что-то еще и не хотел этого выдавать.
- Послушай, Элф, - Ной положил руку на футляр ладонью вверх, чтобы он
мог взобраться на нее. - Мы знаем друг друга лет двадцать, так?
Человечек кивнул и взобрался на ладонь Ноя.
Он поднес его к глазам чтобы продолжить разговор в более интимной
обстановке.
- Я думаю, за эти двадцать лет мы научились хорошо понимать друг
друга, не так ли?
Элф кивнул.
- Мне кажется, я даже могу общаться с Чарли, когда его не слишком
беспокоит радикулит.
Элф снова кивнул.
- Дай Бог, ваши рассказы сделали мир гремлинов гораздо лучше. А я
внес свой вклад отдуваясь на лекциях, приемах и всех эти телешоу, не так
ли?
Элф кивнул еще раз.
- Тогда какого черта ты городишь эту ерунду, парень? Как у всех у вас
могут исчезнуть идеи?
Элф вздохнул и, глядя на свои ноги, обутые в тяжелые рабочие ботинки,
с большим трудом произнес:
- Знаешь, это не художественная литература.
- Не художественная литература? Тогда что это?
- История гремлинов. Все это правда.
- Но все это так фантастично.
- Такая вот интересная у нас жизнь.
- Но... но...
- Я никогда не говорил тебе, но это правда: у нас, гремлинов, нет
того, что вы называете воображением. Мы не можем ничего выдумывать. Мы
писали о том, что действительно происходило с нашим народом до
сегодняшнего дня, и нам... больше не о чем рассказывать.
Ной глядел на него, открыв от удивления рот.
- Какой ужас, - только и смог проговорить он.
- Не мне ли знать это, - Элф секунду помедлил, словно желая
прекратить разговор, но потом с решительным видом продолжил. - Я бы не
сказал это никому из людей, Ной, но ты не такой как другие, и мы с тобой
осушили не один кувшин пива, поэтому расскажу тебе все до конца.
- До конца?
- К сожалению, да. Мне жалко, но все это действует и в обратном
направлении. Чем больше люди верят в нас, тем больше мы, гремлины, верим в
людей. Но я боюсь, если не будет больше этих рассказов, гремлины начнут
думать, что вы не существуете и...
- Ты хочешь сказать, гремлины сейчас отвечают за то, что мы, люди,
существуем?
Элф взволнованно кивнул.
- Вот дерьмо, - вырвалось у Ноя.
- Такие вот здесь проблемы, - жалобно произнес Элф.
И так они сидели, крошечный гремлин на ладони человека и человек, чья
судьба была в руках гремлинов, и думали о том, чтобы до бесчувствия
напиться. Но они знали, что это не поможет. А если и поможет, то
ненадолго. За девятнадцать лет был пройден славный путь, но сейчас этот
набитый деньгами состав попал в заросший травой тупик.
И так, отчаявшись, они сидели почти всю ночь.
А потом, в три часа утра, Ной Реймонд неожиданно посмотрел на Элфа.
- Подожди, приятель. Дай-ка я посмотрю, все ли я правильно рассчитал:
если гремлины перестанут верить в людей, люди начнут исчезать... Так?
- Так.
- И если люди начнут исчезать, никто не сможет обеспечить
существование гремлинов и гремлины тоже начнут исчезать... Так?
- Так.
- А если мы сможем сочинять рассказы для гремлинов, это усилит их
веру в нас и решит все проблемы... Так?
- Так. Но только где мы возьмем так много рассказов?
- Я знаю где.
- Ты знаешь это? Ной, дружище, но ведь в реальной жизни все
по-другому. Свой последний рассказ ты написал девятнадцать лет назад.
- Но я знаю, что можно для этого использовать.
- Использовать для рассказов?
- Человеческая мифология очень похожа на историю гремлинов. Из нее
выйдет много рассказов. А мы сделаем так, чтобы они были похожи на правду.
Ной вышел в другую комнату, вернулся с книгой и открыл ее на первой
странице, заложил чистый лист бумаги в пишущую машинку, проверил ленту и
повернулся к Элфу.
