Итак, разрешите считать дело решенным. Я хотел бы уже завтра
переселить негров в бараки. Но, синьор Каррачиола, это только
первый вопрос, благополучно разрешенный нашим маленьким
совещанием под этим уютным балдахином... Скажите мне, сколько
времени вы должны простоять в порту?
- Шхуна уже на плаву. Остаются небольшие доделки. Вскоре сюда
вернутся еще две шхуны нашей экспедиции, они уже немного
запаздывают. Мы погрузим закупленные мною товары, что лежат на
берегу, и тогда покинем Капштадт. С якоря снимемся, вероятно,
недели через три, после окончания починки,
пятнадцатого-двадцатого июня.
- Мистер Каррачиола, мы с господином Брендоном хотим
предложить вам одну весьма для вас заманчивую операцию.
Останется она только между нами троими, и вам не понадобится
делить прибыль с вашими коллегами. Мы предлагаем вам занять всех
ваших негров работой на копях, пока шхуна стоит в Капштадте.
Люди бездельничают и даром получают свой хлеб. А мы дадим им
небольшую разминку, разумеется, с поденной оплатой. Условия наши
- пятнадцать шиллингов за рабочую неделю. В месяц это даст три
фунта за работу каждого негра. Кормежку людей мы берем на себя.
После нашей сегодняшней сделки у вас остается, насколько нам
известно, две с половиной сотни негров. За месяц вы сможете
добавить к своему счету семьсот тридцать фунтов, не имея ни
хлопот, ни затрат да еще изрядно сэкономив на кормлении двадцати
пяти десятков бездельников. Полагаю, что мы не встретим
возражений с вашей стороны, капитан?
- Гарантируете ли вы хорошие условия содержания негров? Если
вы вернете мне вместо здоровых рабочих скотов изможденных кляч,
фирма понесет убытки.
- Условия для невольников у нас прекрасные. Они имеют все:
крышу, сытную жратву и пойло, солому для сна; даже об их душах
заботятся у нас два преподобных миссионера. Труд пойдет на
пользу вашим черным лежебокам... Итак, условимся, мистер
Каррачиола: завтра вы доставите всю партию к нашей конторе. Она
находится в пятидесяти-шестидесяти милях отсюда, на берегу
удобной маленькой бухты. Часам к восьми утра мы рассчитываем
видеть вашу шхуну в бухте против конторы. Только утром мы,
здешние страдальцы, и имеем возможность дышать, мыслить и
показываться на улице! Итак, до завтрашнего утра, мистер
Каррачиола!
Груз шхуны "Удача" - четыреста мужчин и пятьдесят женщин,
отобранных Каррачиолой для продажи в Америке, - представлял собою
цвет племени баконго. Работорговцы фирмы Райленда выбрали самых
здоровых и сильных мужчин, самых стройных и привлекательных
женщин для продажи на американских невольничьих рынках. При
суетливой ночной пересортировке невольников в Капштадте
работорговцы второпях забрали детвору у молодых матерей,
предназначенных в Америку, и погрузили орущих ребятишек на шхуну
"Доротею", где находились преимущественно пожилые женщины для
островной плантации. На "Доротее" поднялся такой крик,
напуганные дети, брошенные в трюм к чужим женщинам, визили так
отчаянно, что капитан Хетчинсон приказал скорее задраить трюмные
люки, предоставив черным женщинам утихомирить осиротевшую
детвору... Уже больше месяца миновало после этих сцен, но
матерям, запертым в отдельном трюме "Удачи", еще мерещился в
каждом корабельном скрипе плач увозимых детей.
Теперь, на рассвете нового жаркого дня, Каррачиола, стоя на
мостике "Удачи", уже вводил шхуну в небольшую бухту, где среди
прибрежной зелени пряталось серое здание конторы алмазных копей.
За красивыми изгородями возвышались на берегу жилые коттеджи
Брендона, Арденфройдена и смотрителя работ.
Шлюпки высадили невольников на берег, где их встретили
английские, португальские и голландские конвоиры, вооруженные
дубинками, плетьми и ружьями. Полдюжины собак сопровождали
конвоиров.
Мистер Брендон показался на веранде своего коттеджа, а
минхер ван Арденфройден, пренебрегая условностями, вышел из дому
прямо в полотняном ночном белье, присовокупив к этому наряду еще
хлыст для верховой езды.
