словно загораживалась. Надо сказать, не без основания. "Ну и как? Есть
результаты?" - в этих вопросах таилось. Не говоря уже о - "И зачем это
тебе?"
Однажды вдруг быстро взглянула на него - словно вода плеснулась. Ты
знаешь, мне иногда кажется, что я... колдунья. Что я слышу и вижу... Правда,
правда, у меня получается...
Что у нее получилось - так и осталось неизвестным. Получалось - и
довольно, а прочее его не касалось. Но с тех пор он стал часто ловить на
себе ее странный, немного исподлобья взгляд, задумчивый, то ли
сосредоточенный, то ли какой, раньше у нее такого не было. И в глубине глаз
как будто вспыхивали искорки, там происходило. Не очень вязался этот ее
взгляд с открытостью мягко округлого, с девичьми ямочками лица - родного.
Чуждое возникало в нем, тревожащее. Что она видела? И почему так смотрела?
Многое в человеке неясно, смутно, но самое таинственное - конечно,
взгляд. Глаза. Не случайно в древности их считали окошечком в душу. Ничто,
кажется, не связано меньше с плотью, чем глаза, всегда как бы несколько
отдельно живущие на лице, самостоятельной жизнью, пусть даже в них нет того
внутреннего света, который способен преобразить. Одухотворить.
Бывает, заглянешь - словно в пропасть, до головокружения, до замирания
внутри. Как-то они действительно связаны с тем, что мы называем
бесконечностью. Всегда в них присутствует нечто, неведомо откуда берущееся.
Он впервые задумался об этом, зацепившись о Никин странный взгляд.
Споткнувшись о него. Как будто она что-то решала про себя, силилась
разрешить некую задачу, связанную именно с ним. Что-нибудь случилось? Почему
она на него так смотрит? И не был тотчас же услышан, настолько она была
погружена.
Это-то и встревожило серьезно. Даже испугало.
Медленно, словно просыпаясь, словно возвращаясь к ближней жизни, она
овладевала речью: мне кажется..., нет, мне показалось!.. Не выговорила.
А он почти обиделся. Кому будет приятно, если на него смотрят - как
рентгеновскими лучами просвечивают. Крайне неуютное, неприятное чувство -
будто ты весь, насквозь - как на ладони. Даже в самом смутном, отдаленном,
тебе неподвластном. Ощущение раздетости - прилюдной, как бывает во сне.
Жутковатое.
Он и не помнил, о чем тогда думал, в ту минуту, но ощущение
прозрачности запомнилось, потому что он здорово разозлился: какого,
спрашивается, черта?! Что еще за эксперименты на живых людях, тем более что
никто уже не властен на определенной глубине в этом многослойном потоке,
который струится через каждого человека. А некоторые и вообще не властны.
Никто не может отвечать за в с е мысли, а тем более за чувства. Отвечать
можно только за действия, поступки, за то, что, так сказать, овеществилось,
стало частью внешнего мира, а то что внутри - неподсудное, даже если
грешное. И вообще кому какое дело!
Следуя за ее взглядом, и cам пытался рассмотреть, но - не видел. Только
еще больше тревожился все тем же неуютным, ноющим чувством, какое бывает
иногда в сильно ветреную погоду от всеобщего - ветвей, крыш, облаков -
смятения. Непонятно, откуда это чувство. Хочется - и пусть смотрит. В конце
концов, ведь у Ники это все от желания вполне чистого - причаститься Целому,
не только космосу, но всем тайным энергиям мира. Задача была вернуться в это
Целое, из которого человек выпал, снова слиться с ним физически и духовно.
Так он это себе уяснил - по Никиным словам. Человек обитал в среде, но и
выпадал из нее. Кругом были ангелы и демоны, а человек, живя среди великих
стихий, сам состоя из них, оставался между тем вне.
Пасынок. Подкидыш. Изгой.
Океан вселенской энергии исторг из себя - на пустынный, глухой берег.
Необходимо было воссоединиться, обрести, но не шагом назад, а шагом вперед.
Свободным духовным творчеством. Новым крещением. Новым синтезом.