- Это позволит нам продержаться несколько лет. А в это время мы
сможем искать писателя, который будет работать с нами.
А потом Ной начал первый абзац своего первого за девятнадцать лет
рассказа, рассказа который будет напечатан крохотным шрифтом на крохотных
страницах, чтобы его смогли прочитать крохотные человечки.
Он печатал: "Сначала Килрой создал небо и землю, и была она пустынна
и негде было взять добрый кувшинчик пива..."
- Мне это нравится, - сказал Элф, забыв свое правильное произношение.
- Все это чертовски клево.
А Чарли что-то довольно буркнул.
Харлан ЭЛЛИСОН
БЕГ С ЧЕРНОЙ КОРОЛЕВОЙ
Только за десертом он заговорил о том, что ему пора собираться. Она
даже не заметит, как он уйдет, и уйдет гораздо дальше, чем она думает.
Она заплакала.
- Я с тобой. Ну, пожалуйста, возьми меня.
Как объяснить ей, что взять ее туда он не сможет? Ему нельзя брать с
собой ничего и никого. Пытаясь успокоить ее, он повторил, что для нее он
останется здесь. Рядом с ней.
Она решила, что он говорит о своем присутствии в переносном смысле.
Привычка употреблять иной раз поэтические сравнения придавала ему особое
очарование в ее глазах.
- Мне не нужна память о тебе, мне нужен ты сам.
- Это я и буду. Просто другой я, следующий.
Последние слова вызвали новый поток слез. Он обошел вокруг
полированного столика, который она, готовясь к долгожданному свиданию, так
старательно протерла специальным составом с запахом лимона, крепко обнял
ее, и горькое чувство утраты пронзило его от этого запаха, от легчайшего
аромата ее свежевымытых волос.
- Я люблю тебя, - проговорила она сквозь рыдания.
Он ответил, что знает и что тоже любит ее. Уверял, все обойдется и
плакать не стоит. Все это было совершенно справедливо. Еще он сказал, что
она даже не поймет, что с нею больше не он. То есть он, конечно, но
другой. И это была тоже чистейшая правда, хотя настроение у нее от этого
не улучшилось.
Затем он честно сказал, что думает.
- Знаешь, это не любовь. Мы сошлись на перекрестке жизни, твоей и
моей.
Смысл его слов не дошел до нее. Она понимала только одно: он разлюбил
ее и готов бросить.
Она выбежала из комнаты и заперлась в ванной, а он потихоньку вышел,
не желая причинить ей еще большее страдание, потому что, если быть честным
до конца, он любил ее сильнее, чем всех женщин, которые были у него в
жизни.
В этой жизни он прожил всего одиннадцать месяцев.
Он снял с вешалки куртку, взял шарф, не забыл и маленький подарок,
который обнаружил на своем рабочем столе, - стеклянную фигурку панды,
красиво перевязанную ленточкой. Вряд ли удастся провести ее с собой, но
чем черт не шутит.
Нужно попробовать, и не только потому, что для нее было бы жестоким
ударом обнаружить, что подарок, с любовью выбранный ею, забыт на столе. Он
хотел попробовать, потому чувствовал: ее он должен запомнить.
Он неизбежно забудет ее, как и многих других, до нее, что были во
множестве его прошлых жизней. Но как ребенок в память о чудесном лете
хранит какую-нибудь необыкновенную раковину или камень, так и он всякий
раз пытался пронести с собой дорогую для него вещицу.
В кабине допотопного, скрипучего лифта он почувствовал, что вот-вот
уйдет. Ощущение напомнило ему, как начинается грипп. Он узнал это
недомогание еще когда они сидели за столом. Сухость и неприятное
пощипывание в горле. Затем состояние, которое ему никогда не удавалось
определить: будто в горло проскочил большущий кусок мороженого. Болели
суставы, слезились глаза.
Хорошо, что он угадал приближение этого состояния и успел уйти до
того, как исчезнет. Она, бедняжка, не пережила бы, произойди замена его
двойником на ее глазах.
Он прислонился к стенке кабины, надеясь, что лифт не вызывали снизу и
ему посчастливится уйти не замеченным никем, пока лифт не достигнет
первого этажа. Он судорожно хватал воздух, словно рыба, выброшенная на
берег. Еще мгновение - и его не стало.