- Вы чрезвычайно точны, мистер Каррачиола. Это
признак истинного коммерсанта, - сказал голландец,
когда капитан высадился с последней партией
негров. - С вашего позволения, мы сперва отберем
две сотни, переходящие в нашу собственность.
Минхер ван Арденфройден и смотритель работ
бесцеремонно открывали неграм рты, смотрели их
зубы, щупали мускулы живота, хлопали по спинам.
Женщины стояли поодаль от мужских шеренг.
Покупка женщин не предусматривалась; они
передавались на рудник лишь для временной работы,
но одна из молоденьких негритянок, очень стройная
девушка, привлекла внимание минхера Юлиуса. Он
подошел к синьору Каррачиоле, снял с пальца золотой
перстень с довольно крупным светлым рубином и
незаметно сунул его в руку итальянца.
- Мне нужна горничная в доме, - шепнул он
доверительно.
- Она продана, - солгал Каррачиола. - Мне придется платить
неустойку. Сто фунтов, минхер.
- Пятьдесят, - отрезал голландец.
- Здесь не базар, мистер Арденфройден. Семьдесят пять. Цена
окончательная.
- Включая перстень, - вкрадчиво понизил голос собеседник
Каррачиолы.
- Перстень - это комиссия. Семьдесят пять, или я забираю ее
назад на шхуну.
- Вы пользуетесь человеческими слабостями, - вздохнул
голландец. - Человек - грешное существо и остается им даже на
тридцатом градусе южной широты!
"Черт возьми, можно было-таки сорвать сотню, - подумал капитан
с сожалением. - Поторопился, как обрадованный школьник! Однако
теперь-то мне понятно, почему Вильсон и Хетчинсон, а главное,
почтенный мистер Эрвин Сайрес О'Хири возят с собою такие
увесистые шкатулки и толстые чековые книжки. Дело-то сказочно
прибыльное, а дурачить негритянских царьков - не велика
мудрость! Вот почему компания Райленда растет, как шампиньон на
черном навозе!.."
Тем временем двести негров, отобранных владельцами копей, были
наконец согнаны вместе. К ним тотчас подошли надсмотрщики с
ножницами и бритвами и самым бесцеремонным образом остригли
наголо.
- Зачем вы это делаете? - полюбопытствовал Каррачиола.
- Во-первых, все они - отчаянные воришки и пробуют прятать
камни в своих шевелюрах. У нас бывали случаи, когда негры даже
глотали камни, чтобы выносить их таким своеобразным способом, а
затем совершать побеги. Во-вторых, стриженых негров гораздо
легче обнаруживать, когда они пытаются бежать к диким племенам
готтентотов, бушменов и зулусов или же пристраиваться на
проходящие суда. Стрижка - обязательное условие для наших
рабочих. Кроме того, ведь это же полезнее.
- Ладно, эти проданы, и делайте с ними что хотите. Но я должен
предупредить вас, минхер, что мои двести мужчин и пятьдесят
женщин, переданные вам на месяц, должны вернуться на борт
"Удачи" такими же здоровыми, какими вы их сейчас видите.
- Ну, ну, наша приятная утренняя беседа приобретает
совершенно ненужную остроту. К чему эти опасения, мистер
Каррачиола? Вы получите своих чернокожик бодрыми и
откормленными... Но нас уже ждет завтрак в доме мистера Брендона.
- Я все-таки хотел бы посмотреть на ваши копи...
- Непременно, синьор, непременно. Но мы отправимся туда в
экипаже после завтрака. Это добрых десять миль отсюда.
Негров увели под сильным конвоем. На берегу осталась только
стройная девушка. Она печально смотрела вслед длинной шеренге,
удаляющейся по пыльной дороге в окружении ружейных стволов и
псов на сворках. Минхер стеком показал девушке направление к
воротам своего коттеджа. Девушка поняла, что продана этому
розовому толстяку в странном костюме, и, понурившись, пошла на
хозяйский двор.
- Гамилькар! - крикнул вслед девушке ее новый владелец.
Пожилой негр в европейском костюме выбежал на заднее крыльцо.
Голландец показал на негритянку:
- Помести пока новую служанку в бывшем чуланчике Луизы.
Присматривай за ней, Гамилькар. И одень ее, ради бога, поскорее!
Неприлично!..
