"Но тысячелетие исполнилось триста лет назад, а зверя все
нет".
"Антихрист приходит не тогда, когда исполняется тысяча
лет. Исполняется тысяча лет -- начинается царство праведных.
Потом придет Антихрист и разгонит праведных, а потом будет
последняя битва".
"Но праведные будут царить еще тысячу лет, -- сказал
Вильгельм. -- Либо они царили со смерти Христовой до конца
первого тысячелетия, и значит, Антихрист должен был уже
появиться. Либо они пока не царили, и значит, до Антихриста еще
далеко..."
"Тысячелетие отсчитывается не от смерти Христа, а от
Константинова дара. С тех пор прошло тысячелетие..."
"И что же -- сейчас царство праведных?"
"Не знаю. Я уже ничего не знаю. Я устал. Подсчеты очень
трудны. Беат Лиебанский все подсчитал. Спроси у Хорхе, он
молодой, память хорошая... Но время назрело. Ты ведь слышал
семь труб?"
"Какие семь труб?"
"Ты что, не слышал, как погиб первый мальчик? Рисовальщик?
Первый Ангел вострубил, и сделались град и огнь, смешанные с
кровью, и пали на землю. Второй Ангел вострубил, и третья часть
моря сделалась кровью... Разве не в кровавом море утонул второй
мальчик? Жди третьей трубы! Смерть придет от вод. Господь
карает нас. Мир вне аббатства разорен еретиками, мне сказали,
что на римском престоле папа-извращенец, использует гостий для
некромантии, кормит ими своих мурен... И у нас кто-то нарушил
заклятие, сломал печати лабиринта..."
"Откуда вы знаете?"
"Знаю. Слышу. Все шепчутся. В аббатство вторгся грех. Бобы
есть?"
Вглядываясь в лик, нежный, как у святой, с коей тесно он
крайности. "У меня нет бобов..." -- робко ответил я.
"На другой раз принеси бобы. Я держу их во рту. Видишь,
зубов совсем нет. Держу, пока не набухнут. Они гонят слюну,
aqua fons vitae.1 Завтра принесешь бобы?"
"Завтра непременно принесу бобы", -- заверил я его. Но
старик уже дремал. Мы отошли и отправились в трапезную.
"Что вы думаете о его словах?" -- спросил я учителя. "Он в
святом безумии столетних старцев. Что в его словах истина, что
бред -- сразу не скажешь. Но думаю, путь в Храмину он указал
верно. Я ведь видел, откуда вышел Малахия ночью. В той часовне
действительно каменный алтарь и высечены черепа. Так что
вечером поглядим".
Второго дня ПОВЕЧЕРИЕ,
где открывается Храмина, в ней оказывается
загадочный лазутчик, обнаруживается записка
некромантским тайным шифром, а также на мгновение
показывается и снова исчезает книга, которую предстоит
искать во многих последующих главах; в довершение
неприятностей украдены Вильгельмовы очки
Ужинали в мрачном молчании. Прошло чуть больше двенадцати
часов после находки тела Венанция. Все косились на его пустое
место. Когда в час повечерия монахи гуськом потянулись к хору
-- это больше всего походило на похоронную процессию. Мы с
учителем стояли службу в поперечном нефе, чтоб следить за
третьей часовней. Свету было мало, и когда Малахия вынырнул из
мрака и занял свое место, мы снова не смогли определить, откуда
именно он появляется. Тем не менее мы шагнули в тень и укрылись
в боковом нефе, чтобы незаметно для всех остаться после службы.
Под плащом у меня был фонарь, запасенный на кухне во время
вечери. Зажечь его я предполагал от большой бронзовой треноги,
на которой огонь горел всю ночь. У меня в фонаре был новый
фитиль и очень много масла. Свет, добытого мной, должно было
хватить надолго.
Я был слишком возбужден предстоящим походом, чтоб уследить
за службой. Как она кончилась, я и не заметил. Монахи опустили
на лица куколи и проследовали медленной цепочкой в направлении
своих келий. Церковь опустела. Шевелились и бегали блики
лампадного огня. "Ну, -- сказал Вильгельм, -- приступим". Мы
пробрались в третью часовню. На подалтарном камне и точно было
вырезано множество черепов. Их пустые глубокие глазницы
нагоняли страх. Опорой им служила груда искусно вырезанных из
камня берцовых костей. Вильгельм вполголоса повторил слова,
слышанные от Али-нарда: "Четвертый справа череп, ткни в
глаза..." -- и медленно ввел пальцы в глазницы мертвого лика.
