- Я пойду с сестрой Терезой, - поспешно сказала Лючия.
Она ни за что не позволит им разлучить ее с золотым крестом.
- Хорошо, - кивнул Хайме. Он показал на Грасиелу.
- Рикардо, ты пойдешь с этой.
- Bueno, - кивнул Рикардо Мельядо.
Вернулась женщина, посланная Хайме на разведку.
- Все чисто, - сказала она.
- Хорошо. - Хайме посмотрел на Миган. - Ты пойдешь с нами, сестра.
Миган кивнула. Она завороженно смотрела на Хайме Миро. В женщине тоже
было что-то интригующее. Смуглая, с пронзительным взглядом и резкими
чертами лица она напоминала хищницу. Ее рот был кроваво-красным. В ней
было что-то невероятно сексуальное.
Женщина подошла к Миган.
- Я - Ампаро Хирон. Не открывай рта, сестра, и все будет в порядке.
- Двинулись, - сказал Хайме всем остальным. - Через семь дней в
Логроньо. Не спускать с сестер глаз.
Сестра Тереза с мужчиной по имени Рубио уже направились по тропинке.
Лючия поспешила за ними. Она видела, что Рубио Арсано положил карту к себе
в рюкзак. "Я вытащу ее, когда он будет спать", - решила она.
Так началось их путешествие по Испании.
10
Мигель Каррильо нервничал. Можно даже сказать, что Мигель Каррильо
был на грани нервного стресса. День оказался для него далеко не самым
удачным. Все, что утром так хорошо начиналось (когда он, наткнувшись на
четырех монахинь, убедил их в том, что и сам был монахом), кончилось тем,
что он оказался без сознания, связанный по рукам и ногам, на полу в
магазине одежды.
Первой, кто его обнаружил, была жена владельца магазина. Ею оказалась
грузная пожилая усатая женщина со скверным нравом. Посмотрев на него,
лежавшего связанным на полу, она воскликнула:
- Madre de Dios! Кто ты такой? Что ты здесь делаешь?
Каррильо призвал на помощь все свое обаяние.
- Слава Богу, что вы пришли сеньорита. - Хотя сразу было видно, что
перед ним замужняя женщина. - Я пытался высвободиться из этих пут, чтобы
добраться до телефона и позвонить в полицию.
- Ты не ответил на мой вопрос.
Он постарался занять более удобное положение.
- Все очень просто, сеньорита. Я - брат Гонсалес из монастыря
недалеко от Мадрида. Проходя мимо вашего замечательного магазина, я
увидел, что двое молодых людей пытаются ворваться в него. Как слуга
Господа я счел своим долгом остановить их. Я прошел за ними внутрь, в
надежде уберечь их от ошибок на их пути, однако они повалили и связали
меня. Не будете ли вы теперь так любезны развязать...
- Mierdia!
- Простите? - Он уставился на нее.
- Кто ты такой?
- Я же сказал вам, что я...
- Знаешь, что я тебе скажу: ты - самый ничтожный лгун из всех, кого я
видела.
Она подошла к брошенным монахинями одеждам.
- А что это такое?
- Ах, это? Те двое молодых людей маскировались - понимаете? И...
- Так их, судья по одежде, было четверо, а ты говорил - двое.
- Верно. Потом пришли еще двое и...
Она подошла к телефону.
- Что вы делаете?
- Звоню в полицию.
- Уверяю вас, в этом нет необходимости. Как только вы поможете мне
высвободиться, я сам тут же пойду в полицию и обо всем сообщу.
Женщина посмотрела на него сверху вниз.
- Запахни свою рясу, монах.
Полиция проявила к нему еще меньше сочувствия, чем хозяйка. Каррильо
допрашивали четыре жандарма гражданской гвардии. Один их вид в зеленой
форме и черных блестящих кожаных шляпах XVIII века внушал страх всей
Испании, и они, естественно, показали Каррильо свое искусство.
- Вы знаете, что в точности соответствуете описанию человека,
убившего священника неподалеку отсюда?
Каррильо вздохнул.
- Неудивительно. У меня есть брат-близнец, да накажет его Господь.
