все-во-всем-великая-пустота-великое-единство. Невыразимое словами. Сознание
- пустота, а ты спокоен и внутренне невозмутим. Спонтанность и точность
движения. Из тебя рождается, но тебя как будто нет, ты прозрачен, как чисто
вымытое стекло.
Пустота и покой
Даже Павел не знал
Конечно, все держалось на Учителе. Трудно было сказать, какого он
возраста, вероятно, где-то между тридцатью и сорока, хотя вовсе не
исключено, что и старше, даже намного. Он говорил, что его школа - путь к
бессмертию, так что неопределенность его собственного возраста тоже могла
послужить свидетельством. И его скуластое смуглое лицо с узким разрезом
глаз, явно восточного типа, хотя и не очень ярко выраженное, тоже
подтверждало. Мы верили, что только Восток способен постигнуть всю глубину и
все таинство. Наставник Учителя был китаец, выходец из Китая, который потом
туда снова вернулся, и самому Учителю, по его словам, было до него далеко.
Нам-то, в таком случае, тем более. Каждый из нас мог дойти только до
определенного предела (у каждого свой), но для большинства и этого было
достаточно, пусть немногого.
Бессмертие? Мы все просто хотели выжить
Та осень была почему-то особенно темной (фонари горели тускло, через
один-два, разбитые или испортившиеся, или лампочек не хватало). Что-то
витало, растворено было в воздухе, ощущение опасности - за каждым углом,
каждым деревом, за дверью подъезда, в любой арке и подворотне, особенно - в
идущем навстречу или позади человеке. Действительно витало: люди неожиданно
взрывались, почти без всякого повода, начинали тыкать друг друга кулаками
или сразу вцеплялись друг другу в горло, двое-трое на одного, часто прямо
днем, совершенно открыто, на улице, в автобусе или в метро. Иногда и
волосино просверкивало лезвие. Похоже на эпидемию, на общий психоз. Как
взведенная пружина - вот-вот сорвется, в любую секунду.
Все всем мешали и друг друга ненавидели
А может, другая осень, тоже темная и дождливая, на мне уже черная
кожаная куртка, купленная в комиссионке, порядочно потертая, но привычная
как собственная кожа, любимая, черная
Черный металлический блеск
Куртка была куплена после того раза, единственного, когда Учитель
появился на занятии в черном кимоно, а не в обычном синем спортивном
костюме. Как всегда, спустившись в наш подвал, искал его привычно глазами...
и вдруг увидел. Что-то новое возникло в нем, в Учителе, неведомое, в его
широкоскулости, вкрадчивости и всякий раз неожиданной, мощной
стремительности. Ускользание. В черном цвете его кимоно, плотной, слегка
полинявшей от стирки, прочной материи, - исчезание. Никогда черный цвет меня
не привлекал, никогда не нравился - мрачностью и даже траурностью, а тут
вдруг почти родное. Он как бы скрывал, прятал, даже при достаточно ярком
освещении. Он был - как пещера, образовавшаяся в пространстве, как узкая
щель, куда ты проскальзываешь. Словно сумрак тебя окутывает, скрадывает
контуры, превращает в тень. Вроде есть ты - и тебя нет.
Черный цветок на сером цементе
Всех нас тянуло к нему, глаза непроизвольно начинали рыскать по залу,
по нашим катакомбам, куда мы пробирались темными тихими переулками, скользя
вдоль стен домов, пустынными дворами. Он же все равно умел - замечательное
свойство! - затеряться даже в этом небольшом тесном пространстве. То стоял
где-нибудь в углу, что-то растолковывая любознательному ученику, то в
окружении наиболее продвинутых давал дополнительный ключ к какому-то приему,
то, встав на колени, делал кому-нибудь, распростертому прямо на цементном
полу, специальный массаж... Почему-то все время хотелось его видеть, хоть
краешком глаза. Он как бы стягивал к себе пространство, но при этом умел
остаться незаметным. Мы то и дело теряли его из виду. Это была способность,
не просто худощавость и невысокий рост. Он-то, помимо всего, нас видел, даже
если смотрел вроде в другую сторону. Вдруг взблеснет откуда-нибудь и как
будто толчок, протянулось между тобой и им. Видит, точно! Именно тебя.