Ника искала. По целому часу, а то и больше она могла оставаться в позе
лотоса с устремленными на кончик носа или сведенными на переносице глазами,
подолгу стоять на голове или бегать босиком по снегу. И голодала
по-настоящему - сутки (по субботам), трое, а иногда и дольше. Удивляло ее
упорство, прежде незаметное. Терпение, с каким она проделывала над собой эти
опыты, словно кто-то невидимый вел ее. И она - на его недоуменное: как это
тебе удается? - торжествующе улыбалась: ей помогают, иначе бы она, конечно,
не справилась. А главное, уже есть кое-какие результаты: она ведь почти
научилась летать, не так, конечно, чтобы взмахнуть руками и воспарить, не
по-настоящему (хотя иногда хочется), а... во время медитации, как во сне,
легко и свободно, вдруг ощущает себя парящей над землей, высоко-высоко, а
внизу все маленькое-маленькое, но такое отчетливое, словно она смотрит в
бинокль, словно в д р у г о м с в е т е, - фантастическое ощущение! И
легкость такая необычайная, душа прямо-таки трепещет, так это
замечательно!..
Как-то у Бориса разболелась голова, очень сильно, ночь накануне была
плохая, почти бессонная, то ли переработал, то ли очередная магнитная буря,
которые на него даже очень действовали, резь в глазах, воздуху не хватает...
И таблетки не помогали, что хуже всего. Ника поднесла к его голове руки и
стала ими водить вокруг, вдоль лба, затылка, вдоль висков, как бы оглаживая
горячими ладонями, периодически потирая их друг о дружку - накапливая
энергию. На его страдальчески-скептическую гримасу она не обращала внимания,
и что поразительно - боль действительно стала медленно утихать, словно
вытекала из него, подчиняясь медленным движениям ее рук, показавшимся ему в
те минуты очень большими, не руками, а крыльями какой-то большой птицы. Так
он и уснул, не заметив, и очнулся через несколько часов, без боли,
отдохнувший. Трудно было поверить, что это благодаря ей, Нике. Выходит, она
действительно уже кое-что м о г л а, что-то ей уже открылось. Невероятно
было, но ведь на самом себе испытал, да еще так осязаемо, - она его, можно
сказать, воскресила. Вот как...
Наверно, и он бы мог тоже, почему нет? И у него хватило бы упорства,
если... В самом деле, Ника ведь предлагала ему, а он противился, уклонялся,
получалось, сам себя обкрадывал. Глупо. Но с другой стороны, слишком уж
много выходило внимания к себе, все эти упражнения и прочее, какая-то
чрезмерная забота о себе. Странная. Не жизнь, а сплошное усилие. Никин
способ существования. И когда она т а к смотрела на него, словно насквозь,
словно в нем был некий экран, на котором персонально для нее
демонстрировался только ей одной доступный фильм, сделанный из него, Бориса,
из того, что он сам в себе не фиксировал, не улавливал, может, даже и не
ведал, что такое в нем есть, в такие минуты он чувствовал себя рыбкой в
аквариуме, а ее - в какой-то другом измерении, потому что, находясь рядом,
так смотреть нельзя. Как будто она знала про него больше, чем он сам. Но
что, собственно, она могла такого знать?
Да, иногда ему действительно казалось, что Ника немного не в себе, -
самое пугающее. Как предугадать, что может произойти с человеком, вступающим
в совершенно неведомую область, тоже ведь нагрузка на психику, еще какая!
Все эти упражнения - без руководителя, без контроля... Он слышал, что бывают
срывы, а грань, по которой они ходят, и без того тонка. Как у Пушикна: "Не
дай мне Бог сойти с ума..." А они, храбрецы (или авантюристы?), сломя голову
совались туда-не-знаю-куда - бери их голыми руками...
Борис хорошо помнил тот случай с однокурсницей, вдруг на семинаре
заговорившей вслух куда-то мимо преподавателя, мимо них всех, находившихся в
аудитории, словно никого больше не было, и преподаватель испуганно
оглянулся, как если бы кто-то стоял за его спиной, к кому она и обращалась.
