"Так, так, -- с нескрываемой насмешливостью подхватил за
ним Аббат. -- Так что же, значит, брат Дольчин со своими
головорезами, и Герард Сегалелли, и герардовы кровожадные
бандиты, -- как они все теперь имеют именоваться? Злонадеянными
катарами или добронравными полубратьями,
скотоложниками-богомилами или преобразователями-патаренами? Что
вы хотите этим сказать, брат Вильгельм, вы, разбирающийся в
еретиках так прекрасно, как будто вы -- один из них? На чьей же
стороне, по вашему, истина?"
"Часто бывает, что ни на чьей", -- печально отвечал
Вильгельм.
"Ну вот, видите сами, что и вы уже не в состоянии отличить
еретика от не еретика? У меня хотя бы имеется твердое правило.
Я знаю, что еретики -- это те, кто угрожает правопорядку.
Правопорядку управления народом Божиим. И я поддерживаю империю
потому, что она обеспечивает этот порядок. Я противостою папе
потому, что он допускает к духовной власти городских епископов,
а те объединяются с негоциантами и с мастеровыми из цехов, и
порядок нарушается. Они не в состоянии поддерживать порядок
собственными силами. Мы же его поддерживаем на протяжении
многих веков. А насчет обращения с еретиками, у меня есть на
сей счет еще одно правило, которое было в свое время
сформулировано Арнальдом Амальриком, наседником Сито. Когда его
пришли спрашивать, как обойтись с горожанами Безье, города,
обвиненного в еретических настроениях, он ответил: "Убивайте
всех, Господь признает своих"".
Вильгельм уткнулся взглядом куда-то в плиты настила и
долго не отвечал. Потом он сказал: "Город Безье был взят, и
наши не разбирали ни происхождения, ни возраста, ни пола, и
двадцать тысяч человек полегло от меча. Когда перебили всех
жителей, город был разграблен и сожжен". "И священная война --
тоже война". "И священная война -- тоже война. Поэтому мне
кажется, что священных войн не должно быть. Впрочем, что я
говорю. Я ведь тут олицетворяю интересы Людовика, который жжет
и разоряет итальянские города один за другим. Вообще-то я
странным образом оказался вовлечен в самые непонятные союзы.
Непонятен союз спиритуалов с императором; непонятен союз
императора с Марсилием, утверждающим, что верховная власть
должна принадлежать народу. Непонятен и наш с вами союз, святой
отец, при глубочайшем расхождении наших целей и привычек.
Однако две цели у меня с вами общие. Успех переговоров и
раскрытие убийцы. Будем же стараться помогать друг другу".
Аббат распахнул ему объятия. "И обменяемся поцелуем мира,
о брат Вильгельм. С человеком вашей образованности я мог бы
длительное время дискутировать о разных каверзах богословия,
тонкостях морали. Однако не будем отдаваться пылу спора, не
уподобимся парижским преподавателям. Вы правы, у нас с вами
совместная важная цель, и давайте продвигаться к цели в
обоюдном согласии. Я заговорил обо всем этом лишь из-за того,
что думал о возможной взаимосвязи, понимаете? Или, вернее,
думал о том, что кто-нибудь другой может подумать о возможной
взаимосвязи между совершившимися преступлениями и
теоретическими взглядами ваших собратьев... Поэтому я хотел бы
предупредить вас... Мы обязаны предвидеть любое обвинение и
любой выпад авиньонцев".
"Следует ли так понять, что ваше высокопреподобие
благоволит предуказать направление моих поисков? Вы
предполагаете, что в основе нынешних преступлений могут
находиться темные мотивы еретического прошлого какого-либо
монаха?"
Аббат молчал, глядя в глаза Вильгельму с совершенно
непроницаемым лицом. И сказал: "В этой прискорбной истории
следователь вы. Вам и пристало подозревать. И рисковать, что
подозрение несправедливо. А я здесь -- только отец своим чадам.
К сему добавлю, что если бы мне сделалось известно --
доподлинно и с доказательствами -- предосудительное прошлое
какого-либо моего монаха, я сам бы вырвал сорную траву. Все,
что знаю я, знаете и вы. Что я не знаю -- узнаете вы, благодаря
вашей проницательности. Но в любом случае, о любом открытии
непременно и в первую очередь вы оповестите меня". Попрощался и
вышел.
