единственного глаза выражал муку и страдание. Антони,
склонившись к сестре, что-то быстро шептал ей на ухо. Женщина
решительно взглянула в лицо капитану и показала глазами, что
разубеждать ребенка не нужно...
...Час спустя, когда мальчик, набегавшись по кораблю, менял
вместе с Антони перевязки тяжело раненному и обожженному
Карнеро, Бернардито явился в капитанскую каюту для объяснения с
Доротеей. Он стал перед нею, торжественный и прямой,
застегнутый на все пуговицы.
- Синьора, - начал он после паузы, - мальчик развит не по летам
и очень умен. Он отлично понимает, что супруг, жена и их ребенок
представляют собою нечто единое, то есть семью. Вам и вашему
брату было угодно поддержать спасительный обман, столь
осчастлививший мальчика. Это влечет для вас необходимость и
впредь играть внешне роль... Мне трудно произнести нужное слово,
ибо я знаю свой возраст...
Доротея подняла на капитана свои печальные глаза.
- Синьор, я совсем простая одинокая женщина, порвавшая с
человеком, который, только глумясь над моей простотою, называл
меня своей женой. Моей ли незначительной особе пристала роль
жены человека со столь громкой славой, как ваша? Я знаю, что
впереди вас ожидают новые подвиги. Даже мнимая роль вашей
супруги слишком ответственна для меня, хотя, разумеется, я
желала бы оказаться достойной ее.
Бернардито тихо опустился на колено и почтительно поднес руку
женщины к губам.
- А смею ли я надеяться, с моим грузом пережитого за плечами,
заслужить в будущем вашу любовь, синьора?
- Она принадлежит вам с той минуты, когда я увидела моего сына
таким, каким вы воспитали его, дон Бернардито.
- Доротея, но где-то в мире растет еще один мальчик без
матери. Моя кровь течет в его жилах. Он всегда в опасности,
враги подсылали убийц к шестилетнему ребенку. Если небо сжалится
над ним и приведет его к встрече со мной, сможете ли вы... без
предубеждения приласкать этого полусироту?
- Смогу ли я? От всего сердца говорю вам, синьор, я была бы
горда и счастлива снискать любовь вашего сына. Клянусь вам, я бы
не сделала различия между Чарльзом и Диего.
- Будь же благословен час моей встречи с тобою, прекрасная
синьора! Будьте благословенны ветер и море, прибившие ваш
корабль к скалам этой земли!.. Ты права: мои руки еще сильны и
годятся для битвы. Вряд ли судьба отпустит мне столько лет,
чтобы они успели одряхлеть и состариться. Но до последнего моего
вздоха я понесу тебя на руках по всей нашей жизни, Доротея!
Они вышли на палубу. Вершина Скалистого пика уходила в небо. В
ее глубоких расселинах еще лежал подтаявший снег, но склоны были
темными и отливали в солнечных лучах многоцветными оттенками
камня. Морская рябь искрилась, словно тысячи осколков хрусталя
были рассеяны на воде. Мальчик с разбегу уткнулся в бурнус
матери.
- Я охотно побродила бы по острову, - сказала женщина.
Они вышли из лодки и направились в горы. Мальчик то убегал
вперед по знакомым тропинкам, то возвращался к старшим.
Бернардито рассказывал своей спутнице о трудных годах
одиночества, о суровых лишениях и многолетней борьбе с природой.
Доротея дивилась богатству опыта Бернардито.
С подножия Скалистого пика они втроем смотрели на закат
солнца. На пурпурном шелке зари огромный золотой диск,
рассеченный линией горизонта, погрузился в море. Воды и облака
слились. Небо стало пылающим морем, а море - огненными небесами.
И сказочно прекрасный зеленый луч, последний луч заката, яркий и
неповторимый, мелькнул и скрылся на темнеющем небосклоне.
17. "ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ"
Знойный майский полдень был томительно долгим. Беспощадное
солнце, казалось, не желало уходить с небосвода. Палубы
двух-трех кораблей, стоявших на внешнем рейде Капштадта,
совершенно обезлюдели; экипажи находились на берегу или искали
убежища от жары в нижних трюмных помещениях.
