дело, помнишь? Да, говорю, помню. И с той минуты больше не сомневалась:
Анания - не кто иной, как Иуда.
Мария Магдалина подняла глаза, и Лука увидел: лицо ее снова стало
спокойным, красивым, морщинки побежали по нему, словно лучики света, в
карих глазах замелькали загадочные искорки.
- Ты не хочешь поесть, попить, Лука? - спросила Мария Магдалина.
- Мне достаточно, что я смотрю на тебя и слушаю тебя, - ответил Лука.
- Скоро закончится моя история, господин. - Мария Магдалина отпила
медового молока, языком увлажнила губы. - Иоанн уходил из дома все чаще,
теперь уж не только в сумерки, и все чаще пропадал где-то надолго. Первое
время его и расспрашивать не надо было: он сам рассказывал, что в мире
нового. Потом говорил, если я задавала вопрос; а в последнее время я не
лезла ему в душу с вопросами: и так видела, чувствовала, что не будет он
ничего говорить.
Теперь, когда молчал, стал он походить на Иисуса. Попросту говоря, стал
зрелым мужем, заботы его снедали, мысли тревожные; спал он беспокойно,
часто просыпался или, наоборот, до того был измучен, что погружался в
глубокий, как забытье, сон; меня он едва касался. Он уходил, я ждала его;
когда приходил, я мыла ему ноги, ставила перед ним еду. И ласкала его все
реже, потому что заметила: нет у него во мне необходимости, прислушивается
он не ко мне, а к собственным мыслям, а когда рука его касается меня, я
ощущаю лишь холод. Я старалась держать себя в руках; но в душе нарастал
страх, что я могу потерять и его. Когда заболела Марфа и лекари дали
понять, что спасти ее невозможно, во мне что-то сломалось. С этого времени
я смирилась с тем, что Иоанн тоже скоро меня оставит и что так оно и
должно быть. Ведь я много старше, а у него в жизни большие задачи, Марфа
же без меня не может, я буду нужна ей до последнего вздоха, потому что,
кроме меня, у нее никого нет.
Иоанн, возвращаясь после многодневных отсутствий, каждый раз спрашивал
лишь:
что, Марфа болеет все? И ходил по горнице из угла в угол, думал о
чем-то, смотрел в окно, но ни разу не сел возле Марфы на край постели. Я
ухаживала за сестрой, выполняла все ее желания, лоб у нее был словно
восковой, и я старалась развлечь ее, рассказывала ей что-нибудь. Бедняжка
мучилась долго.
Где-то за неделю до ее смерти, когда она уже стала похожа на мощи, к
нам опять явился чужой человек. Он сказал, что имени своего не может
сказать и что по секрету должен мне кое-что сообщить. Я ответила, что
тайны уважаю, но секретничать не люблю. Он смутился и покраснел, но все же
сказал, что послан из Иерусалима, от некоего высокопоставленного лица, с
тайным поручением:
тот, кто его послал, просит и надеется, что я приму ту пустяковую
сумму, которую ему поручено мне передать. И вручил мне триста динариев. Я,
изумленная, спросила, кто послал эти деньги и зачем. Гонец сразу ответил,
что больше сказать ничего не может, и повторил: его господин просит и
надеется, что я приму деньги, они мне могут понадобиться. Я отказывалась,
но гонец сказал, что он не может отнести их назад, к тому же там, откуда
он пришел, знают, что Марфа больна. И, прежде чем я успела что-нибудь
возразить, гонец продолжал: есть у него еще одно поручение - передать
Иоанну, что он может передвигаться свободно, никто его не тронет. Кровь
бросилась мне в голову; кто тебя прислал, чего ему надо, кто тебя прислал,
чего ему надо, повторяла я вне себя, чуть ли не с ненавистью. Я клятву
дал, что не выдам тайну, сказал он смущенно, поклонился мне и был таков. Я
готова была рвать и метать, хотя надо было бы радоваться: теперь не нужно
бояться за Иоанна, да и деньги мне вовсе не помешают. В горнице застонала
Марфа, я крикнула ей: сейчас приду; в последние дни перед смертью она
требовала, чтобы я была при ней постоянно. И вот я стояла перед домом,
держа в руках деньги; я знала, что прислали их не братья, от братьев и
Иоанн мог бы их принести, да и с какой стати братья стали бы мне сообщать,
что Иоанна теперь никто не тронет? Долго ломала я голову, рассказать ли об
этом Иоанну, когда он вернется, и опять решила молчать. Спрятав деньги,
села возле Марфы, взяла в свои ладони ее исхудавшую, слабую руку и долго
сидела, глядя в беленую стену. Думала про Иисуса, потом про Иуду. Потом
только про Иуду. Марфа же тем временем уснула навеки; я не сразу это
заметила - только когда рука ее остыла совсем. Денег хватило, чтобы
похоронить ее достойно. Иоанн вернулся, я сказала ему, что Марфа умерла.
