Просто Кобот на какое-то время полностью подчинился от стра-
ха силам зла, стал их совершенным проводником.
ЖИТОЙ: Не понял.
ВАСИЛИЙ: Ну, так было, что милиционер в чем-то подозревал
Кобота - допытывал, допытывал...
ЖИТОЙ: И Кобот его, значит...
ВАСИЛИЙ: Нет. Как бы это обВяснить... Ну вот знаешь, если
человеку каждый день говорить, что он свинья, то он действи-
тельно станет свиньей. Просто сам в это поверит. Есть такой
догмат в ламаизме, что мир - не реальность, а совокупность
представлений о мире, то есть если все люди закроют глаза и
представять себе небо не голубым, а, например, красным, -
оно действительно станет красным.
(Самойлов иронически всех оглядывает, подняв одну бровь выше
другой. Житой мается.)
МОТИН: Слушайте, а может быть хватит, а?
ВАСИЛИЙ: Сейчас. Так вот Пужатый был до того уверен, что Ко-
бот - преступник, так его замотал, что Кобот совсем запутал-
ся и поверил.
ЖИТОЙ: И кокнул?
ВАСИЛИЙ: Да нет же! Не совсем... Просто Пужатый выдумал,
создал беса, который его же и убил.
САМОЙЛОВ: У попа была собака,
Поп ее любил.
Она сВела кусок мяса,
Поп ее убил. (Василий с тоской дергает плечами. Пьет) ВОВИК: А это
тоже Эллингтон? (Петр кивает). ВАСИЛИЙ: Кобот не убивал! Он, может, во-
обще спал в это время; но каждая злая мысль - это бес, который... ПЕТР
(перебивает): Не в том дело, Василий. Я сначала совсем не поверил, что
Пужатого убили, тем более, что Кобот убил, написал стишок... ВАСИЛИЙ:
Ну? ПЕТР: А Максим мне сказал - я точно запомнил - "И ты доиграться хо-
чешь?" ЖИТОЙ: А пока выпьем! (разливает). ПЕТР: Понимаешь, что он этим
хотел сказать? Что такой человек, как Кобот, именно простой, без всякого
отличия человек, мещанин - к такому-то как раз лучше не подступать, с
таким шутки плохи, у такого неведомые ресурсы. Именно такие, незаметные
и определяют твою судьбу - не ты ли, Мотин, жаловался?
МОТИН: Слушай, хватит...
ПЕТР: Максим так и сказал - мол, оставь его, доиграешься.
САМОЙЛОВ: Я не понимаю, что это ты так ссылаешься на этого
Максима, будто на учителя?
МОТИН: Как дети малые - что Петр, что Василий! Носятся, как
с писаной торбой, с этими алкашами, носятся...
ПЕТР: Но они действительно нам что-то... Кое-чему научили...
САМОЙЛОВ: Чему?
ПЕТР: Так конкретно трудно сказать. Ну, ты читал о дзене?
МОТИН: Знаю, я ж тебе "Введение в дзен-буддизм" давал!
ПЕТР: А ты находишь, что Максим и Федор часто себя ведут как
бы...
МОТИН: По дзену?
(Все, даже не слыхавшие о дзен-буддизме, смеются. Василий
улыбается).
ПЕТР: А что?
ЖИТОЙ: А то, что нам пора выпить!
(Разливает).
МОТИН: (Самойлову): Сделай погромче. Или это тоже Эллингтон?
ПЕТР: Да. Нет, не делай громче, погоди. Я такой случай расс-
кажу. У дома, где Максим с Федором живут, лежит пень, такой
круглый, и Федор, проходя мимо, каждый раз говорил: - Во!
Калабаха! Я однажды ему - Что ты всякий раз это говоришь? Я
давно знаю, что это калабаха. И тогда Максим - он с нами
шел, показывает мне кулак и говорит: - А это видел?
(Все смеются).
МОТИН: Все?
