рот, чтобы сказать: "Мы с Вами уже где-то..."
Но Нейт свирепо и жутко рявкнул:
- Каким макаром?!! Да я только что из тюрьмы! Восемнадцать лет за
решеткой!!! Я изнасиловал, убил и съел хорошего мальчика! Или нет, сначала
съел, а потом изнасиловал...
Ее как ветром сдуло, а виски принес буфетчик, который затем так
постоянно и вертелся подле кабинки, пока Нейт пил и периодически, по
гладкой полированной поверхности стола, посылал ему очередной чек на новые
порции.
Так продолжалось около трех с половиной часов, пока Нейт не
угомонился немного и даже позволил себе завязать осторожную беседу со
странным маленьким человечком, который с самого начала следил за ним,
проскользнув в глубь кабинки, своими маленькими маслеными глазками.
Нейт пожаловался незнакомцу на свои беды, а тот, не пропуская при
этом ни рюмки, стал предлагать массу неосуществимых планов избавления от
этих бед.
- Послушай, ты мне нравишься, - говорил человечек, - и поэтому я
попробую тебя выручить. Я тоже немного психиатр, и по этому делу прочел
кучу книг: Фромм, Фрейд, Беттельхейм, Калил Гибран, все что хочешь. Вот
послушай, что я тебе скажу! Каждый человек состоит из мужского и женского
начала, понимаешь, к чему я веду? Мне кажется, что твое женское начало
пытается самоутвердится. У тебя никогда не было мысли завести шашни с
мужчиной?
И тут, вдруг, Нейт почувствовал руку, шарящую у него по бедру. Но
этого не могло быть! Никакая рука не могла дотянуться до него под столом
через всю кабинку. Нейт завопил и глянул вниз... Под столом на
четвереньках ползала официантка.
Нейт молнией вылетел из бара и не останавливался до тех пор пока не
очутился в многолюдном районе. Когда же он наконец остановился и
огляделся, то понял, что влип.
Он стоял на Стейт Стрит в тот самый момент, когда масса людей
начинает расходиться из клубов...
Они преследовали его пятнадцать кварталов, и Нейт оторвался от двух
последних - шикарной негритянки в обалденной натуральной шубе и
пятидесятилетней матроны, которая пыталась использовать использовать свою,
искусственную, вместо лассо, - лишь на какой-то изрытой канавами стройке.
Когда они пропали из виду, Нейт еще долго слышал их вопли.
Приметив мотель на углу Шор Драйв и Огайо, Нейт завернулся получше в
то, что осталось от его одежды и проверил кошелек, который, славу богу, не
потерялся, когда эти скауты в юбках, - или скаутки? - отрывали рукава от
его пиджака.
Оказавшись за стенами мотеля и временно ощутив себя в безопасности,
Нейт снял номер. Администратор, молодой шептун в белоснежной рубашке, с
белоснежным галстуком и аналогично белоснежным лицом, посмотрел на Нейта с
несрываемой симпатией и предложил ему ключи от свадебного люкса.
Одинокий, оторванный от привычного распорядка жизни, Нейт таки
настоял на своем выборе и поднялся лифтом наверх, оставив белоснежного
администратора в сильном возбуждении.
Номер, который выбрал для себя Нейт, был маленьким и спокойным. Нейт
задернул шторы, запер дверь, подпер стулом дверную ручку и тяжело
опустился на край кровати. Через некоторое время он окончательно
протрезвел, расслабился, но зато теперь разболелся желудок. Нейт медленно
разделся и забрался под горячий душ.
Намыливаясь, он размышлял. Хорошее это место для размышлений - душ.
Живя в Торонто, он мог, по крайней мере, хоть как-то себя обеспечить.
Он сам создал себе такие условия, которые при всей свой мрачности, все же
позволяли ему сносно существовать.
Но теперь Нейт понял, что нужно, в конце концов, что-то делать пора
прекратить это безрадостное существование, которое год от года становилось
все невыносимей. В двадцать семь лет ему не осталось уже никаких надежд. И
безнадежность эта преследовала его с тех самых пор, как в нем проснулся
мужчина.