"Дело осложняется, любезнейший Адсон, -- произнес
Вильгельм, сильно помрачнев. -- Мы гоняемся за какой-то
рукописью, вникаем в диатрибы слишком любопытных монахов и в
похождения монахов слишком любострастных... А в это время все
определеннее вырисовывается другой след -- надо сказать,
совершенно другой... Значит, этот келарь... И он привел с собой
это странное животное -- Сальватора... Ладно. Сейчас пойдем
отдохнуть, раз мы собираемся бодрствовать ночью".
"Вы все-таки хотите проникнуть ночью в библиотеку? Не
оставляете тот, первый след?"
"Разумеется, нет. Да и кем доказано, что здесь два разных
следа? И вдобавок история келаря может оказаться напрасным
подозрением Аббата".
Мы отправились в странноприимные палаты. Дойдя до порога,
он остановился и сказал так, будто разговор и не был прерван:
"Вообще-то когда Аббат просил меня расследовать гибель Адельма,
он имел в виду предосудительные связи среди его молодых монахов
-- и ничего более. Однако теперь, когда погиб Венанций,
возбудилось много новых подозрений. Аббат должен догадываться
или знать, что ключ к этой тайне -- библиотека. А чтоб я вел
следствие о библиотеке, он допустить не хочет. Вот и подбивает
заняться келарем -- чтобы отвлечь от Храмины..." "Да почему ему
не желать, чтобы..." "Не задавай лишних вопросов. Аббат с
самого начала заявил мне, что библиотека под запретом. У него
на это, видимо, есть причины. А может, он и сам замешан в
каком-то деле, которое, по его понятиям, не могло иметь
касательства к смерти Адельма. Но сейчас он видит, что скандал
разрастается и может дойти даже до него. И поэтому не хочет,
чтобы выяснилась истина, -- или по крайней мере чтоб ее выяснил
я".
"Да что же... значит, мы в таком месте, откуда отступился
Господь..." -- в отчаянии сказал я.
"А ты много видел мест, где Господь чувствовал бы себя
уютно?" -- спросил в ответ Вильгельм, глядя с высоты своего
роста.
Потом он отослал меня спать. Укладываясь, я сказал себе,
что напрасно отец отправил меня смотреть мир, ибо мир сложнее
моих понятий о мире. Слишком много приходилось узнать.
"Спаси мя, Господи, от пасти львов", -- помолился я,
засыпая.
Второго дня ПОСЛЕ ВЕЧЕРНИ,
где, невзирая на краткость главки, старец Алинард
сообщает много интересного о лабиринте и как в
него попадают
Когда я проснулся, час вечерней трапезы почти пробил. Со
сна я был вроде как в тумане, ибо дневной сон с плотским грехом
сходен: чем больше его вкушаешь, тем больше жаждешь и мучишься
одновременно и от пресыщенности и от ненасытности. Вильгельма в
келье не было -- он, очевидно, встал давно. Я поискал его по
аббатству и встретил выходящим из Храмины. Он сказал, что был в
скриптории -- листал каталог, смотрел работы монахов и пытался
подобраться к столу Венанция. Но под тем или иным предлогом все
бывшие в скриптории словно сговорились не пускать его к столу.
Сначала его занимал Малахия, показывавший какие-то ценные
миниатюры. Потом пристал Бенций -- с сущими пустяками. Когда же
он все-таки вырвался и сел к столу Венанция, возник, с
предложением помощи, Беренгар, от которого избавиться было
совершенно невозможно.
В конце концов Малахия, убедившись, что учитель до своего
все-таки дойдет и вот-вот примется за записки Венанция,
недвусмысленно заявил ему, что, прежде чем рыться в столе
покойного, пусть принесет разрешение Аббата; что он сам,
Малахия, хоть и библиотекарь, но не копается в имуществе
мертвого; что должны быть деликатность и дисциплина; и что в
любом случае указание Вильгельма не нарушается -- то есть стола
никто не трогает и трогать не будет, пока Аббат не решит, как
быть дальше. Вильгельм заикнулся, что Аббат дал ему полномочия
на дознание в любых помещениях монастыря. Малахия в ответ
поинтересовался не без ехидства, получены ли полномочия
обыскивать скриптории или. Господи сохрани, библиотеку.