ПЕТР: Да, все.
(Всеобщий смех).
МОТИН: (разводит руками с уважительной гримасой): Да, это не
для слабонервных...
ПЕТР: А чего ржать?
(Смех, было утихший, усиливается).
ПЕТР: Эх!...
ЖИТОЙ: Ну, я так скажу; год не пей, а тут сам Бог велел!
(разливает).
ПЕТР: Так что по-вашему хотел сказать Максим этой фразой?
Перестаньте ржать, дослушайте! Он хотел сказать, что хотя я
много раз, к примеру, видел кулак Максима, он может явиться
совсем в другом качестве, да каждый раз и является. Так и
каждый предмет в мире, каждое явление, сколь бы ни было оно
привычно, должно приковывать наше внимание неослабно; ведь
все может измениться, все меняется - а мы в плену догматиз-
ма. Это внимание ко всему и выражал Федор, так неотвязчиво
на первый взгляд обращающий внимание на калабаху. Он вновь и
вновь постигал ее.
(Пауза).
САМОЙЛОВ: Это, что называется, высосано из пальца.
ВОВИК: Нет, это все, конечно, интересно, но вряд ли Максим
это имел ввиду, когда показывал кулак.
ВАСИЛИЙ: Каждому свое. То есть, каждый понимает, как ему да-
но.
МОТИН (зло): Ой! Ой! Ой!
ПЕТР: Да, но не в этом дело. Что значит, не имел в виду?
Максим и Федор, конечно, все делают интуитивно...
МОТИН: Прошу, хватит!
ВОВИК: Нет, дай досказать-то!
ПЕТР: ...но они тоже все-таки понимают, что делают. Вот дру-
гой случай. Я заметил, однажды, что Федор, отстояв очередь у
ларька, пиво не берет, а отходит.
ЖИТОЙ (пораженный): Зачем?
ПЕТР: Вот я и спросил: зачем? Тем более, что потом Федор
снова встает в очередь. И тогда Федор мне ответил: "Чтобы
творение осталось в вечности, не нужно доводить его до кон-
ца."
(Ухмылки).
САМОЙЛОВ: Ну, это вообще идиотизм.
ЖИТОЙ: Я что-то не врубился. Давайте выпьем! (разливает).
ПЕТР: Ну, эту фразу - чтобы творение осталось в вечности, не
нужно доводить до конца - я ему сам когда-то говорил. Извес-
тный принцип, восточный. В Китае, например, когда, строили
даже императорский дворец, один угол оставляли не достроен-
ным. Так и здесь. Федор, прямо говоря, человек не очень ум-
ный, не слишком большой - где ему исполнить этот принцип?
Только так, на таком уровне. Он дает понять, что и в мелочах
необходимы высокие принципы. Это самое трудное... Конечно,
здесь оно выглядит юмористически, но этим тем более очевид-
но. Можно сказать, что он совсем неправильно этот принцип
применил - одно дело не довести творение до конца, прервать
где-то вблизи совершенства, а другое дело вообще его не на-
чать, остановиться на подготовительном этапе, - стоянии в
очереди. Этим он просто иронизирует надо мной, говорит, что
не за всякий принцип и не всегда следует хвататься.