Из-за него я постригся в монахи. Наша бедная мать...
- Хватит.
В комнату вошел великан со шрамом на лице.
- Добрый день, полковник Акока.
- Это он?
- Да, полковник. В связи с тем, что кроме него мы нашли в том же
магазине и одежду монахинь, мы подумали, что вы захотите лично допросить
его.
Рамон Акока подошел к бедолаге Каррильо.
- Да. С удовольствием.
Каррильо подарил полковнику свою самую обворожительную улыбку.
- Я рад, что вы пришли, полковник. Я выполняю поручение своей церкви,
и мне крайне важно попасть в Барселону как можно быстрее. Я уже пытался
объяснить этим любезным джентльменам: я стал жертвой обстоятельств лишь
потому, что старался быть добрым самаритянином.
Полковник Акока вежливо кивнул.
- Поскольку ты торопишься, я попробую избавить тебя от излишней траты
времени.
- Благодарю вас, полковник. - Каррильо расплылся в улыбке.
- Я задам тебе несколько простых вопросов. Если ты честно ответишь,
все будет замечательно. А если ты солжешь, тебе будет очень больно.
Что-то мелькнуло в его руке.
- Слуги Господа не лгут, - гордо ответил Каррильо.
- Мне очень приятно это слышать. Расскажи-ка мне про тех четырех
монахинь.
- Я ничего не знаю о четырех монахи...
Удар кулака с надетым на него медным кастетом пришелся ему по губам,
и по комнате разлетелись брызги крови.
- Боже мой! Что же вы делаете? - задыхаясь, вскричал Каррильо.
- Расскажи мне про четырех монахинь, - повторил свой вопрос полковник
Акока.
- Я не...
Очередной удар кулака сломал Каррильо зубы.
- Не надо. Я... - Каррильо чуть не захлебывался кровью.
- Расскажи мне о четырех монахинях. - Акока говорил спокойным и
рассудительным тоном.
- Я... - Тут Каррильо увидел занесенный кулак. - Да! Я... я... -
слова точно посыпались из него: - Они были в Вильякастине, убежали из
своего монастыря. Пожалуйста, не бейте меня больше.
- Продолжай.
- Я... Я сказал, что помогу им. Им надо было переодеться.
- И ты забрался в магазин...
- Нет. Я... да. Я... Они украли какую-то одежду, потому оглушили меня
и исчезли.
- Они говорили, куда направляются?
И тут Каррильо вдруг овладело какое-то своеобразное чувство
собственного достоинства.
- Нет.
Он не упомянул про Мендавию вовсе не из-за того, что хотел спасти
монахинь. На них Каррильо было абсолютно наплевать, но полковник
изуродовал ему лицо. И после выхода из тюрьмы ему будет стоить больших
трудов зарабатывать себе на жизнь.
Полковник Акока повернулся к жандармам гражданской гвардии.
- Видите, чего можно добиться в результате небольшой дружеской
беседы? Отправьте его в Мадрид - он обвиняется в убийстве.
Лючия, сестра Тереза, Рубио Арсано и Томас Санхуро держали путь на
северо-запад в сторону Ольмедо. Стараясь избегать оживленных дорог, они
шли через пшеничные поля, пастбища, где паслись козы и овцы, и
пасторальная невинность сельских пейзажей казалась какой-то иронией на
фоне той страшной опасности, которой они все подвергались. Они шли всю
ночь, а на рассвете поднялись в горы, чтобы найти какое-нибудь глухое
местечко.
- Ольмедо прямо перед нами, - сказал Рубио Арсано. - Мы переждем
здесь до темноты. Похоже, вам обеим не мешало бы поспать.
Сестра Тереза была физически измотана. Кроме того, с ее нервами тоже
творилось что-то неладное, и это вызывало еще большую тревогу. Она
чувствовала, что теряет ощущение реальности. Это началось с пропажи ее
драгоценных четок. Неужели она их потеряла, может, кто-нибудь их украл?
Она не знала. На протяжении долгих лет они были ее утешением, стали ее
частью, ее спасением, и вот теперь их нет.