Вильгельм понял, что задираться с Малахией не стоит. Хотя,
разумеется, вся эта беготня и таинственность вокруг венанциевых
записок во много раз усилили желание с ними ознакомиться. Но до
того велика была решимость вернуться ночью -- хоть и неизвестно
каким путем, -- что он предпочел не осложнять обстановку.
Впрочем, надо признать, затаил желание отыграться, каковое,
когда бы не от похвальнейшей страсти к истине исходило,
посчиталось бы неуместным и даже возбранным.
Не входя в трапезную, мы совершили еще несколько кругов по
церковному дворику, чтобы развеять сонную одурь в холодном
воздухе осеннего вечера. Там же прогуливались, медитируя, и
другие монахи. В саду, примыкавшем к дворику, мы заметили
престарелого Алинарда Гроттаферратского, который, в последние
годы скорбный пло-тию, большую часть дня -- когда не молился --
проводил на свежем воздухе. Он, похоже, не мерз и неподвижно
сидел у внешнего края колоннады.
Вильгельм пожелал ему здравия. Старик был заметно рад, что
кто-то к нему обращается.
"Ясный денек", -- сказал Вильгельм.
"Божией милостью", -- ответил старик.
"Ясны небеса, а на земле довольно мрачно, -- продолжил
Вильгельм. -- Вы знавали Венанция?"
"Венанция которого? -- переспросил старец. -- А, который
умер? Это зверь по аббатству рыщет".
"Какой зверь?"
"Из моря выходящий. О семи головах, о десяти рогах, на
рогах у него десять диадим, на головах три имени богохульных.
Видом подобен барсу, ноги как у медведя, пасть как у льва...
Видел я этого зверя..."
"Где? В библиотеке?"
"В библиотеке? Почему в библиотеке? Я давно не хожу в
скрипторий. В библиотеке не был никогда. В библиотеке никто не
был никогда. Я знал тех, кто бывал в библиотеке..."
"Малахию и Беренгара?"
"Да нет... -- старик внезапно захохотал скрипучим
фальцетом. -- Раньше. Того библиотекаря, что был до Малахии,
давно..."
"Как его звали?"
"Не помню. Он умер, когда Малахия был еще молод. А гот,
который был до учителя Малахии -- тот был помощником
библиотекаря в мою молодость... Но я в библиотеку никогда не
ходил. Там лабиринт".
"Библиотека помещается в лабиринте?"
"Се лабиринт величайший, знак лабиринта мирского,--
размеренно возгласил старец. -- Вход и широк и манит; всякий,
кто входит, погиб. Никто не сумеет выбраться. Не надо ходить за
Геркулесовы столпы".
"Итак, вы не знаете, как пройти в библиотеку, когда двери
Храмины заперты".
"Почему не знаю? -- хихикнул старик. -- Это многие знают.
Иди через мощехранилище. Можно идти через мощехранилище. Но не
хочется через мощехранилище идти. Мертвецы сторожат путь".
"Так кто сторожит путь -- мертвецы в мощехранилище или те,
которые блуждают ночью по библиотеке со светильниками?"
"Со светильниками? -- удивленно повторил старик. -- Таких
рассказов я не слышал. Нет, мертвецы -- те в мощехранилише.
Мощи потихоньку переселяются с кладбища -- охранять путь. Ты
разве не видел в часовне алтарь, ведущий в мощехранилище?"
"Это в третьей слева после поперечного нефа?"
"В третьей. Может быть, и в третьей. Это в той, где на
алтарном камне скелеты. Четвертый череп справа. Ткни в глаза.
Попадешь в мощехранилище. Но ты туда не ходи. Я туда не ходил.
Аббат не велит".
"А зверь? Где вы видели зверя?"
"Какого зверя? А, Антихриста... Он скоро явится.
Тысячелетие исполнилось, и мы ждем зверя".