Он ничего не ответил, только кивнул. Был он чем-то сильно озабочен, выпил
воды, походил из угла в угол, потом сел туда, где ты сейчас сидишь, и
сказал: мы решили, что я тоже отправлюсь в путь, очень много работы, Савл
и Варнава обошли Антиохию, Петр - всю Самарию. Так что двинусь и я. Омыла
я ему ноги, вытерла, помазала нардовым елеем, поцеловала его в лоб.
Первосвященником стал какой-то Анания, сказал мне еще Иоанн, потом лег
спать: утром он намеревался выйти пораньше. С тех пор ничего я о нем не
знаю. Так и живу одна... Гонец из Иерусалима приходил дважды в год, иногда
тот же, иногда другие люди, но говорили всегда одно и то же: человек,
который их послал, просит и надеется, что я приму этот скромный подарок,
триста динариев. Того, кто послал, назвать не имеют права, клятву дали.
Вот и вся моя история, Лука, с тех пор я живу тихо, беседую лишь со своими
воспоминаниями и очень обрадовалась, узнав, что ты придешь, с рассвета
ждала тебя возле дома... - И Мария Магдалина приподняла свою прозрачную
накидку, отбросила ее назад, на плечи; серебряные волосы ее блестели,
словно месяц в темном безоблачном небе.
- Динарии все еще получаешь? - спросил Лука.
- Уже не получаю. Последнюю сумму получила вместе с завещанием, что мне
принадлежит Земля Горшечника.
- Анания умер. Говорят, сикарии его убили. Другие считают, он сам
покончил с собой.
- Знаю, - сказала Мария, задумчиво глядя куда-то вдаль. - Он мне
приснился вдруг; кажется, в то самое время, когда умер. Стоит в дверях,
смотрит на меня молча, глаза горят, словно свечки...
- Кто приснился? Анания? - поднял голову Лука.
- Нет, Иуда. Худой, весь в морщинах, постаревший, но в глазах пылает
любовь.
Я ему говорю: прости, что не пошла за тобой. И пала перед ним ниц,
помазала ноги ему нардовым елеем. Странно было: он стоял в дверях, а я
смазывала ему ноги прямо поверх пыли, он сначала не давался, но я
настояла, а когда кончила, обняла колени его и прижалась к ним лицом. А
потом пришла весть, что умер он... Вот что я могла тебе рассказать, Лука,
вот как прошла моя жизнь. Спрашивай.
Лука долго смотрел на Марию Магдалину, на ее сверкающие серебром волосы.
Потом встал, вздохнул, подошел к двери, выглянул наружу.
- Полдень уже миновал, - сказал он. - Тени в другую сторону смотрят.
- Много времени ты со мной потерял, с болтливой бабой, не сердись на
меня, - сказала Мария Магдалина. - Ты собирался поскорее уйти, важные дела
поминал.
- Да, дел у меня много, и все важные. - Лука все смотрел на тени,
пересекавшие улицу.
- Ты один живешь, господин? - спросила Мария Магдалина.
- Один. Много лет уже один, - тихо ответил Лука. - Жена мне изменила,
долго я страдал из-за этого, потом познакомился с братьями, с Павлом
подружился, много краев мы с ним обошли, много людей приобщили к истинной
вере. Нет во мне уже к ней ни гнева, ни ненависти. Сыновей своих редко
вижу, вот из-за этого иной раз тягостно.
- О, у тебя сыновья есть?
- Взрослые уже... Боюсь я за них: война на пороге.
Лука смотрел, как растут тени, молчал. Мария Магдалина осторожно
спросила:
- Так у тебя нет вопросов?
- Ты уже все сказала, Мария Магдалина. Да и пора мне.
