иначе защищаешься. Ни боли, ни крови не следует бояться, а то некоторые
падают в обморок при виде своей или чужой крови. В познании болезни - путь к
выздоровлению, в познании боли - путь к неуязвимости.
"Учитель, что значит выйти за пределы?"
Молчание ночной улицы
Из того, что Павла так потрясло исчезновение Учителя, можно было
сделать вывод, что он, несмотря на все свое упорство и старание, еще не
постиг... Павел метался и призывал срочно броситься на поиски. Он даже не
допускал мысли, что исчезновение Учителя могло быть экзаменом для нас,
вопросом, на который каждый из учеников должен был ответить.
Можно ли привыкнуть к боли?
Я вижу: пустой зал, серые бетонные стены с темными сырыми пятнами,
похожими на кровоподтеки, холодный цементный пол, наш подвал, наши
замечательные ненадежные катакомбы, где проведено столько часов и куда мы
спускались с чувством благоговения, радостно улавливая запах пропитавшейся
потом одежды и гулкие голоса... Мир терял нас, но мы находили мир.
Колдовское ощущение покоя и небытия. Сутра Пятого Патриарха, которой никто
никогда не видел. Мудрость. Основополагающий закон. Никто из нас все равно
бы не смог прочитать. Только теперь, после исчезновения Учителя, я
почувствовал, что пройден очень важный этап, может, самый важный. Словно
своим исчезновением он ускорил то, что должно было раньше или позже
произойти. Угрозы не было.
Меня не было
И все-таки Павел был отличным, настоящим учеником. Гораздо более
подготовленным, чем я, с хорошей техникой, но т о... т о ему не давалось.
Видимо, он сам чувствовал, он еще не мог один, без Учителя. Как и многие,
кто обретал именно в нем, в Учителе. Он расковывал. Он вел нас к нему, к
освобождению.
"Учитель, почему пустота - тоже боль?"
Мы все менялись, кто в большей, кто в меньшей степени. Со всеми
происходило, особенно в последнее время, как раз накануне исчезновения
Учителя. Вроде бы вполне заурядные уличные истории, всякие неприятные
случаи, но, кто знает, не исключено, что и в них тоже причина. ими делились
полушепотом, чтобы не услышал Учитель. Кого-то, слишком горячего, малость
охладили; кого-то пришлось поучить, чтобы запомнил надолго, и даже ездили
вчетвером или впятером на другой конец города - с кем-то там разбираться,
большой скандал, самый настоящий, как и после разборки с кавказцами с
Центрального рынка, которые то ли нахамили, то ли заломили слишком большую
цену за помидоры... Конечно, Учителя это абсолютно не касалось, он был
совершенно не при чем, но одно к другому сходилось. Мы уже были готовы.
Никто не знал
Тихий ленивый всплеск черной воды, уходящий вглубь
Разные тревожные мысли будоражат меня после его исчезновения. Может, он
просто разочаровался в нас как в учениках? Или, напротив, решил, что дальше
мы уже сможем двигаться сами, что уже достаточно, и тот, кто постиг, кто
ступил на путь, тот уже не свернет?
Вкус пустоты
ДРУГАЯ
Предчувствие катастрофы было с самого начала. Она так давно не летала
на самолете, что при мысли об этом делалось нехорошо. Почти уверена была -
должно кончиться чем-нибудь малоприятным. Впрочем, за разговорами и общей
суетой постепенно рассеялось, потом задремалось (от волнения), еще что-то
мелькало в розовой дымке, мечтательное - как будет т а м! - и долетели.
То, что привиделось, тут же продолжилось в этом городке, словно
выраставшем из скал, бело-розовом, на фоне бирюзового бескрайнего моря, в
пьянящем аромате цветущей магнолии, еще каких-то южных экзотических цветов,
маленьком уютном отеле, крохотных магазинчиках, куда можно было заходить,
как в музей или на выставку, но и не только, разумеется, - и тревожное
чувство, которое было в самом начале, исчезло. Почти.