...В этот день Джиованни Каррачиола не попал на рудник. Не
вернулся он и на шхуну, оставшуюся под надзором боцмана
Химсвелла. Ранний завтрак, начатый хересом, незаметно протянулся
до ленча, ленч продлился до обеда, и уже в темноте ром и ликеры
перекинули мост к ужину. Неутомимый оркестр, составленный из
гитар, кларнетов, скрипок, трехструнных негритянских маримб и
звучных туземных тамбуринов, гремел беспрерывно. Эта музыка
опьяняла Каррачиолу, взвинчивала, заставляла отбивать такт
каблуками и подсвистывать мелодию. Перед ним мелькали танцоры на
веранде. Он заметил, что собутыльники его меняются, и только
круглое лицо ван Арденфройдена все время маячило поблизости.
Где-то в глубинах сознания гасли остатки привычной
настороженности, возникло щемящее чувство скольжения в бездну по
крутой наклонной плоскости... Когда, пошатываясь, Каррачиола
вышел на опустевшую веранду, прямо в глаза ему ударил
мертвенно-белый свет. Круглая, лысая луна была единственным
неподвижным телом в поле зрения капитана: все плясало,
двигалось, двоилось, но луна была неподвижной, безгласной и
враждебной...
На веранду он, собственно, отправился следом за хорошенькой
золотоволосой мисс... Она ненадолго появилась в столовой и
исчезла, выйдя через дверь веранды. Кажется ее зовут мисс Ирена,
она дочь владельца копей, мистера Брендона... В столовой еще
горели огни и висели облака сигарного дыма. Каррачиола посмотрел
на бледный, неживой свет, падавший с неба, нетвердо повернулся
на каблуках и побрел в столовую. По дороге от двери до стола с
бутылками он успел забыть про мисс Ирену. Розовый минхер ван
Арденфройден еще сидел за столом. Каррачиола взял его за плечи,
уставился ему в лицо пустыми зрачками и произнес очень медленно
и отчетливо.
- Почему луна? Все к черту! Дураки! Ослы!
Ван Арденфройден и слуга уложили Каррачиолу на диван в
кабинете хозяина. Пьяный долго не успокаивался, потом заснул,
лежа на спине, и сонный бред его был страшен.
В течение двух последующих недель Каррачиола выпил больше
спиртного, чем за всю свою прошлую жизнь. На шхуне он появлялся
по утрам, опухший и бледный. Но в кармане его лежали чеки, в
шкатулке покоился перстень с камнем в восемнадцать каратов, а на
пальце блистал другой перстень, украшенный весьма солидным
рубином.
В один из этих бурных дней синьор Каррачиола все же настоял на
своем требовании посетить рудник. Все виденное вспоминалось ему
потом смутно, как во сне: желтые скалы и голубая, огромная яма -
воронка глубиной до двадцати футов, где копошились совершенно
голые рабы. Многие работали в ножных кандалах, а некоторые были
цепями прикованы к тачкам. Неподалеку находился барак, где
дробилась и измельчалась голубая порода, содержащая алмазы. Яма
и барак были обнесены канавой с отвалом, по гребню которого шел
сплошной дощатый забор, утыканный гвоздями. Вдоль забора шагали
часовые. В конце дня у ворот выстраивалась очередь голых,
обритых невольников. Их обыскивали: каждому надсмотрщик залезал
пальцем в рот, заглядывал в уши, в ноздри - не припрятал ли
хитрый раб драгоценный камешек! Непрерывно слышалось щелканье
бичей, изредка гремел пистолетный или ружейный выстрел. Спины
многих черных рабов гноились...
Негры передвигались только общим строем; под конвоем их вели
на работу и приводили обратно в лагерь. В "голубой яме" работали
от зари до зари, но кормили рабов варевом из ячменя или маиса
лишь в лагере - перед выходом на работу и перед сном. В забоях
стояли только бочонки с тухлой теплой водой.
Впрочем, все эти картины весьма смутно запечатлелись в
отуманенном мозгу Каррачиолы, а в его ушах, заглушая звяканье
цепей, лязг кирок и щелканье бичей, безостановочно звучали
воркующие голоса хозяев копей и двух миссионеров, которые
заботились о христианском воспитании черных рабов и
проповедовали им слово божие. С деятелями церкви Каррачиола
близко познакомился за столом у мистера Брендона и соревновался
с ними в единоборстве с "зеленым змием".
По прошествии двух угарных недель капитан начал замечать
признаки полнейшего развала дисциплины на "Удаче". На борту