А еще это было сделано затем, чтобы посмотреть, как на это будут реа-
гировать такие ослы, как вы, которые только ржать и умеют! САМОЙЛОВ: Ну,
брось, брось, чего ты разозлился... МОТИН: А какого хрена выколпачи-
ваться-то весь вечер? Может, хватит? ВОВИК: Да что вы... Ладно... ЖИТОЙ:
Ребята, бросьте! Вовик, ты допьешь когда-нибудь?! ВАСИЛИЙ: Вовик, тебе
уже хватит, по-моему. МОТИН: Эй, Самойлов! Пленка кончилась давно! Ставь
на другую сторону. САМОЙЛОВ: А что там? ПЕТР: Эллингтон. САМОЙЛОВ: А
другое что-нибудь есть? ВАСИЛИЙ: Да оставь Эллингтона, фиг с ним! (Моти-
ну). Ну, как у тебя с работой? МОТИН: Пошел ты в задницу со своей рабо-
той. ВОВИК: Нет, а интересно это Федор... ЖИТОЙ: Петр! Ты куда стопку
дел? А, дай-ка, вон она у магнитофона. (Самойлов ставит пленку на другую
сторону и увеличивает громкость. Все вынуждены говорить повышенными го-
лосами). ПЕТР (как бы про себя): Вы не понимаете простой вещи. Как Шес-
тов отлично сказал про это: человечество помешалось на идее разумного
понимания. Вот Максим и Федор... Ну, между нами, люди глупые... МОТИН
(саркастически): Да, не может быть! ПЕТР: ...и ничуть не более необыкно-
венные, чем мы. Но как ни странно они выбрались из этого мира невыноси-
мой обыденщины... Как бы с черного хода. И вот... ВАСИЛИЙ: Петр, ты
заткнись, пока не поздно. САМОЙЛОВ: Вовик, передай там колбасу, если ос-
талась. ЖИТОЙ: Ну и колбаса сегодня. Я прямо не знаю, что такое. Ел бы
да ел! ВАСИЛИЙ: Сам ты, Петр, хоть и лотофаг, помешался на идее ра-
зумного понимания. Хреновый дзен-буддизм получается, его так
размусолить можно.
ПЕТР: А ты попробуй обВясни про Максима!
ВАСИЛИЙ: Ты, видно, просто пьян. А Максим и Федор - неизвес-
тные герои, необВяснимые.
ЖИТОЙ: Мать честная! Да мы же еще портвейн не допили!!! Ва-
силий, у тебя еще бутылка оставалась!
ВАСИЛИЙ: Точно! Возьми там, в полиэтиленовом мешке.
САМОЙЛОВ: Петр, куда бы Вовика девать?
ПЕТР: Вон у меня под кроватью спальный мешок. Положи его у
окна.
МОТИН: Еще бы тут не отрубиться, когда весь вечер тебе мозги
дрочат про этих Максима и Федора. Я удивляюсь, как это мы
все не отрубились. Если бы хоть путем рассказать мог, а то
танки какие-то, коаны. А что такое "Моногатари"?
ЖИТОЙ: Эх, ребята! Давайте выпьем, наконец, спокойно! (раз-
ливает).
САМОЙЛОВ: Во, тихо! Это Маккартни?
ПЕТР: Да, вроде.
САМОЙЛОВ: Тихо! Давай послушаем.
(Прослушивают пленку до конца, притоптывая ногами. Самойлов
подпевает).
МОТИН: Давай еще чего-нибудь... Таня Иванова у тебя есть?
ПЕТР: Нет.
ЖИТОЙ: Эх, жаль! Вот под нее пить, я вам скажу...
ВАСИЛИЙ: Под нее только водку.
ЖИТОЙ: Так, сейчас сколько? Эх, зараза - десятый час! Ладно.
Все равно портвейн кончился - надо сложиться и в ресторан!
(Все кроме спящего Вовика и Самойлова, выгребают последние
деньги, Житой бежит в ресторан. Мотин ставит на магнитофон
новую пленку наобум).
МОТИН: Это что такое?
ПЕТР: Эллингтон.
МОТИН: Ты что его маринуешь, что ли?
(Пауза. Некоторое время в ожидании Житого приходится слушать
Эллингтона. У всех добрый, расслабленный вид).
ВАСИЛИЙ (Мотину): Ну, нарисовал что-нибудь?
МОТИН: Да так... Времени нет...
ВАСИЛИЙ: А у кого оно есть? Все равно ждать нечего. Тысячи
от Блока не будет.
МОТИН (серьезно): Я жду, когда вырастет сын.
ВАСИЛИЙ: А... Сколько ему сейчас?