Правда, в первую же ночь, насквозь пропитанную ароматом магнолии (или
чего?), повторилcя абсолютно тот же сон, что и накануне отъезда: она
опаздывает на самолет, нет, не у себя, а там, в чужой незнакомой стране.
Причем сон повторился два или три раза, как будто прокручивали одну и ту же
пленку. Как только она, вроде бы вырвавшись, снова засыпала, все
возвращалось. Она опаздывала на самолет... Дальше сон обрывался, но именно
там, в обрыве, в том, что ускользало, и мерещилось самое ужасное.
Про тот сон Алла вспомнила, когда стало действительно ясно, что
ситуация критическая. Вспомнила и подумала, что предчувствия, они все-таки
не зря. Впрочем, это уже было неважно, нужно было срочно искать выход,
что-то делать - но что?
Сколько раз ни пересчитывала оставшиеся капиталы, надеясь робко, что
ошиблась, все равно так и получалось.
Не хватало!
Всего ничего не хватало - заплатить пошлину и х Аэрофлоту (или как он
там назывался) да за автобусный билет до аэропорта. Пустяки какие-то. Но
этих п у с т я к о в как раз и недоставало. Катастрофически. До аэропорта
она, положим, могла бы и пешком, несмотря на тяжелый чемодан, только выйти
пораньше, а там, может, кто и подвез бы, по-джентльменски, бесплатно.
Девушка на дороге одна с огромным кофром в слабой ручке. Студенты часто ведь
путешествуют автостопом.
Хуже было с пошлиной. Никого ее о б с т о я т е л ь с т в а, как вполне
справедливо заметила подруга Нинель, не волновали, объясняй не объясняй.
Платишь - лети, нет - отдыхай. Да начни она растолковывать, что случайно
вышла из лимита, израсходовала чуть больше, чем полагалось, причем даже вины
ее нет - неправильно рассчитали в гостинице, а она, естественно, все
оставшееся сразу спустила. Еще бы, столько соблазнов! Да на нее бы
посмотрели как на тронутую. Как пить дать. Разве ж о н и поймут?
А какой у нее вид будет, когда начнет это объяснять, не могла
остановиться Нинель, в голосе давно прорезались менторские нотки, да они ее
на смех поднимут! Это ведь н а ш и проблемы, и м не понять. Позор, между
прочим, для всей группы.
Тут уже кое-чем начинает попахивать, добавила умная Македонова, тоже
нашла повод зацепиться, масло в огонь, который и без того вовсю полыхал. Не
хватало еще раздувать.
Подруги! Хорошо им было теперь куражиться! У них-то все сходилось,
счастливицы, а ведь любая могла бы оказаться на ее месте. Ничем они не лучше
- тоже все до последней монетки истратили! Сухую колбасу в номере лопали и
консервы, кипятильником воду грели для чая, чтобы на тряпки сэкономить
побольше, в общем, жались как только могли... Но раз пролетела только она,
теперь они, конечно, на высоте, право имеют. Холодок неприязни сразу обдал
ее, едва они узнали: ну да, ведь это и их касается, коллег-приятельниц, они
тоже вынуждены напрягаться, тоже думать, как ей выпутываться.
Ситуация складывалась впрямь неприятная, - Алла поняла это еще раз,
когда руководитель их группы, профессор Борис Федорович, вождь и наставник,
благодаря протекции которого они все здесь, в этой чужой прекрасной стране,
в этом маленьком приморском городке, таком гостеприимно-ненавязчивом, таком
соблазнительном... он так посмотрел на нее, что ясно стало: заграницы ей
больше не видать, как собственных ушей.
Не видать и не видать, ничего, переживет как-нибудь, плевала она на эту
заграницу, и одного раза достаточно - сплошное расстройство и унижение! Ни
купить ничего толком, на развлечься, ни вообще... Ходишь только слюнки
пускаешь, прицениваешься, примериваешься, подсчитываешь, рассчитываешь -
какой там семинар, вообще больше ничего в голову не лезет. Только бы теперь
выпутаться, а там катись все!