Услышав о докторе Бреммер, он сильно колебался, - как-никак женщина.
Но отчаянье усыпляет бдительность и он все-таки договорился о встрече. А
теперь что: и цветочки осыпались и ягодки уже сорваны - только хуже стало.
Конечно, поездка в Чикаго была изначально идиотской затеей. И что теперь
делать? Как выбираться с вражеской территории с минимальными потерями?
Нейт нехотя посмотрел на себя в зеркало.
В зеркале отразилось его обнаженное тело.
Он действительно неплохо сложен.
И лицо у него хорошее, пожалуй, и правда, красивое... даже
неотразимое...
Пока он смотрел на себя в зеркало, отражение начало мерцать и
расплываться. Волосы отросли и посветлели, налились груди, а волосы с тела
исчезли... Под его пристальным взглядом весь образ изменился...
Теперь перед ним стояла самая красивая женщина, какую он когда-либо
видел.
Слова маленького человечка из бара на мгновение промелькнули в
памяти, но тут же растворились в преклонении перед существом в зеркале.
Он потянулся к ней, но она отодвинулась.
- Убери руки, не приставай! - произнесло существо.
- Но я люблю тебя, в самом деле, люблю!
- Я честная девушка, - сказало отражение.
- Но я хочу не только твоего тела, - поспешно продолжил Нейт, в его
голосе прозвучали умоляющие нотки. - Я хочу любить тебя и жить с тобой всю
жизнь. Я построю для тебя хороший дом. Я всю жизнь ждал именно тебя!
- Ну, - откликнулась девушка, - я, конечно, могу немного поболтать с
тобой. Но ты рукам воли не давай!
- Конечно, конечно, - пообещал Нейт. - Я их вообще уберу.
И они жили долго и счастливо.
Харлан Эллисон. Эротофобия.
перевод с англ. - О. Синица
Harlan Ellison. Erotophobia.
В СОАВТОРСТВЕ С МАЛЕНЬКИМ НАРОДЦЕМ
Свой последний фантастический рассказ Ной Реймонд написал
девятнадцать лет назад. С той поры за его подписью было опубликовано свыше
четырехсот блестящих произведений. Все они были отпечатаны на его пишущей
машинке. Но никто не знал, что сам Ной Реймонд не писал их. Их написали
гремлины.
Удача пришла к Ною рано. Свой первый рассказ он опубликовал в ведущем
фантастическом журнале того времени когда ему исполнилось семнадцать.
Рассказ поместили в рубрике "Дебют", мастерство, воображение с которыми он
был написан принесли ему шумный успех. В последующие два года он
опубликовал еще свыше дюжины рассказов, и на него положил глаз редактор
толстого литературного журнала.
Этот журнал платил раз в двадцать больше, чем это могли себе
позволить другие журналы, у него было гораздо больше читателей, а сам
редактор спал с составительницей, которая сколачивала ежегодные престижные
сборники лучшей прозы, поэтому вскоре после того, как ему исполнилось
девятнадцать, Ной Реймонд обнаружил свое имя в оглавлении такого сборника,
по соседству с именами Кэтрин Энн Портер и Айзека Башевиса Сингера.
Когда ему было двадцать, первый сборник его рассказов был опубликован
в издательстве "Кнопф". Начальник отдела сбыта был так очарован книгой,
что послал ее Сарояну и Капотэ, и с курьером отправил ее Джону Колиеру.
Анонс этого сборника в литературном разделе газеты "Таймс" был преисполнен
благоговения. В статье, занимавшей половину газетной страницы, слово
"гений" повторялось восемь раз.
Ной был плодовит, когда ему было двадцать пять, на его счету было
семь книг, которые сделали бы честь любому писателю; библиотекари не
относили их к фантастике, а ставили на полки с серьезной современной
литературой. Когда ему стукнуло двадцать шесть, его первый роман был
признан одной из лучших книг года и был выдвинут на соискание национальной
литературной премии.