Может быть, она их потеряла в монастыре во время нападения? А было ли
вообще нападение? Все теперь казалось таким нереальным. Она уже больше не
была уверена в том, что в действительности было и чего не было. Она видела
ребенка. Был ли это ребенок Моник или Господь подшучивает над ней? Все так
смешалось. Когда она была молодой, все было так просто. Когда она была
молодой...
11. ЭЗ, ФРАНЦИЯ, 1924
Еще в восьмилетнем возрасте главной радостью в жизни Терезы де Фосс
была церковь. Какое-то священное пламя будто притягивало ее, обогревая
своим теплом. Она часто ходила слушать капеллу Кающихся Старцев, молилась
в соборе в Монако и в Нотр-Дам-Бон-Вуаяж в Каннах, но чаще всего она
бывала на службе в церкви в Эзе.
Тереза жила в похожей на замок вилле на горе, возвышавшейся над
средневековым городком под названием Эз, неподалеку от Монте-Карло, откуда
открывался вид на Кот д'Азюр - Лазурный берег. Городок располагался высоко
в горах, и Терезе казалось, что оттуда ей был виден весь мир. На вершине
стоял монастырь, и тянувшиеся вниз по склону горы ряды домов спускались к
самой синеве Средиземного моря.
Моник была на год младше Терезы и считалась в семье красавицей. Даже
когда она была ребенком, никто не сомневался, что, повзрослев, она
превратится в женщину необычайной красоты. У нее была великолепная фигура,
сверкающие синевой глаза, и непринужденная уверенность в себе полностью
соответствовала ее внешности.
Тереза была гадким утенком. По правде говоря, де Фоссы стеснялись
своей старшей дочери. И если бы Тереза была просто некрасивой, они бы,
возможно, смогли путем пластической операции укоротить ей нос, изменить
линию подбородка или исправить разрез глаз. Но сложность заключалась в
том, что лицо Терезы было слегка перекошено. Не на месте казалось все,
словно она, как комедийная актриса, ради смеха сделала такую гримасу.
Но если Господь обделил ее внешними данными, то он постарался
компенсировать это, вознаградив ее другим щедрым даром. У Терезы был
ангельский голос. Это было отмечено, когда она впервые спела в церковном
хоре. Прихожане в изумлении внимали чистому, прозрачному пению ребенка. С
возрастом голос Терезы стал еще более прекрасным. В церкви она пела все
сольные партии. Там она чувствовала себя в своей стихии. Но за стенами
церкви Тереза была невероятно робкой и застенчивой из-за своей внешности.
В школе все дружили с Моник. Мальчики и девочки ходили за ней
гурьбой. Им хотелось играть с ней или просто быть рядом. Ее приглашали на
все вечера. Терезу тоже приглашали, но вспоминали о ней всегда в последнюю
очередь, как о необходимости соблюдать формальности, и Тереза с горечью
это сознавала.
"Послушай, Рене, нельзя приглашать только одну из сестер де Фосс,
надо пригласить обеих, а то это будет невежливо".
Моник стыдилась уродства своей сестры. Она считала, что это бросает
тень и на нее.
Родители относились к старшей дочери подобающим образом, педантично
выполняли свои родительские обязанности. Однако было очевидно, что обожали
они Моник, и тем единственным, о чем мечтала Тереза и чего ей не хватало,
была любовь.
Она росла послушной девочкой, всегда готовой и стремящейся сделать
приятное. Способная ученица, Тереза с удовольствием занималась музыкой,
иностранными языками, любила историю и отличалась в школе усердием. Ее
учителя, служанки и горожане испытывали к ней жалость. Владелец одного
магазина сказал как-то, когда Тереза уже вышла: "Господь был невнимателен,
создавая ее".
Единственным местом, где Тереза встречала любовь, была церковь.
Священник любил ее, и Господом она была любима. Каждое утро она ходила не
мессу, никогда не забывая о четырнадцати остановках Христа на крестном
пути. Становясь на колени в прохладе церковных сводов, она чувствовала,
что Бог где-то рядом. А когда она пела, ее переполняло чувство надежды,
ожидания. Ей казалось, что с ней вот-вот должно произойти нечто
необыкновенное. Это и было ее единственным утешением в жизни.