Нищие они, нищие - вот что! Она уже здесь поняла. Все прочие как люди,
а они вот такие, особенные. И не потому только, что в карманах пусто, что
всего в обрез - времени, денег, достоинства, нет, это не состояние, это уже
психология, натура. Они все время хотели и все время не могли. Чем больше
были желания, тем меньше возможности. не оставляющий никакой надежды разрыв.
Неужто это про них, про таких было сказано: блаженны? Если так, то это было
скорее похоже на злую шутку.
Дома как бы и неощутимо было, а здесь!.. Прочие участники семинара
вечерами направлялись в какой-нибудь дешевый кабачок - пить вино, танцевать,
общаться. Развлекаться, одним словом. Наслаждаться жизнью. Все, кроме них.
Они не могли себе позволить. Не было у них такой возможности. Либо
запирались в номере: нет их, нет; либо крадучись, чтобы никто не пристроился
- из н е н а ш и х (это могло быть чревато), убегали шататься по городу,
рвать себе нервы разглядыванием витрин или направлялись к морю, которое было
везде и, к счастью, бесплатно. Романтично и полезно для здоровья. Впору было
сочинять стихи, но все разговоры с какой-то роковой обреченностью снова и
снова скатывались к одному и тому же - доллары, цены, шмотки...
Тошниловка... А куда деваться - тоже жизнь.
Нет, ничего она о себе такого не мнила, и все равно было противно.
Муторно. Но жить-то все равно хочется - и приодеться, и посидеть где-нибудь,
и вообще. Что зазорного? Идеалами сыт не будешь, да и вышли уже из этого
возраста. Лучше уж действительно быть проще - не пыжиться, что ничего н а м
не надо.
Надо, еще как надо!
И потом как-никак, но она женщина, не замухрышка причем, мужчины
интересовались...
Кстати, их не раз приглашали. Однажды она согласилась, рискнула - пошла
с англичанином поужинать, очень даже мило посидели, поговорили, а главное,
он (бывают же настоящие мужчины) за нее заплатил, хотя она демонстративно
сунулась к сумочке (независимая!). Все честь по чести. Нинель с Македоновой
ей завидовали: отважная! Может, потому и готовы сейчас отыграться. Будто им
кто-то мешал, тоже ведь приглашали. Что строить-то из себя?..
Они осторожные были, Нинель и Македонова, мудрые, как змеи. И все, увы,
подтверждало их мудрость, особенно другой случай, с этой дурацкой
экскурсией, на которую, знай она наперед, вообще бы не поехала - очень это
ей нужно было?
Впрочем, замок, чуть ли ни с восьмого века, такой древний, куда их
повезли на автобусе, был и в самом деле красив необыкновенно. Белые,
прекрасно сохранившиеся чуть ли не с античности стены, башни, храм...
Замечательно! Эдакое чудо, неприступно возвышающееся над голубеющим вдаль
бескрайним морем, волнующий запах водорослей... И там же рядышком
симпатичный ресторанчик, белоснежные стульчики, длинный стол на всех, - туда
народ сразу после экскурсии и двинул решительно, вдоволь налюбовавшись на
крепость и море.
И она тоже, поддавшись стадному предательскому чувству. Почему нет, в
конце-то концов? Что они, не люди что ли?
Нинель же и Македонова задержались у обрыва - продолжали созерцать
окрестные красоты. Художественные натуры! На самом же деле проявили вполне
обыкновенную, не раз выручавшую их бдительность. Как выяснилось чуть позже,
весьма кстати. Хотя в тот момент Алла, признаться честно, над ними смеялась
- про себя, конечно. Уж больно нелепо это выглядело - стояли как две
тургеневские девушки, в белых платьях на фоне голубого неба и голубого моря,
с ума сойти, как романтично!
Она-то, впрочем, знала, что и Нинель и Македоновой до смерти хочется в
ресторацию, где народ весело заказывал вино и устриц, перекидывался шутками
и бонмо, вспоминал забавные сцены из общей семинарской жизни. Языки
перемешались, но все почему-то друг друга отлично понимали, и только две
одинокие романтичные фигурки, белое на голубом, два одиноких парусника, две
плывущие по волнам яхты - красиво, ничего не скажешь...
Дуры они дуры! Вот профессор Борис Федорович, руководитель их