Его личный архив собирались разместить в библиотеке Гарвардского
университета, а сам он отправился в лекционное турне по Европе, которое
принесло впечатляющие финансовые результаты и благожелательные отзывы
литературных критиков. К тому времени ему исполнилось двадцать семь.
И вот двадцатого августа, если быть точным - в пятницу, а если уж
быть занудливым - в двадцать три часа сорок три минуты Ной Реймонд
исписался. Так просто, так легко, так ясно, так ужасно... он иссяк.
Он написал свое последнее слово, использовал последнюю идею и
внезапно понял, что у него нет ни малейшего намека на то, о чем он будет
писать дальше. У него был контракт с Би-би-си на сценарий драматического
сериала, но он просто не представлял, что можно положить в его основу.
Ной думал почти что час, ему не пришло в голову ничего лучшего, кроме
истории о сумасшедшем одноногом моряке, который гонялся за большой белой
рыбой. Но об этой идее пришлось с сожалением забыть, от нее слишком
попахивало идиотизмом.
Первый раз в своей жизни, с тех пор, как он осознал в себе дар
рассказчика, этот магический дар связывать слова так, чтобы они проникали
в сердца людей, в голове Ноя не было ни одной свежей мысли. Больше не
будет странных маленьких историй о мире, в котором он хотел бы жить, о
мире, который жил в его воображении, о мире, населенном людьми яркими и
осязаемыми, более реальными чем те, с кем ему приходилось иметь дело
каждый день. Свое воображение представлялось Ною бесконечной пустой
равниной, серой равниной, протянувшейся к недостижимому горизонту.
Всю эту ночь он просидел перед пишущей машинкой, стараясь подстегнуть
свое воображение, пытаясь отправить его в бурное путешествие. Но своя
голова напоминала Ною пустую ореховую скорлупу, а сам он казался себе
безмозглым, словно дождевой червь.
Когда забрезжил рассвет, Ной обнаружил, что плачет. Он склонился над
пишущей машинкой, положил голову на холодный металл и разрыдался. С
ужасающей ясностью, которая не оставляла места каким-нибудь надеждам, он
понял, что окончательно иссяк. Он написал последний рассказ. У него больше
не было идей. Это был конец всему.
Наступи сию секунду конец света, Ной Реймонд был бы только рад. Тогда
бы не было этой муки, этого ужаса, этих забот о том, чем ему придется
заняться завтра. И послезавтра. И все эти бесследно проходящие,
безнадежные дни, которые расстилались перед ним, словно бесконечная пустая
равнина.
Литературный труд был для Ноя делом всей жизни. Ничто не могло
сравниться с тем удовольствием, которое он испытывал, сочиняя рассказ. А
теперь река пересохла, оставив лишь осколки использованных идей, обрывки
воспоминаний о том, что делали полузабытые классики и древние клише; он не
знал, что будет делать с этим всю свою оставшуюся жизнь.
Ной подумывал о том, чтобы пойти по пути Марка Твена - покончить все
счеты с творчеством и отправиться в бесконечные лекционные турне. Но он не
был хорошим оратором, и, честно говоря, не любил толпу, в которой было
больше двух человек. Потом он планировал последовать примеру Джона
Апдайка, получить теплое местечко где-нибудь в престижном колледже на
восточном побережье, где в студентах, которые поклоняются ему, уже зреют
младшие редакторы еще несуществующих издательств. Но он был уверен, что он
плохо кончит, вступив в мучительную для обоих связь с необремененной
комплексами преподавательницей английской литературы. Потом Ной лелеял
план уединиться, как Селинджер, в заброшенном коттедже где-нибудь в
Вермонте или Дорсете, таинственным узами связывая себя с романом всей его
жизни, который появится спустя десятилетия; однако он слышал, что безумие
Пинчона и Селинджера напоминало яростное поле битвы, после этого одна
мысль стать отшельником бросала его в дрожь. Ему осталось лишь одно -
осознание того, что пора подводить черту, что скоро какой-нибудь подлый
сукин сын тиснет в своей газетенке пронзительную, трогательную статью