Горячо так, словно убеждая в чем-то, говорила, то улыбалась, то вдруг
мрачнела, то начинала громко хохотать, и главное - ничего не понять, хотя
вроде на родном языке. И к ним поворачивала лицо, как бы приглашая к
разговору, и потом снова к тому невидимому за спиной преподавателя. Вот
тут-то и возник страх, смешавшийся с неловкостью, - не знали, что делать,
как реагировать. Хорошо преподаватель проявил находчивость и продолжал
занятие как ни в чем не бывало, хотя весь побледнел, и капельки пота на
висках. Не забыть того ознобного состояния жути...
А на следующий день стало известно, что девочку отправили в психушку,
что у нее это не впервые. А ему запал ее взгляд, отчасти напоминавший Никин,
когда она т а к смотрела - словно что-то или кого-то видела. Ходил слух, что
у нее сдвиг на сексуальной почве: где-то разделась и пошла по улице
совершенно голая, а девочка была тихая, серьезная, училась хорошо...
Естественно, он волновался за Нику, которую, как она говорила,
привлекал "тонкий мир", т о н к и й, и сама она становилась все тоньше, даже
кожа просвечивала - голубоватая паутинка жилочек все заметней проступала,
черты лица заострялись, будто она действительно освобождалась от плоти,
сбрасывала постепенно ее с себя.
Ей снились странные сны, про которые она рассказывала еле слышным,
самого себя пугающимся голосом. Три дня подряд к ней приходила ослепительно
сияющая женщина, неземной красоты, в белоснежной одежде, с такой же белизны
цветком в золотистых волосах... А внизу, под ней, плывущей в сияющем
ореоле-облаке, творилось нечто босховское или дюреровское, и цветок
окрашивался в багровые тона... Ника поняла этот знак как предупреждение:
нужно было одолеть безумие, всю эту вакханалию земных страстей, засасывающую
подобно болоту...
Она лежала рядом, в утреннем полумраке, теплая, но между ними уже
струился холодок отчужденности, он невольно чувствовал себя принадлежащим к
этому босховскому миру, тогда как она... Тоскливо становилось рядом с
белизной ее сна, ее видения, ее порыва к чистоте... Как-то некстати он был
здесь, наяву, разверзаясь как трясина.
Еще был случай, который должен был насторожить, и насторожил, но скорей
все-таки был простым совпадением, чем-то вполне объяснимым, чего, однако,
Борис объяснить не мог. Если, конечно, Ника говорила правду. А как
проверишь?
Провернуть день назад, как кинопленку, не было возможности, даже в
памяти, подробно, - день был суматошный, много людей, вызовы, совещания,
встречи, звонки, пойди все упомни, а Ника точно называла время - около
полудня, да, в двенадцать почти, где он был и что делал? Можно подумать, он
смотрел то и дело на часы, больше ему заняться нечем было. Она может
сказать. Ну скажи, если хочешь, хотя надоела ему уже эта ее ворожба. Ну...
ты в это время с женщиной разговаривал, - вглядываясь ему в лицо,
многозначительно произнесла она, - темные волосы, с небольшой горбинкой нос,
тонкие длинные губы, подожди, не мешай, кажется еще родинка на щеке
справа... И потом он эту женщину давно знает, даже еще до нее, до Ники,
что-то у него с ней связано. Последнее - то ли вопрос, то ли утверждение, но
глаза сощурились, глубина в них исчезла. Сейчас Ника была вся здесь.
Он тогда спросил: ты приходила ко мне?
Он мог бы спросить: ты следила за мной? Но это если бы что-то знал за
собой, какую-то свою вину, но в том и дело, что ничего не было, просто
встреча, и пожалуй, действительно около полудня, и женщину, Таю, он знал
давно, точно, с ней, как заметила Ника, было связано... Большой, между
прочим, кусок жизни.
Ника отрицательно покачала головой: не приходила. То есть не приходила
в буквальном, физическом смысле. Но она догадалась, она почувствовала. В