Синьор Джиованни Каррачиола, бравый мужчина, в легкой тонкой
рубашке и небесно-голубых панталонах, схваченных у колен
ленточками, лежал в качалке. Парусиновый навес над палубой шхуны
защищал синьора от прямых солнечных лучей; негр с опахалом из
страусовых перьев служил ему живым веером, и отдыхающий синьор
дремал, разморенный жарой и двумя стаканчиками вина. Изредка он
приоткрывал глаза и любовался серебряными пряжками на своих
башмаках. Фасону этих восхитительных пряжек - изделию искусного
негритянского мастера - еще будут подржкать модники Бультона!..
До слуха Каррачиолы доносились только умиротворяющие звуки:
жужжание насекомых под навесом, тихий плеск за бортом и
неуловимо нежный шорох опахала. Мысли его текли медленно и
лениво, как и полагается течь мыслям добропорядочного
джентльмена в послеобеденные часы. Синьору лишь недавно
перевалило на четвертый десяток, и никогда прежде не тревожившие
его мысли о грядущей старости стали время от времени посещать
его. Где, на каких перепутьях подкрадутся к нему старческие
немощи? Что накоплено в сундуках памяти? Сколько нулей, наконец,
у банковского счета, дабы спутники надвигающейся старости
относились с должным почтением к любым его пожеланиям? Эти
дремотные мысли повели джентльмена еще дальше и в конце концов с
неприятной наглядностью представили ему час будущей встречи с
костлявой синьорой. Каррачиола поморщился, открыл глаза и
потянулся за табакеркой. Со свистом он втянул в ноздри
"джентльменскую понюшку", оглушительно чихнул, утер слезу и
окончательно стряхнул дремоту.
"Нужно вовремя делать деньги!" - таков был главный и
окончательный вывод из всех размышлений синьора Каррачиолы,
капитана шхуны "Удача" и руководителя экспедиции трех кораблей
Грелли на Конго.
Сетовать на судьбу было бы неблагодарностью со стороны
капитана. Феи небесные подарили Каррачиоле наружность, которой
позавидовал бы любой оперный тенор, а феи земные не оставались к
ней равнодушными. Он, например, едва ли выслужил бы у лжевиконта
столь высокое назначение, если бы не заступничество Эллен.
Настойчивость супруги возымела желаемое действие на виконта: он
простил своему агенту пирейскую неудачу и поручил Каррачиоле
командный мостик лучшей из трех шхун, вместе с руководством всей
экспедиционной партией. Однако в экспедиции положение синьора
оказалось несколько затруднительным. Американский ирландец
О'Хири был гораздо опытнее своего начальника в делах охоты за
неграми; капитаны Вильсон и Хетчинсон были лучшими моряками;
наконец, репутация тайного шпиона мистера Райленда и неутомимого
доносчика прочно утвердилась за молодым капитаном и, внушая
страх, не увеличивала симпатий к синьору даже среди экипажей
работорговых шхун... Несмотря на долгие годы службы у виконта,
Джиованни Каррачиола до сих пор переступал порог охотничьего
кабинета в Ченсфильде с неприятным чувством стеснения и
неуверенности. И мысль о возвращении в этот кабинет с докладом о
неудаче была страшнее всех опасностей.
Синьор капитан был приятен в обхождении и не лишен остроумия.
Язык, как и полагалось доверенному лицу сэра Фредрика, довольно
ловко служил синьору для сокрытия его мыслей. Опытность
Джиованни в притворстве и лжи была сразу по достоинству оценена
его патроном при знакомстве с молодым итальянцем. Это знакомство
произошло в Бультонском порту, где двадцатитрехлетний помощник
штурмана Каррачиола был вынужден покинуть свое судно из-за
ерунды, из-за простого кошелька: капитан корабля нашел
несомненное сходство между кошельком, пропавшим у него, и тем,
который Джиованни извлек из своего кармана. В результате
последовавшего конфликта судно отплыло, оставив помощника
штурмана на бультонской мели. Наведенные справки удовлетворили
мистера Вудра Крейга, который вскоре представил синьора своему
высокому покровителю... И с тех пор недоучившийся штурман не
имел больше нужды проявлять рассеянность в отношении чужих
кошельков, коллекционировать чужие принадлежности туалета или
расставаться перед стойкой бара с шарфом и жилетом, если жажда
становилась непреодолимой.
