, то в другую, словно ждала кого-то.
Значит, это и есть дом Иуды, подумал Дидим; точно такой, каким его описал
Анания... Женщина, что стояла у входа, немного погодя скрылась внутри, в
доме загорелся огонек лампады; потом появился мужчина, затем женщина под
покрывалом, еще две женщины, еще трое мужчин.
- Ты есть-пить не хочешь? - спросила старуха, что-то жуя; когда она
открывала рот, видно было, что зубов у нее всего два-три от силы. -
Циновку мог бы в сенях постелить: на улице спать - для этого на ночлег
проситься не нужно.
- Зато здесь я никому не мешаю, - оправдывался Димим. - Если дадите
поесть что-нибудь, буду благодарен.
- Фруктов могу принести, мы люди бедные.
- И за то спасибо скажу. - Дидим попробовал улыбнуться.
Старуха, шаркая стоптанными сандалиями, ушла; к дому напротив подходили
все новые люди; внутри они, видимо, садились вокруг лампады: блики ее
светились в окнах все более смутно. Стало быть, в этот дом был принесен
Савл, снова вспомнил Дидим рассказ Анании. О прибытии Савла было известно,
надежные люди сообщили об этом из Иерусалима. Анания поджидал его у
деревни Кокеб с одним молодым парнем, которого нанял для этого случая.
Договоренность была такая:
с Савлом ничего серьезного не должно случиться, он только сознание
потеряет.
Парень спрятался, завернул камень в тряпицу - и угодил Савлу точно в
лоб.
Тот упал. Анания велел завязать Савлу глаза, и так, без чувств, его
доставили в этот самый дом. Повязку с глаз у него не сняли и после того,
как он очнулся: сказали, иначе нельзя, ослепнет. И Анания днем и ночью
сидел рядом с ним, убеждал его в пагубности фанатизма, внушал истины
Иисуса - пока не удостоверился, что цель полностью достигнута... Дидим все
смотрел и смотрел на дом: значит, все это произошло здесь.
Старуха вышла, со стоном нагнулась, поставила на циновку блюдо. В блюде
были фрукты и кусочек хлеба.
- Больше дать не могу, это все, что есть, остальное нужно семье.
- Спаси тебя Бог, - сказал Дидим, принимаясь жевать финик с хлебом.
Старуха стояла в дверях, смотрела, как Дидим, не сводя глаз с дома
напротив, ест.
- Ты сам-то откуда? - спросила она.
- Из Иерусалима, - ответил Дидим. - Восьмой день в пути.
- Да-а, такая дорога не для моих ног, - заметила женщина, поправляя
накидку.
- А до Индии еще сколько дней идти?
- Не знаю. Я многих спрашивал, никто так и не мог сказать точно.
Старуха покивала, обдумывая ответ, потом вынесла из дома скамеечку,
поставила ее с другой стороны входа, села и стала опять смотреть на
Дидима, как он ест, как наблюдает за домом через улицу.
- Не к ним ли направляешься? - спросила она, кивая в ту сторону.
- А кто они такие? - обернулся к ней Дидим.
- Перехитрить меня хочешь? - засмеялась старуха. - Я же вижу, ты глаз
не сводишь с дома Иуды. Мне с первой минуты подозрительно было, что ты
именно у меня решил на ночлег остаться, а циновку не в доме постелил, а на
улице.
- Не веришь, что я в самом деле в Индию направляюсь? - принял вызов
Дидим.
- Верю, не верю - мое дело. Но, уж коли на то пошло, скорей не верю.
Думаю, братьев ты ищешь. Денег у тебя не так много, я сосчитала.
- Понемногу буду расходовать. Как-нибудь не умру.
- Зачем иудею в Индию? - все качала головой старуха. - Ты ведь, я вижу,
иудей.
- Брата иду искать.
- Эти вот, - старуха опять показала на дом напротив, - тоже себя
называют братьями. Иудеи, а поклоняются какому-то Иисусу, называют его
Христом. Все делят меж собой поровну, даже деньги.
Дидим молча ел хлеб и фрукты.
- Не говори, что ничего про них не слыхал. Иисус тоже был иудей, его на
кресте распяли в Иерусалиме, но он из мертвых воскрес. Он учил, чтобы люди
помогали другим, жили друг с другом в мире. Это они мне сказали, братья.
Если ты и вправду из Иерусалима, должен об этом знать.
- Брат мой был учеником Иисуса, встречался с ним. Даже после того, как
тот воскрес.
- Тогда ты мне все-таки неправду сказал: к этим ты пришел.
- Если бы к ним, то к ним бы и постучался, не к тебе.
Старуха качала головой все более недоверчиво.
- Скрываешь ты что-то, не верю я тебе. Ты что, не знал, что они тут
живут?
- Откуда мне было знать? - Дидим смотрел на старуху чистыми, как у
младенца, глазами. - Я в Христа не верю, я за братом своим иду в Индию.
- Тогда совсем я тебя не пойму, - сказала старуха. - Может, ты злое
дело задумал против этих людей? Может, дом их поджечь собираешься?
- Зачем ты такое говоришь?
- А затем, что много тут нехорошего было. Тутошние иудеи по сей день
ненавидят этих братьев. Были здесь ох какие драки, даже убийства были.
Одного человека, Ананию, забили до смерти - за то, что он денег хотел
дать этим братьям. На этой улице он жил, только в другом конце, где живут
богатые, отсюда неблизко. Жена его, как узнала, тут же упала без чувств, а
потом померла.