Мария Магдалина встала, поправила накидку, спрятала под нею серебряные
волосы, выбивавшиеся у шеи.
- На прощанье позволь омыть тебе ноги, - сказала она.
- Сейчас ни к чему, женщина. Вот, может, когда вернусь к тебе.
- Приходи в любой день, господин. Двери этого дома всегда для тебя
открыты.
- Может, принесу к тебе свои записи и тогда останусь надолго. Если не
буду в тягость.
- В тягость мне ты никогда не будешь, господин. Я буду ждать тебя и
приготовлю тебе ложе и место для твоих записей.
- Наверное, я буду писать, Мария Магдалина. Я должен писать, Павел взял
с меня обещание. Многие ждут историю благой вести.
Лука огляделся в горнице, словно прощаясь с ней надолго. Мария
Магдалина поднесла ему кружку.
- Выпей что осталось: это утолит твою жажду.
Лука кивнул, губы его раздвинулись в скупой улыбке, он взял кружку, и
рука его коснулась руки Марии Магдалины.
- Я не знаю, когда приду. Знаю только, что хотел бы вернуться сюда как
можно скорее.
- Я буду ждать. С готовой постелью, со столом, где ты сможешь разложить
свои свитки. И когда ты войдешь в дом, я попрошу тебя сесть, и принесу таз
с водой, и омою ноги твои, и осушу их волосами своими, и умащу нардовым
елеем... Можно я провожу тебя, Лука?
- Лучше не надо. Потом мне будет трудней продолжать свой путь одному. -
И Лука смотрел на Марию Магдалину, на лучистые морщинки ее, на чуть
приподнявшую уголки губ улыбку - смотрел до тех пор, пока в глубоких карих
глазах ее не блеснули слезы, отчего и его зрение затуманилось. Тогда он
быстро повернулся и зашагал прочь.
А Мария Магдалина осталась стоять в середине горницы с пустой кружкой в
руке.
Тридцать сребреников В связи с поступившим в Синедрион (анонимным)
запросом и по распоряжению компетентного на данный момент главы Синедриона
мне поручено было провести расследование относительно земельного участка,
известного как Земля Горшечника. Цель расследования - найти исчерпывающие
ответы на нижеперечисленные вопросы: 1) кто является владельцем участка в
настоящее время; 2) почему участок не зарегистрирован в канцелярии,
призванной вести такого рода учет; 3) кто был (были) владельцем
(владельцами) участка прежде, и были ли таковые вообще; 4) кто и когда
отдал приказ засекретить карточку учета участка, где она хранилась после
этого, кто принял решение о том, что участок не подлежит отчуждению и не
может быть сдан в аренду; 5) в какой степени эти вопросы касались (и
касались ли вообще) Синедриона? Поручение предусматривало составление к
определенному сроку письменного, в единственном экземпляре доклада с
детальным изложением всех сторон дела.
Поручение было вручено лично мне; в примечании к нему подчеркивалось,
что ни о расследовании, ни о его результатах, полностью или частично,
права давать информацию кому бы то ни было я не имею; правом снять
секретность обладает лишь компетентный глава Синедриона, и сделать это он
может лишь по получении доклада, в зависимости от того, каковы будут
выводы после его прочтения.
Согласие со всеми перечисленными условиями я закрепил своей подписью
при передаче мне данного поручения. Мне были даны все необходимые для
проведения расследования разрешения и полномочия, включая доступ к
секретным архивам.
Относительно гонорара за добросовестно и профессионально проведенное
расследование было при передаче поручения оговорено, что сумма гонорара
пока остается неопределенной, она будет зависеть от весомости полученных
результатов, от количества и качества усилий, затраченных на получение
оных, в качестве же аванса при начале работы мне предоставляется из не
определенной заранее суммы 300 динариев. Каковые мною и были получены.
Поскольку назначенный срок наступил и изучение находящихся в моем
распоряжении - всех, которые удалось собрать, - документов завершено, я и
подаю настоящий доклад, написанный собственноручно, своими словами, в
единственном экземпляре. Факты, в интересах стройности изложения, я счел
целесообразным запечатлеть в хронологическом порядке, в каждом случае
делая отсылку к прилагаемым документам, которые, пользуясь
предоставленными мне полномочиями, я во время расследования держал у себя,
обращаясь с ними не просто как с конфиденциальными, но как со строго