За всю свою жизнь Каррачиола едва ли одолел сотню печатных
страниц, но зато охотно слушал страшные рассказы моряков, где
трезвая правда мешалась с красочным вымыслом, как вода с водкой
в шотландском тодди. Эти повествования питали фантазию
Каррачиолы и обогащали его опыт.
Одна совершенно необъяснимая черта причиняла Каррачиоле немало
тайного беспокойства. С самой ранней юности он испытывал
приступы странной тоски, нападавшей на него во время сильного
лунного света. Тихие серебряные ночи с полной луной и мерцающей
серебряной дорожкой на воде нагоняли на Джиованни томительную
меланхолию. Бороться с нею он был бессилен. Во время этих
приступов он боялся одиночества, ненавидел свои воспоминания и
испытывал полное равнодушие к обязанностям, деньгам и земным
усладам.
...Оранжевое солнце еще пылало над горизонтом, когда на рейде
показалась гребная лодка. Она приближалась к "Удаче". Два
джентльмена в соломенных шляпах сидели под цветным балдахином на
корме. Двое негров гребли, третий, стоя, правил рулем.
Каррачиола узнал гостей еще издали. Это были владельцы недавно
созданных здесь алмазных копей - англичанин мистер Айвенс
Брендон и его компаньон, голландский еврей минхер Юлиус ван
Арденфройден. По тайному знаку капитана боцман "Удачи", толстый
Химсвелл, прозванный "Моржом" за круглые глаза и плохо бритую
щетину усов, махнул гребцам, чтобы они держали к корме. Носовой
трап? Слишком много чести! Боцман встретил прибывших у кормового
трапа и проводил их на палубу. Капитан встал с качалки, сделал
приветливое лицо и приказал принести стулья и легонький столик.
Брендон положил ноги в белых чулках на перекладину столика, а
минхер Юлиус ван Арденфройден почти замертво свалился на
предложенный стул, подставляя круглую красную физиономию под
ветерок от страусового опахала.
- Проклятая жара! - простонал он. - Это "осеннее" майское
солнце превратит меня нынче в жаркое! Я хотел бы послать ко всем
чертям весь этот континент с неграми, москитами и крокодилами!
Есть же такие счастливцы, которые спокойно пьют пиво в Заандаме
и не имеют ни наших забот, ни наших...
- ...алмазов! - докончил его речь синьор Каррачиола. - Я,
господа, горячо сочувствую вашим заботам, но если бы сам
когда-нибудь занялся добычей драгоценных камней, то предпочел бы
извлекать их прямо из глубины чужих сейфов.
Все засмеялись.
- Чтобы они попали туда, нужны несчастные страдальцы, и этот
удел выпал нам с мистером Брендоном. А нам, в свою очередь,
нужны для этого рабочие руки. Вы обдумали наше предложение,
мистер Каррачиола?
- Господа, - ответил Каррачиола, - я не распоряжаюсь людьми,
находящимися на борту "Удачи". Эти негры - собственность
"Северобританской компании" и предназначены для работы на новых
плантациях фирмы.
- Я предлагаю вам, как последнюю и окончательную цену,
тридцать пять фунтов за каждого негра. По здешним местам это
весьма приличная цена, ибо ваши негры довольно крепкий народ,
они сильнее здешних готтентотов. Уступите нам две сотни душ, а
фирме напишите, что они издохли от болезней. Это с ними
постоянно случается. Маленькая эпидемия на борту... Тиф или
холера, черт побери! Я же знаю, что у вас на борту есть лишние
души. Положить себе в карман семь тысяч фунтов! Не понимаю ваших
колебаний!
- Платить вы собираетесь наличными, господа?
- Как будет угодно вам, мистер Каррачиола. Вы можете получить
всю сумму в золоте, чеками на имя вашего капштадтского банкира,
драгоценными камнями по нынешнему курсу, ассигнациями в любой
валюте или ценными бумагами.
- Если к семи тысячам вы прибавите еще камешек, я, пожалуй,
подумаю над вашим предложением. Деньги придется разделить между
четырьмя лицами... Камень же я хотел бы... сохранить лично для
себя.
- Чтобы сегодня же заключить сделку, я готов согласиться на
просьбу мистера Каррачиолы, - сказал Брендон своему компаньону.
- Хорошо, - согласился минхер. - Полагаю, мистер Брендон, что
вчерашний восемнадцатикаратовик устроит мистера Каррачиолу?