Большая тень, в которую бы мы все превратились, оденься как один в
черные кимоно
Где он был теперь
Были среди нас и такие
"Учитель, что такое - пустота?"
Павел просто бредил овладеть всеми тонкостями, прорваться сквозь
невидимую преграду внутри себя, ту самую, разделявшую Запад и Восток. Прыгал
он, как кошка. А как пытливо следил за каждым движением Учителя, ловил
всякое слово, даже случайно оброненное, иногда отбегая в сторону, туда, где
оставлял на скамейке блокнот и ручку, и что-то быстро записывал. Надо отдать
ему должное - вкалывал он до седьмого пота, отрабатывал каждый блок, каждый
удар. И вспыхивал, как девушка, удостоившись одобрительного взгляда Учителя.
Павел действительно хотел, жадно, нетерпеливо, впитывая, вбирая в себя все,
что давал Учитель. Так земля после долгой засухи впитывает дождевую влагу.
Черный цветок на берегу черной реки
Павел тоже не знал
Искать его было бесполезно, никому не было известно точно, где он
живет, да и не было у него, скорей всего, постоянного места жительства. Мы с
Павлом несколько раз провожали его до электрички после занятий, и всякий раз
это был другой вокзал, двери с шипением захлопывались, он отбывал, помахав
нам из окна рукой, - человек, которого мы избрали в поводыри. Он был нам
нужен. Но связь с ним обычно была односторонняя, он сам звонил кому-нибудь
из учеников, если нужно было сообщить о переносе или отмене занятия.
Случалось, что он оставался ночевать в городе, у друзей или у кого-нибудь из
учеников, но крайне редко, хотя каждый из нас почел бы за счастье заполучить
его к себе и весь вечер, если не всю ночь, проговорить о философии и методах
их школы, о ее особом пути, по которому Учитель нас всех вел.
Путь, который
Махнув рукой, исчезал в сумрачном нутре вагона
Однажды он ночевал у меня, после очередного занятия. Он спросил: "У
кого можно?" Можно было сразу у нескольких, но Учитель почему-то выбрал
меня. Мы сидели допоздна на кухне, пили чай, заваренный им по особому
рецепту, на травах, привезенных им с Дальнего Востока (все самое необходимое
он таскал в зеленом рюкзаке), я задавал вопросы, их у меня накопилось
множество, он отвечал. В тот раз я и услышал впервые про Сутру Пятого
Патриарха - древний трактат, который наставник Учителя, китаец, вручил ему,
чтобы он сберег, продолжил дело, тоже создал школу и передал ученикам
усвоенное. О Сутре знали еще несколько человек, и теперь вот я, - знак
большого, очень большого доверия, хотя сам я себя не считал таким уж
прилежным учеником (в отличие от Павла), у меня были сомнения, в том числе и
относительно собственных возможностей. Тем не менее он мне доверил, мне и
Павлу, и еще кое-кому, но не всем. Мы же, как он считал, должны были знать о
существовании тайной древней доктрины - камня, на котором стояла школа.
Техника техникой, сила силой, но главное - в методе, в философии, в
психотренинге. Главное - путь!
"Учитель, что такое - путь?"
Мы все время жили в атмосфере опасности, непонятно откуда
Учеников он сам отбирал, по каким-то своим критериям, встречаясь с
желающими на нейтральной территории, предлагая им своего рода тест, тогда
как они могли даже не знать, что именно он - Учитель. И никто не должен был
о нас знать, никто! На всякий случай мы были просто секцией бокса, если что,
и про Учителя тоже никто не должен был знать. Мы должны были идти своим
путем. Мы должны были пробиться. Каждый из нас должен был измениться...