- Когда это случилось?
- Лет двадцать тому назад.
- Говоришь, убили Ананию?
- Я там сама не была: что мне делать среди иудеев? Но люди много об
этом судачили. Иудеи рассказывали: Ананию сами христиане убили, чтобы
деньги его присвоить. Он богатый был, земли у него было много. А эти
здесь, братья-то, говорили: иудеи во всем виноваты. Дом этот тоже не раз
забрасывали камнями, это я своими глазами видела. Подберутся, бывало,
когда те в доме молятся, и бросают в них камни, кричат, поносят их.
Мужчины выскочат, накинутся на этих, колотят друг друга что есть мочи,
кровь течет. А ведь и те и другие - иудеи, только вот не могут жить в мире
между собой. Начинают, правда, не братья, это точно. Братья, они тихие,
кроткие, даже со мной первыми здороваются, хотя я им чужая, язычница. Я
тебе честно скажу: мы с ними всегда находим общий язык, у нас ссор почти
не бывает...
Стемнело. Улица обезлюдела. Лица Дидима и старухи брезжили бледными
пятнами в свете молодого, едва народившегося месяца.
- Почему ты мне не веришь? - спросил Дидим.
- Ты сказал, твой брат был учеником Иисуса. А потом сказал, что не
веришь в Христа. Не бывает такого, чтобы у двух братьев была разная вера.
А если так, то чего твоего брата понесло в Индию и чего тебя несет следом
за ним? И еще:
чего ты с первой минуты, как пришел, глаз с этого дома не сводишь? Я не
люблю, когда мне голову морочат...
- Не морочу я тебе голову. - Дидим отодвинул пустое блюдо. - Брата
моего зовут Фомой, он уверовал в Иисуса, потом ушел в Индию. Я же служил в
Иерусалиме чиновником, жил по законам древней веры. Но брат мне - все
равно брат.
- Вас не поймешь. Один - богач, другой - беднее последнего нищего. Один
- богатством гордится, другой - нищетой. Твердите, что надо быть вместе,
надо любить друг друга. А сами злобой друг к другу исходите.
- Страхом. Не злобой, а страхом.
- Страх и рождает злобу, потому что не может человек любить того, кого
боится. Я, например, ненавижу ночь, потому что боюсь ее. Состарилась вот,
а засыпать боюсь. Вы же - дня боитесь.
- Может, ты и права...
Они замолчали. Темнота вокруг полна была шорохами.
- Так ты говоришь, это - дом Иуды? - тихо спросил Дидим.
- Вижу, все ж сильно интересует тебя этот дом, - хмыкнула старуха.
- Говорили мне о нем в Иерусалиме.
- Давно это было. Младшенький мой еще на руках у меня сидел, а теперь
вон - лысеет уже. Дом долго стоял пустой; говорят, выстроил его какой-то
торговец коврами, у него много было домов повсюду, в этом он жил редко,
только когда случалось в Дамаск наведаться. Слуг у него было - целая
армия. Потом продал он дом человеку по имени Иуда, но человека того никто
никогда не видал.
Говорят, жил он в деревне Кокеб, а к старости собирался сюда
перебраться.
Потом появились Симон с Марией, это они здесь живут, к ним братья
ходят. Не знаю, владеют ли они этим домом или снимают его. Но все говорят:
это дом Иуды. И что Иуда купил его тайно, для братьев. Как потом Анания,
которого убили, потому что он деньги, вырученные от продажи земли, хотел
отдать братьям. - Старуха замолчала, глядя в темноте на Дидима. - Может,
ты и есть Иуда?
- Мое имя Дидим, я служил чиновником, денег у меня никогда много не
было, хватало только на семью, чтобы не терпеть нужды.
- Слишком много тут непонятного, чтобы я тебе просто так поверила.
Постучался в дом, на ночлег попросился, я отказала, а ты отдал мне свой
кошелек. Так даже иудей с иудеем не поступает. Особенно если у него денег
немного.
- К чему ты клонишь-то?
- Ни к чему я не клоню. Сидишь, смотришь на дом, где сейчас братья
молятся.
Деньги мне отдал, чтобы я тебе доверяла. Ничего я о тебе не знаю, так
же как Иуду тут не видела никогда, а все-таки дом - дом Иуды. Может, Иуды
этого и не было, только имя его зачем-то понадобилось. Может, и деньги
принадлежали не Иуде, а братьям...
- Те деньги, что я тебе отдал, - мои.
- На них не написано, чьи они. На деньгах никогда не написано, чьи они
на самом деле.
Они снова замолчали. Осторожно шуршал вокруг вечер, переходя в ночь.
- Ты чего не ложишься? - спросил Дидим.
- Говорю же: боюсь я темноты, ночи боюсь, не засну до рассвета. Потом,
на рассвете, усталость навалится и сон придет. Сплю я мало. Но ты - спи.
- Не могу. От усталости.
- Это беда еще больше, чем моя.
А ты не слыхала про человека по имени Савл?
- Нет. Зачем тебе? Ты же сказал, направляешься в Индию.
- В Иерусалиме рассказывали, здесь его лечили. Он долго лежал без
сознания.
Это тоже дело давнее.
- Меня в тот дом никогда не звали, да я и не напрашивалась. Вижу, люди
приходят, уходят. На вечерней заре, на утренней. Иудеи, которых другие
иудеи ненавидят. Я - язычница, мне своих забот хватает. Зачем тебе знать
про какого-то Савла?
- Слышал, он в этом доме перешел на сторону братьев. После того как