Кабина опустела, лишь в воздухе таяло искрящееся облачко, да
чувствовался сладковатый запах: так пахнут нагретые солнцем гроздья,
которые вот-вот брызнут соком.
А он ушел из этой жизни. Здесь его звали Алан Джастис, и теперь
человек с таким именем перестал существовать. Он растворился в сверкающем
облаке, когда лифт проходил между четырнадцатым и пятнадцатым этажами
высотного здания Шестьдесят третьей Ист-стрит в Нью-Йорке. В то мгновение,
когда это произошло, из дверей конторы "Стейнвей и сыновья" на Пятьдесят
седьмой Ист-стрит, где размещалась знаменитая фирма, изготовляющая рояли,
вышел человек, как две капли похожий на Алана Джастиса, и торопливым шагом
направился через Пятую авеню к Шестьдесят третьей улице. Лишь одет он был
совершенно по-другому, что и явится причиной минутного замешательства,
когда ровно восемнадцать минут спустя он позвонит в дверь квартиры на
Шестьдесят третьей Ист-стрит. Дверь откроют, его душевное смятение
уляжется, и он скажет красивой девушке с темными волосами и с
покрасневшими от слез глазами:
- Кэтрин? Привет. Я - Аллен.
Пройдут недели, прежде чем она осознает, что перед ней именно Аллен,
а не Алан. Заметит и другие мелочи, отличающие его от того, прежнего:
например, исчезнувшая родинка на левом плече. Теперь, принимая душ, он не
будет напевать мелодии шлягеров, как любил это делать раньше. Теперь ему
по вкусу брюссельская капуста, а сувенирная монетка в виде головы бизона,
которую он хранил как талисман, будет потрачена вместе с прочей мелочью,
потому что для Аллена эта пятицентовая монетка не значила ровным счетом
ничего.
Ночью, в постели, Кэтрин все-таки обнаружит некоторую перемену к
лучшему в человеке, который вышел из ее квартиры и через полчаса
возвратился назад.
Нет худа без добра...
Алан задержал дыхание, проходя сквозь мембрану. Так он называл
преграду, которую ему приходилось преодолевать и которая на ощупь была,
словно мягкая, податливая поверхность надутого резинового шарика. Минута,
в течение которой он уходил, длилась вечность. Руку с зажатой в ней
стеклянной фигуркой панды он держал в правом кармане. Теперь она была
пуста. "Прощай, Кэти", - успел подумать он. Мысль о ней становилась все
более расплывчатой, смутной, еще немного - и он навсегда забыл о ней.
- Здесь запрещено спать! Эй, парень, давай отсюда, - произнес чей-то
голос над самым его ухом.
Он поднял глаза. Полицейский рассматривал его, сочувственно кивая.
Покрасневшие сосуды на одутловатых щеках и носу свидетельствовали о том,
что крепких напитков он отнюдь не чурается. "Ты бы сам запил, если бы
каждую ночь торчал на улице, да высматривал пьяниц", - сказал себе Алан.
- Я не сплю, командир, - произнес он вслух и поднялся на ноги. -
Просто задумался, за луной наблюдаю, размышляю о том, как неумолимо бежит
время.
В новой жизни у него, судя по всему, обнаружился дар красноречия. Это
ему понравилось.
Он шагнул на тротуар. Осмотрелся: квартал аккуратных, ухоженных
особняков; движение на улицах незначительное. Первая машина, которую он
заметил за это время, двигалась на воздушной подушке, не оставляя после
себя неприятного дыма и запаха.
Полицейский внимательно рассмотрел его и отступил назад, чтобы
увеличить дистанцию между ними на случай, если в руке у нарушителя порядка
появится оружие. Внезапно выражение его лица изменилось. Он отметил
дорогой, хорошего покроя костюм, начищенные туфли, в блеске которых
отражались огни уличных фонарей. Произвели на него впечатление тщательно
выбритые щеки, аккуратная стрижка и едва уловимый аромат дорогого лосьона
после бритья.