Что-то заскрипело, алтарь сошел с места, повертываясь на
невидимой оси, и перед нами открылся темный проход. Посветив
моим фонарем, мы увидели сырые ступени. Прежде чем спускаться,
посовещались, захлопывать ли за собой тайный вход. "Лучше не
надо, -- сказал Вильгельм. -- Неизвестно, удастся ли открыть
изнутри. От погони это все равно не спасет. Тот, кто приходит
ночью к подземному ходу, явно умеет открывать его. Нас
обнаружат так или иначе".
Сойдя с десяток ступеней, мы оказались в глубоком
переходе. По стенам шли вытянутые ниши, какие я видел позднее
во многих катакомбах. Но тогда я был в оссарии впервые в жизни
и очень боялся. Кости монахов в течение многих столетий
выкапывались из земли и укладывались в нишах. При этом скелеты
разбирались, так что в одной нише были мелкие кости, в других
-- черепа, уложенные аккуратной пирамидкой, чтоб не покатились.
Это было жуткое зрелище, особенно в неровном свете моего
прыгающего фонаря. В следующей нише лежали одни руки. Куча рук,
навеки сцепившихся высохшими пальцами.
Вдруг жуткий вопль исторгся из моей груди. В скопище
мертвого праха было что-то живое. Оно метнулось и визгнуло.
"Крысы", -- привел меня в чувство учитель. "Что они тут
делают?"
"То же, что и мы с тобой. Идут. Мощехранилище ведет в
Храмину, а значит, в кухню. И в библиотеку, где вкусные книги.
Теперь можешь понять, почему у Малахии такой трагический вид.
Он ходит тут два раза в день. В самом деле не до смеха".
"А действительно, почему в Евангелии не сказано, чтобы
Христос смеялся, -- спросил я без видимой логики. -- Что, Хорхе
говорит правду?"
"Множество людей озабочено вопросом, смеялся ли Христос.
Меня это как-то мало интересует. Думаю, что вряд ли, поскольку
был всеведущ, как положено Сыну Божию, и мог предвидеть, до
чего дойдем мы, христиане. Смотри, мы у цели".
И в самом деле, благодарение Господу, переход закончился.
Пошли новые ступеньки. Толкнув толстенную деревянную окованную
железом дверь, мы оказались на кухне, позади очага. Отсюда
винтовая лестница вела в скрипторий. И вдруг мы услышали
наверху какой-то шорох.
На мгновение мы оба замерли. Потом я прошептал: "Не может
быть. До нас никто не проходил".
"Это если предположить, что проход через мощи --
единственный. Но за минувшие века в этой скале, должно быть,
понаделано множество других ходов. Впрочем, деваться некуда.
Пошли. Погасим свет -- не сможем двигаться, оставим -- спугнем
того, кто над нами. Остается уповать, что этот кто-то, если он
действительно там есть, боится нас не меньше, а то и больше,
чем мы его".
Мы вошли в скрипторий из южной башни. Стол Венанция был в
самом дальнем конце. Фонарь осветил только несколько локтей
пространства, а зал был очень велик. Хотелось надеяться, что во
дворе нет никого, кто заметит перемещение света в окнах
скриптория и подымет шум. На столе все было вроде как прежде,
но Вильгельм нагнулся, заглянул на нижние полки и вскрикнул.
"Сегодня я видел тут две книги, одну по-гречески. Она
пропала. Кто-то стащил ее. И весьма поспешно. Смотри, один
пергамент упал на землю..." "Но ведь стол охранялся..."
"Вот именно. Значит, к столу подходили недавно... или
только что! Возможно, вор совсем рядом". -- Он обернулся к
темноте и, мощно раскатывая звуки под сумрачными сводами зала,
прокричал: "Если ты тут -- берегись!" Эта тактика показалась
мне удачной, поскольку, как и говорил Вильгельм, всегда
полезно, чтобы те, кого ты боишься, сами испугались тебя.