Путь воина
Учитель рассказывал, что настоящий мастер, владеющий искусством школы,
ее м е т о д о м, способен в самый критический момент исчезнуть, буквально
раствориться в воздухе, а когда надо снова появиться. Это не трюк и не
гипноз, говорил Учитель, а высшее мастерство, искусство избранных, умение
преодолеть материальные связи, как бы развоплотиться, что, правда, требует
колоссальных энергетических затрат, сильно сокращающих жизнь. Нам это,
впрочем, не грозило, такой уровень. Только монахи и аскеты, скрывавшиеся в
горах, в отшельничестве, годы посвящавшие упражнениям, только они постигли.
Но находясь на свету, нельзя ничего увидеть в темноте. Пребывая же в
темноте, увидишь все, что находится на свету.
"Учитель, что есть - покой?"
Другой берег
Сознание нас опутывало, наше "я", оно нам мешало, через него проникали
в каждого беспокойство, страх, сотни разных страхов и призраков, тысячи
вещей, тысячи забот... Нужно было уснуть или, наоборот, проснуться. Во сне,
в зеркале, в воде пребывает мир. Чтобы убрать вещи, которые отражаются в
зеркале, нужно не смотреться в него. Чтобы убрать вещи, которые наполняют
мир, нужно опорожнить сосуд, вмещающий их. Все, что есть и чего нет там,
находится здесь, а не там.
Сила и неуязвимость, остальное - молчание
Только освобождение, вода и огонь, земля и дерево, металл и
Нам еще было далеко. Вдох короткий и легкий, выдох мощный и долгий,
напоминающий одновременно рев тигра и шипение змеи; крик, надрывный и
пронзительный, похожий на крик неведомой дикой птицы; удар - блок - удар, -
мы уже кое-что умели, совсем немного, но вполне достаточно, чтобы постоять
за себя. Обрушившаяся дождями и тьмой осень уже не была так тягостна, как
прежде, она не была черней, чем моя кожанка, небольшой лоскут всемирной
тьмы, укрывшей беззащитную плоть. Тьма, как и пустота, была теперь не
угрозой, но, наоборот, убежищем, черное сливалось с черным, равновесие
восстанавливалось.
Покой и безмятежность
Однажды он изобразил взгляд сумасшедшего, яростный, безумный, страшный
взгляд в никуда человека, который готов на все и от которого можно ждать
чего угодно. Расширившиеся черные зрачки, как темный туннель, как черная
дыра колодца, что-то невыразимое, доисторическое, тотальная, засасывающая и
одновременно извергающаяся пустота, лава пустоты, сквозь которую рвалось еще
что-то, грозное и парализующее, как если бы заглянуть во внезапно
разверзшуюся прямо под ногами бездну, в кратер живого вулкана... Взгляд, от
которого содрогалось и цепенело внутри. Как и крик, он мог привести в
замешательство, в полуобморочное состояние, обратить в бегство...
Черная вода самозабвения
Каждый из нас должен был достичь внутреннего покоя и двигаться, как
двигается лунатик, сознание которого отключено и как бы спит, зато
бодрствует ночное сознание, интуиция, способная провести там, куда в другом
состоянии даже побоишься ступить. Необходимо было усыпить сознание и
пробудить интуицию, усыпить свое "я", которое только мешало и закрепощало. В
пустой чаше собирается ветер.
По ту сторону
Желтые листья, плывущие к водостоку
Долго мне было трудно представить, как можно ударить другого человека в
лицо. Не вообще, этого-то я достаточно насмотрелся и в кино, и вокруг, а как
если бы я сам... Не из-за страха, нет, но потому что - лицо! Глаза, нос,
губы... Глаза особенно. Вдруг вонзается кулак или пальцы, продавливая кожу,
мышцы и кости. Алмазный палец или стальной кулак. Но даже не столько это,
сколько - унижение. Словно рушилось нечто очень важное, очень дорогое. Я
долго не мог избавиться от этого ощущения, даже на тренировке. Учитель
говорил: все, что происходит, - помимо тебя, вне тебя. Не думать. Не
сомневаться.
Привыкнуть к боли
Боли не нужно бояться, говорил Учитель, ощутив боль - иначе реагируешь,