МОТИН: Года два.
ВАСИЛИЙ: Года два! Ты что, не знаешь точно?
МОТИН: Два года! Ничего я не жду!
ВАСИЛИЙ: Невозможно, чтобы атеист ничего не ждал. Все мы
ждем, когда кончится это проклятое настоящее и начнется но-
вое. Были в школе - ждали когда кончим. В институте тоже
ждали, мечтали, как бы поскорее отучиться. Теперь ждем, ког-
да сын вырастет, а и того пуще - когда на пенсию выйдем. И
самые счастливые - все торопят будущее. Не ужасно ли? Ско-
рее, скорее пережить это, а потом другое, а потом - потом
ведь смерть по-вашему?
Будто пловец изо всех сил плывет, плывет как можно быстрее, не обра-
щая ни на что внимания, плывет к цели. А плывет он - что сам прекрасно
знает - к водовороту. И этому пловцу предлагается быть оптимистом. ПЕТР:
Но спасительное недумание о смерти. ВАСИЛИЙ: От чего спасительное? Еще
спасительнее тогда сума-
шествие. Чего мы опять из пустого в порожнее переливать бу-
дем? Слышал я - "жизнь - самоцель", "лучше и умнее жизни ни-
чего не придумаешь!" Чего же вы все ждете?
ПЕТР: Чего это Житого долго нет?
МОТИН: Господи! Как мне все надоело!
(Пауза. Мотин задремывает).
ПЕТР: Го Си писал: в те дни, когда мой отец брался за кисть,
он непременно садился у светлого окна за чистый стол, зажи-
гал благовония, брал лучшую кисть и превосходную тушь, мыл
руки, чистил тушечницу. Словно встречал большого гостя. Дух
его был чист, мысли сосредоточены. Потом начинал работать.
Или художник Возрождения - он два дня постился, потом только после
долгой молитвы, прогнав всех из дома, подождав, когда пыль осядет, брал-
ся за кисть.
Вот Мотину хочется только так. Между прочим про Го Си мне рассказал
Максим. Ну, знаешь, в какой обстановке: в их засранной комнате, в руке
никогда не мытый стакан с такой же травиловкой, которую мы сейчас пьем.
Для чего нужна была эта древняя чистота? Чтобы внешне не отвлекало. А
мы, может, достигли сосредоточенности? Что и внешне не важно? У Ахмато-
вой вспомнил что-то такое: "Когда б вы знали, из какой-же грязи стихи
растут, не ведая стыда..." (Василий не выдержав, смеется). ПЕТР: Ты че-
го? ВАСИЛИЙ: Достиг он! (смеется). ПЕТР: А чего? ВАСИЛИЙ: Ничего. Ты все
верно говоришь, Петр, дай я тебя поцелую. Ты фаустовский человек, Петр,
фаустовский. Что-то я про Фауста хотел... Да! Это Максим тебе рассказал
про Го Си? ПЕТР: Ну? ВАСИЛИЙ: А откуда он знает? Откуда ему знать? ПЕТР:
Знает и все тут. (Пауза). САМОЙЛОВ: Петр, я полежу на кровати до Житого?
ПЕТР: Давай. ВАСИЛИЙ (неожиданно пьяно): Хочешь, Петр, я тебе скажу, кто
Пужатого убил. ПЕТР: Не ты ли уж? ВАСИЛИЙ: Я? Да нет, не я. Максим убил.
ПЕТР (смеясь): А ты, брат Карамазов, научил убить? ВАСИЛИЙ: Вот почему
Кобота не забрали? Ведь очевидно, что надо забрать. Почему? ПЕТР: Ну по-
чему? ВАСИЛИЙ: А ты что, не замечал за Максимом ничего странного? Я еще
в самом начале заметил, когда Кобот только вселился. Помню, заходит он
раз, про уборку что-то говорит, что давайте графики вывешивать, кто ког-