Вильгельм расправил найденный под столом лист, нагнулся
ближе и попросил посветить. Я поднес к листу свет и увидел, что
он наполовину чист, наполовину исписан мельчайшими буквами,
какими -- я не сразу распознал. "Это что, по-гречески?" --
спросил я. "Да, но что-то непонятное..." -- Он вытащил из рясы
свои стекла, насадил их на нос, затем сунулся к листу еще
ближе.
"По-гречески, очень мелко и беспорядочно. Даже в стеклах
трудно прочесть. Подвинь-ка свет".
Он поднял лист к самому носу, а я, не находя места,
пытался пристроиться рядом и вместо того, чтоб стать с фонарем
у него за плечами, почему-то забежал спереди. Он велел отойти,
я засуетился и почти что задел фонарем край листа. Вильгельм
резко оттолкнул меня и спросил, чего я добиваюсь? Чтоб документ
сгорел? И вдруг вскрикнул не своим голосом. Я взглянул и
увидел, что верх страницы уже не пуст. Он был испещрен
какими-то странными темно-желтыми значками. Вильгельм схватил
фонарь, осторожно поднес к листу. Медленно, как будто невидимая
рука чертила "Мене, текел, фарес", проступили на белом
освещенном с изнанки фоне какие-то кружки и черточки -- литеры
неведомого алфавита, скорее всего некромантского.
"Потрясающе! -- сказал Вильгельм. -- Все интереснее и
интереснее! -- И тут же оглянулся. -- Лучше не извещать о нашем
открытии таинственного незнакомца. Если он еще здесь". Он снял
и бережно положил на стол стекла, затем скатал пергамент в
трубку и сунул в складки рясы. От всех этих таинственных
событий у меня шла кругом голова. Я открыл рот, чтобы спросить.
Но тут раздался резкий, как удар, щелчок. Это трещала ступенька
верхнего пролета восточной, ведущей в библиотеку лестницы.
"Он там! Держи!" -- закричал Вильгельм. Мы метнулись к
лестнице. Вильгельм одолел расстояние в несколько прыжков. Я
из-за фонаря бежал медленнее и поневоле отстал. Кто-то
спотыкался, цеплялся, валился, грохотал по ступенькам. Потом
все смолкло, и под лестницей в свете фонаря я увидел лежащего
Вильгельма, а рядом -- книгу большого формата в тяжелом
переплете и с застежками из металла. Вильгельм смотрел на книгу
с выражением необычайной задумчивости.
Но вдруг опять что-то метнулось, книга исчезла, и тяжелый
шлепок послышался где-то около венанциева стола. Это кто-то
подскочил сзади, схватил и швырнул книгу в другой конец
скриптория. "Ох, я идиот! -- взвыл Вильгельм. -- Скорее!" Мы
ринулись обратно.
Вильгельм опять поспел первым. Я видел, как он шарит
вокруг стола Венанция. Но вдалеке, я заметил, какая-то тень
скользила по направлению к западной лестнице.
Не помня себя, я сунул фонарь Вильгельму и вслепую
рванулся к лестнице. Я трепетал всем телом, как солдат Христова
воинства, бьющийся со всеми легионами ада. Летя вниз по
лестнице, я путался в полах рясы. Это был единственный,
клянусь, единственный миг моей жизни, когда я сожалел о
вступлении в монашество. Но тут же, как молния, сверкнула
мысль, что и противник мой, должно быть, скован в движениях по
той же причине. Вдобавок, если он сумел подобрать свою книгу,
-- он еще и с поклажей. Со всех ног я домчался до кухни,
выскочил из-за хлебной печи и в свете звезд, бледно озарявших
широкие сени, увидел черную фигуру, проскальзывавшую в дверь
трапезной. Дверь захлопнулась. Я с разбегу налетел на дверь.
Дернул, приоткрыл, ворвался, оглянулся -- никого. Выход плотно
заложен засовом изнутри. Я стал озираться. Все было тихо и
темно. Вдруг в кухне засветилось. Я прижался к стене. На пороге
появился человек с фонарем. Я вскрикнул. Это был Вильгельм.
"Никого? Так я и думал. Конечно, он ушел не через дверь! И
не к мощам?"
"Нет, нет, он ушел отсюда, но я не могу понять..."
"Я же тебе говорил, что должны быть какие-то другие ходы.
